Три пустые клавиши

***        Иногда мне кажется, что мы ходим с тобой по бесконечному кругу, конца и края которого увидеть нам не удастся. Но даже так мне не хочется бежать. Да и некуда.       Приходить в дождливую погоду, присаживаться около двери, ведущей в нашу общую комнату, и слушать, дабы заглушить поток чёрных, как смоль, мыслей. В моей голове скопилось слишком много дёгтя, что даже мёд не поможет его разбавить, а лишь смешается и растворится, будто никогда и не было. В глазах — пусто. На душе ровным счётом так же. И нет теперь ничего, что могло бы разбавить эту бесконечную тоску по брату, но не по прошлой жизни. Я убил свою мать, чёрт возьми… Я всё — таки завалил эту суку! Сэён был бы счастлив!..Верно ведь?.. Тогда почему ладони так дрожат? Я слышу, как быстро перебирают твои пальцы клавиши, пробуют каждую на вкус и теряются в бесконечном потоке музыки, рождающимся «после»… В этом «после» мне бы очень хотелось сейчас затеряться вместе с тобой. Но ты будто всегда слышишь это неровное биение сердца в моей груди: распахиваешь дверь резко, впиваясь взглядом ядовито — лиловых глаз, и смотришь так, что любой другой бы уже давно сбежал. — Но я ведь не любой другой, верно, Акамацу — сан? До меня доходит лишь через секунду, что я, задрав голову вверх, произнёс это вслух. Твоё лицо меняется. Я более чем уверен, что ты смеешь зарядить мне пощёчину за открытость, как делала когда — то моя мать. Но ты этого не делаешь. Ты никогда не делаешь того, что могла сделать эта отвратительная женщина. Лишь садишься рядом, поправляя воротник моего жёлтого свитера, и берёшь за руку. Я не могу оторвать невидящего взгляда от твоей тёмной сейлор-фуку. — Мог бы и сказать, что хочешь просто послушать… — голос необычайно тих и нежен, словно это не ты недавно приходила вся перепачканная в крови после очередного задания Рики… Меня передёргивает, но я покорно подаюсь за тобой. А веры в «спасителя» во мне всё меньше. Закрыв за нами дверь, ты возвращаешься на своё прежнее «рабочее место», молча похлопывая рядом с собой. Ровно три раза. И в этих незначительных движениях вмещается столько грации, что в голове невольно встаёт раскаленным углём вопрос: — «Как эти руки могут вообще причинять кому-то боль?» Ещё золотистые глаза опускаются на собственные руки, исполосованные шрамами от ремня вдоль и поперёк, и я сжимаю их до побеления костяшек. Могут. Раз эти смогли, то и её тоже. А с твоей стороны уверено и звонко доносится спокойная мелодия, выдёргивающая меня из пучины мыслей почти мгновенно. Ты раньше никогда не играла её. — Что это?.. — растерянно доносится с моей стороны, когда мелодия переходит от плавного звучания к более грубому, возвращая уже ровно через секунду прежнее настроение, пока твои пальцы с удивительной, лихорадочной быстротой переходят от одной клавиши к другой. Звонкость усиливается. У меня возникает ощущение, что под тёмной тканью сейлор-фуку скрываются крылья. — La valse d’Amelie… — на французский манер получаю ответ, — это написал Ян Тирсен… В детстве я смотрела фильм «Амели» и там впервые услышала эту мелодию… Сразу же стала пытаться её наиграть, но у меня ничего не выходило. Я злилась, забрасывала, потом опять к ней возвращалась... Однако именно её же я играла и играю до сих пор, когда мне грустно или хочется отвлечься… На лице твоём проскальзывает добрая усмешка с нотками ностальгии. Как же давно тебя держат здесь? В дали от дома?.. Вопрос остаётся за плотно сомкнутыми зубами, а мне остаётся только приблизиться. И аккуратно возложить голову на твоё округлое плечико, ни коим образом не смея отвлекать. От тебя исходит тотальный магнетизм, ты знаешь об этом, Каедэ? Кровь вымывается из моей памяти с каждым новым взятым аккордом, по щекам невольно бегут слёзы от заменившей недавние события картины: Париж, горячий шоколад, на благоухающих улицах рассыпались яркими точками художники с мольбертами и Эйфелева Башня гордо возвышается посреди всего этого невиданного ранее великолепия… — Спасибо, Акамацу — сан… — вырывается у меня под конец мелодии, разрушая хрупкое таинство тишины всхлипом. Теперь я дома.