Champagne and sunshine

В вытянутом стакане тонет полукруглый блик неоновой лампочки под потолком, она описывает плавный круг под живую молодёжную музыку и возвращается к брюнету, трепетно проносясь по его угольным волосам, нежно проскальзывая вдоль выгнутого носа и снова проваливаясь в игристое шампанское. Он касается тонких рёбер бокала сочными губами и делает глоток самого дерьмового шампанского, какое он когда-либо пил. Приторно-сладкое; разливается во рту и едко покусывает губы овалами пузырьков. Правда, совсем не впечатляет и походит на лимонад скучного алкогольного оттенка, поэтому полупустой бокал возвращается на круглый поднос пробегающего мимо клерка в красивом бантике. У каждого из них идеально круглый поднос, мягкая улыбка на лице, чёрный фартук в ногах и привлекательный бантик на шее. Только у одного лицо привлекательнее этого самого бантика. Он невысокий, в чёрно-белом костюме, с едко-рыжими волосами, такой же как все замечающий, что у Чона нет бокала и оттого подбегающий к нему лёгкими шагами, уже протягивающий новый стройный и полный почти до краев бокал: — Вам следовало бы присоедениться к всеобщему веселью, — во рту становится приторно и сладко от его ненавязчивого голоса, такого мягкого, как суфле, которое Чонгук хочет раздавить своими грубыми губами. А, это остатки шампанского играют с вкусовыми рецепторами. Но с бурной фантазией играет явно не оно. — Такие большие компании не в моем вкусе, — Чон принимает ненавистный бокал, но выпивает парой глотков до суха, чтобы охладить вскипевшую глотку. Он пролетает взглядом вниз по линии рдеющей щеки до обширной шеи, которую слабо сдавливает линия чёрного банта. Ему так невероятно идёт, что за этот бант хочется притянуть и, впечатав в свои губы, опустить на колени. — Но что же вы тут делаете? — невинными глазами осматривает серьёзное, оттого интересное лицо. В тёмных глазах Чонгука посмеиваются черти, перебрасывающие одну не милую мысль к другой, и оттого вызывающие на его коралловых губах какую-то неразгаданную никем улыбку. Разгадать её может только чересчур зефирный официант, в чьих глазах ничего, кроме ангельской песни нет. Противоположности часто притягиваются. Так же часто в тихом омуте черти водятся. — Как мог заметить, скучаю, — подаёт плечами Чонгук, ведь эта «незабываемая вечеринка в лучшем отеле города» оказалась худшей вечеринкой в лучшем отеле города. Конечно, кому-то, чье имя сплетается с музыкой, когда он несмело воет в караоке, куда веселее, чем Чонгуку, чье имя тут никто не огласил ещё ни разу, — Чон Чонгук, можно без выкания, — протягивает жилистую ладонь, обтянутую парой отливающих серебром колец, на что тот самый клерк отвечает: — Чимин, — несмело протягивая, будто женскую ладонь, — я могу вам чем-то помочь? — аккуратно заглядывая в манящие карие глаза, где даже неоновый свет тонет и не может вырваться. И его слабая рука тоже не может вырваться из цепкой ладони, в которую он самолично вложил свою. Чонгук пробует его миниатюрные пальцы на ощупь и не по-доброму скалится, когда роняет: — В самом деле, твоя помощь — это то, что мне нужно, — тащит в свою сторону настырно, а Чимину эта его резкость по душе приходится и током отдаёт по губам, на которых слюна сохнет естественным блеском. Он жмёт пустой поднос к грудной клетке, чтобы заглушить рвущееся из груди сердце, когда его имя смакуют по слогам, вытягивая каждую букву короткой пересмешкой восторга: — Чимин, — нотой баса проскальзывает мимо ушной раковины, — я бы пел твоё имя каждый день, — прислоняет ладони к некрепким плечам, на которых чёрный жилет коробится, и несдержанно обдаёт дыханием губы чем-то похожим на те вишневые конфеты со стола, такие же полукруглые, идеально-ровные, переходящие из нежно-розового в кораллово-красный, ждущие, пока их попробуют. Надкусив их, Чон чувствует горечь. Горечь его насмешливой улыбки, моментально вышибающей из равновесия, элементарно смеющейся, где те пурпурные щеки и нервно бегающие глаза, которых он ждал? — Дурак, — пальцы Чимина крюками поддевают петлю чёрного галстука, тянут на себя, и он душит шею Чонгука уже не плотной тканью, а липкими, горячими, как свежая карамель, губами. Такими жгучими, что кожа под ними плавится рдеющими ожогами, — тебя ведь могут выгнать из компании за такое, — чарующим шипением над правым ухом. И Чонгук забывает о том, что доминирует, соглашается на непозволительно