Отпустил, представляешь?

RAIGN — Don’t Let Me Go

Они сгорали друг в друге. Ледяной страстью, что режет легкие. Каждый день, как только небо окрашивалось в цвет индиго, она горели. Одним синим-алым пламенем, таком, что до запаха горящей кожи. В каждом его жесте — желание обладать. В каждом ее — желание подчиняться. Когда он прижимает к стене, фиксируя руки, она фальшиво сопротивляется. Пытается вырваться, чтобы он только сильнее вдолбил ее в холодный камень стен. Загнал под ребра острые углы, так, что до аханья от боли. Когда он обнимает сзади, давая затянуться его сигаретой с его руки, она не медлит и делает это. Несмотря на то, что утром будет пытаться вдолбить в голову Гарри, насколько же курение вредно, и этим он только гробит своего здоровье. Она затягивается. Сильно и до горечи в носу. Всегда — кашляет, выгоняя лишний дым. Когда он невесомо касается губ в недо-поцелуе, она подается вперед — за ним и его отстранением, потому что хочет его, а он — поиграть. Продлить прелюдию, заставить ее виться змейкой у его ног, во взгляде которой: «Выеби меня.» И если во взгляде всех остальных его девушек он видел унижение, то в ее — лишь слабость-силу, что привлекала его, что сводила с ума, что заставляла идти за шлейфом ее духов из пламенной страсти и обжигающего безумия. В ее глазах — невозможно угадать одну эмоцию. И это было тем, что опьяняло его, когда они были одни. Кружились в танце, словно в сказке. В темпе бешеного танго теряли орбиты и уходили в открытый космос — прочь. К звездам, к Солнцу, чтобы умереть, утопая в обоюдной зависимости. Они такие разные. Два абсолютных контраста. Он — чернее, чем белый. Она — белее, чем черный. Сотни нюансов и сотни конфликтов, но они в абсолютном балансе. Держит ее крепко за руку, она касается его души. Ее отпечатки составляют гравюру его мыслей. Она не просила любви. Он не просил слепой верности. Они требовали друг у друга только одного — быть рядом, когда это нужно. Когда необходимо выкинуть из головы давящие мысли и утонуть в кипящем яде, что отравляет каждый сантиметр их тел. Он и она — сидеть в парке на скамейке и с интересом слушать очередную историю, а потом прервать её неожиданным поцелуем — нежно-страстным, легко-жадным, — и кинуть высокомерный взгляд на уязвленную шатенку на соседней лавочке, что уже несколько минут раздевает его глазами. Усмехнуться краем рта в немом «завидуй, крошка, ты никогда не зароешься пальцами в эти волосы». Он и она — щелчок фотоаппарата и её недовольное лицо. «Драко, ты опять моргнул. Если не можешь держать глаза открытыми — приклей веки скотчем. Бесишь уже». Он и она — бежать по пустой дороге где-то за городом, рискуя быть сбитыми автомобилем, решившим выбрать эту дорогу до города. На бегу жадно глотать успевший нагреться виски, так что большая часть, пролетая мимо рта, попадает на лицо, волосы и одежду. Это разбить бутылку о фонарный столб, засмеяться в голос и потянуть его танцевать без музыки. Он и она — это не они. И никогда не будут. Ведь они не в Диснее, чтобы получить свой счастливый конец. Ведь он — не Прекрасный принц, что останется с ней и в горе, и в радости. Ведь он просто — ушел. Однажды пропал и больше не появился. День, неделя, месяц — она ждала, а он забыл. Ушел из маленького райского ада, что они построили вдвоем каждым прикосновением и поцелуем, каждым укусом и засосом, каждой капелькой крови на искусанных им или ей губах. И каждое мгновение, которое они заморозили в памяти - разбивается с оглушительным звоном, таким, что рвет барабанные перепонки. Время забирает воспоминания, оставляя только самые яркие и самые болезненные. Она не жалеет. Она не страдает. Она не плачет ночами, пытаясь понять, почему он оставил ее. Она выбрасывает его из каждого биения своего сердца, оставляя позади, отмечая пройденным этапом. Она забудет его, но будет помнить всегда. И никому никогда не расскажет о самом странном и удивительном периоде своей жизни — никто не имеет права знать это, никто не имеет права коснуться, вырвать из души самые ценные и самые личные воспоминания. На дворе август, и она идет по улице в сторону дома. Прошло уже полгода, и жизнь вернулась в спокойное, размеренное русло, откуда он ее выбил. Она снова — просто студентка. Она снова — просто девушка с каштановыми волосами. Она снова — просто она, Гермиона Грейнджер. Она снова — до момента, пока не поднимает