Тридцать лет и две тысячи километров

Есть такие мечты, что прекрасны именно своей недосягаемостью. Ты точно уверена, что вот именно этого никогда не получишь, а потому можешь фантазировать все, что угодно. Преграда в тридцать лет и две тысячи километров — достаточна для возникновения такого мнения, но недостаточна для того, чтобы убрать всякую возможность найти информацию по своей мечте. Не в наш век продвинутых информационных технологий. И в итоге всех тех кусочков, что можно найти в интернете, как раз хватает, чтобы создать в голове образ этой мечты — будто объемная картинка, в которой ты медленно и методично прорабатываешь мелкие детали, поворачиваешь в воображении то одним боком, то другим, чтобы получше рассмотреть и насладиться получившимся образом. И этот образ — он только твой и ничей другой. Ты абсолютно уверена, что на того, реального, человека он похож весьма условно — все-таки между найденными кусочками лежат придуманные лично тобой связи. И это нормально — все равно ты его никогда не встретишь, так пусть у тебя будет хоть такой. Придуманный образ чуть наклоняет голову и ехидно усмехается — гораздо более ехидно, чем на фотографиях оригинала. Ты вздрагиваешь всем телом, и кажется, что шарик-проектор с воображаемой картинкой сейчас выскользнет из рук и разобьется. Так бы и было, не будь и он тоже воображаемым. А так — ты лишь отмахиваешься от мысли, стараясь не обращать внимание на холодок в районе солнечного сплетения. И через некоторое время продолжаешь вертеть в руках шарик с образом и почти не замечаешь, как холодок переползает выше и оседает сладковатой горечью на языке. *** Двуспальная кровать с белым постельным бельем, бежево-коричневые стены, небольшие размеры самой комнаты — обыкновенный гостиничный номер, одна штука. Судя по окну во всю стену, за которым стоит непроглядная темнота — где-то на югах. Он сидит на кровати, подогнув под себя ноги и оперевшись на правую руку. Черные штаны и черный же топ без рукавов, но с высоким горлом — которого я в реальности у него никогда не видела, — оттеняют нереальную бледность кожи — которой у реального прототипа, замеченного с полгода назад где-то в экваториальных широтах, так же нет и быть не может. Впрочем, ему тут около тридцати семи — меньше, чем в реальности, но и больше, чем основной версии придуманного мною образа. И он тут куда меньше человек, чем был реальный в таком возрасте. Хотя до своего театрального образа по уровню нечеловечности все же недостает — и это даже к лучшему. Он притягивает меня к себе так, что я чуть не заваливаюсь на него. А затем целует — глубоким, жестким и сухим поцелуем, от которого холодок распространяется от солнечного сплетения по всему телу, уже не являясь чем-то неприятным, а как раз наоборот. С этим существом удовольствие — это холод. — Нравится? — со все той же ехидной усмешкой спрашивает он, отрываясь от моих губ. — Вижу же, что нравится. А я не могу ему нечего ответить, потому что у меня перехватывает дыхание — и от поцелуя, и от звучания его голоса. *** Говорят, что невозможно испытать во сне что-то новое. Мол, все лица, увиденные во сне, ты уже когда-то видела, все чувства, испытанные во сне, испытывала и в реальности... Все эти домыслы перечеркиваются одним единственным фактом — тебя никто в реальности так никогда не целовал. Весь твой опыт в этой сфере настолько мал, что имеющиеся случаи слишком просто вспоминаются и разбираются на детали. А шарик-проектор, кажется, и правда разбивается, выплескивая свое содержимое наружу. Потому что теперь ты почти ощущаешь его присутствие рядом с собой. Будто можешь в любой момент откинуться назад и упасть в его крепкие объятия. Или развернуться через плечо и поймать губами его губы. А на языке все отчётливей проступает горьковатая сладость безумия.