будоражащую игру, когда глаза сжимает темнота плотного галстука. Шоколадная плитка двери нагревается, тает вместе с телом Чонгука, которого в неё так рьяно вдавливают, кусают. — И пусть.., — подставляется под жаркие губы, теряя самообладание. Из примера подражания падает вниз, в ноги обычному официанту, чтобы влюбиться в его крепкие ягодицы, провести носом по внутренней стороне бедра к паху и обтереться, издав пошлый вздох. Если бы только Чимин позволил, и Чонгук упал бы перед ним на колени, превратился бы в кашу, но он держит на месте, кусает страстью под ключицами и спускает пуговицы рубашки с петель одну за другой так мучительно медленно, что Гук сквозь зубы воет о том, чтобы их домашнее порно поставили на скорость х2. Но Чимину нравится их прелюдия, тянущиеся в слоу-моушене кадрами глубоких поцелуев. Пак проскальзывает языком вдоль приоткрытых губ, нажимает пальцами на скулы и таким ангельским, совершенно не пошлым: — Приоткрой ротик, малыш, — как будто он вовсе не кладет экстази* Чонгуку под язык, как будто пальцами через твердую ткань штанов не надрачивает, а так, просто заигрывает. Эйфория Чонгука через широкую, дрожащую улыбку выражается, он не чувствует пальцев, поэтому сжимает бедра Чимина до красных пятен, а Чимин вытягивает ремень из его штанов и расстёгивает скрипящую ширинку, когда Чон снова царапает его карамельную кожу до боли. Пак шикает, обзывая «плохим ребенком», и отрывает загребущие лапы от своей тонкой талии, припечатывая их к стенке, затягивая ремнём на запястьях. — Ха, Чимин-а, зачем ты... — вопрос срывается на вялый стон и стынет в воздухе, когда Чонгук обессиленно опускает голову на плечо Чимина, слюнявит кожу без разбора, потому что маленькие пальцы по-блядски умело орудуют набухшей головкой члена, будто бы Пак дрочит не Чонгуку, а самому себе и точно знает, что ему нравится. Гук кусается, рычит, надрывисто стонет, как животное, безумно хочет исцарапать красивое тело Чимина, чтобы прочувствовал ту яростную страсть, которая в подушечках его пальцев и на головке члена кровью наливается. Но руки над головой связаны, и Пак плавно целует напряженный трицепс, когда Чонгук толкается в мягкую ладонь. — Солнышко, ты не засыпаешь? — одной рукой оттягивает повязку и плавно приспускает с глубоких, как ночное небо, глаз, в которых Чонгук сам же и задохнулся. Чимин улыбается тёплым рассветом так нежно, трепетно и приятно, что никогда не поверишь в развязность его движений на твердом члене, не заметишь, что с плеч сползает на половину расстёгнутая рубашка, забудешь о том, какой он на самом деле садист. А Чонгук чистый мазохист, потому что не представляет секса без его грязных комплиментов на ухо и жёстких ремней на теле, душащих рук на шее. — Потерпи самую малость, — так заботливо, что Чонгук напрягается всем телом, потому что боится кончить только от его голоса, который забавно отстукивает в голове пением лучших голосов эстрады. Все эти расфуфыренные модели и певцы никогда не сравнятся с человеком, в которого Чонгук так безответно, так сильно влюблен. Их голоса кажутся унизительным писком рядом с тихим стоном Чимина, когда тот плавно вставляет в себя член Чона, закусывая рдеющую губу. Их восхваленные образы — нули без палочек рядом с образом Чимина, который лбом к макушке Чонгука припадает, касаясь мокрыми губами, и цепляется когтистыми пальцами за шею, скользя вверх и вниз по грубому члену. У него ноги подрагивают, когда пульсирующая головка проходит по простате, голос рвётся на короткие ахи, когда Чонгук несдержанно толкается на встречу его крепким бедрам. После сиплого «Чонгук-ах» Гук понимает, что это та интонация, какую он хочет слышать каждый день, а не только на корпоративах в темных углах и комнатах, как эта. Чон хочет чувствовать его острые ключицы своими губами. Хочет забываться в его азартных глазах каждый вечер после горячего секса. И Чимин хочет того ощущения твердого члена в своей заднице ежедневно, но рискует оказаться тем, кого затопчет общественность. Поэтому каждый ебаный день он проводит в дорогих ресторанах, прикрываясь круглым подносом, когда хотел бы прикрываться его мускулистыми руками. Поэтому каждый день пересматривает трансляции Чонгука в Vapp, чтобы взглядом сожрать блеск помады с его губ. Они оба только грязно трахаются в отелях, кончая с довольным вздохом, когда хотели бы встречать вместе рассвет и пить дорогое шампанское.