глаза от тротуара. До момента, пока вновь не видит его. Ничуть не изменившегося, с такими же белыми, словно выцветшими, волосами, чуть спадающими на лоб; с такой же обычной прямой спиной; с таким же обычным взглядом на нее — в душу, ледяными иглами впиваясь в зрачки и вырывая глазные яблоки. Стоит близко, в нескольких сантиметрах. Кажется одновременно за тысячу миль и в миллиметре. Запредельно близко. Тянет обнять. Как раньше, прижаться к мощной груди, обвивая руками торс, и слушать спокойное-бешеное сердцебиение. Сквозь ад — стержень. Ровная спина, приподнятый подбородок, и только глаза выдают горькую печаль. Ощущает, как его пальцы смыкаются на её запястье. Желание — вырвать руку, чтобы больше не касаться этого человека. Желание — прижаться к нему каждым сантиметром тела, каждой клеткой кожи ощутить его, чтобы больше никогда не отпускать. Пальцы, обхватывающие запястье, раскалены добела. И хочется отойти назад. На пару. десятков. сотен шагов. От. Убраться с ебаной улицы, вернуться домой, залезть в самый темный угол самого дальнего шкафа, запереться, спрятаться. Нет ни сил, ни желания смотреть на него, чувствовать, слышать его ядовитым сахаром льющийся голос. Он смотрит в глаза — она отводит взгляд. Потому что смотрит не сквозь — прямо в черные зрачки, проникает вглубь, в душу, в самое существо, выворачивая его наизнанку. Колет, режет, бьет и бросает ее израненную, измученную, истекающую кровью душу к ее же ногам. «На вот, полюбуйся, чего тебе стоило знакомство со мной». И в его глазах она видит это — ворох воспоминаний, слайд-шоу, от которого в горле появляется неприятная горечь. Подпитываемая ненавистью, вырывает руку и бьет обеими в грудь, отталкивая. Видит, как он почти падает, но удерживается на ногах. То, чего двое не говорят друг другу, связывает их сильнее, чем откровенность. И от того так сложно принять вскрывшуюся, словно старая рана, кровоточащую правду. Больно, словно спину рассекают пополам острейшим клинком и грубо вырывают позвоночник. Задыхаешься, захлебываешься собственной кровью, с мольбой смотришь куда-то вперед, на кого-то, кого нет, и просишь, без слов умоляешь помочь, оживить, залечить раны, не дать сдохнуть на этом самом месте среди неизвестно чего. Абсолютно тщетно. Падая, представляешь, как ударишься о холодное твердое ничто. Летишь слишком долго, теряя ощущение времени и пространства. Словно замираешь в воздухе, а в голове — момент падения. Момент падения как самое сильное желание застрявшего в вакууме, вышедшего за пределы материального. И вдруг чувствуешь, как кто-то хватает тебя за руку. Крепко сжимает твою ладонь в своей, даря давно потерянное, забытое тепло и ощущение кого-то рядом. Тянет наверх, и ты удивляешься, насколько короток путь до поверхности, и насколько был глуп, полагая, что уже нет возможности спастись. Он тащит, прилагая максимум-минимум усилий, а ты, поскальзываясь на грубом камне, позволяешь спасти себя. Позволяешь вернуть себя к жизни, заполнить внутреннюю пустоту. И — вздохнуть. Глубоко, полной грудью, закрыв глаза и растворяясь в реальности. Разрешаешь рукам коснуться твоих холстов и разрисовать их яркими красками. Пагубным рукам — ядовитой акварелью. И дохнешь в муках от разъедающего внутренности блядского яда. Просто к сведению: погода сегодня спокойная, но воздух отравлен раздражением и сожалением. — Я могу объяснить, — и по ушам — острейшим лезвием. — Не стоит, — холодно, равнодушно, как и надо, — я все понимаю. — Грейнджер… — Полгода, Малфой. Я не вспоминаю, — ложь. — Я тоже, — еще одна. А в глазах обоих: «Не отпускай!» Истошным криком, таким, что до разрыва голосовых связок. Но они не могут позволить друг другу остаться. Они — не Ромео с Джульеттой, не Бонни с Клайдом. Им далеко даже до Сида с Нэнси. Между ними никогда не было любви или привязанности. Только страсть и зависимость. Они — наркотик друг друга. Наркотик, от которого они смогли отказаться. Секундный взгляд — пожирающий, воскресающий в памяти и так яркие воспоминания моментов «вместе». И — в разные стороны. Ничего не говоря. Не оборачиваясь. Без лишних неудобных сожалений или сомнений. Они все делают правильно. Не всем влюбленным парам суждено быть вместе. А они друг друга даже не любили. В темной комнате обитает ангел мечты с поломанными крыльями, кожей тоньше пергамента и зараженными гнилью мертвых амбиций красными глазами.