Моё любимое проклятие

      Джулиан снова исчез.       Он никого не стал предупреждать, никому не сказал, куда ушел, на сколько и когда вернется, как делал это раньше.       Тай и Ливви считали, что он тяжелее всех переносит предательство Малкольма, ведь он считал себя ответственным за детей, за Марка и даже за нее, Эмму, и, естественно, он был подавлен, Эмма в этом не сомневалась, но вина мага в приступах меланхолии Джулса была небольшой.       Дрю думала, что он влюбился в девушку, возможно, в примитивную, или в Кристину, но так как в Институте находился Идеальный Диего, это портило все. К тому же, сама Кристина не проявляла никакого интереса в отношении Джулиана.       Марк ничего не понимал, но начинал догадываться, что дело в самой Эмме, и в том, о чем она его попросила. Девушка все чаще ловила на себе его задумчивые взгляды и это начало раздражать ее. Она начала прятаться от него, Эмма не хотела, чтобы он понял, не хотела рассказывать ему, что происходит.       Но ближе всего к правде оказалась Кристина. Она уже знала о чувствах Эммы и о происшествии тогда на пляже, а значит, было совсем нетрудно предположить, как обстоят дела.       В это очередное исчезновение Джулиан не вернулся ни к обеду, ни к ланчу. Он знал, что в его отсутствие Эмма позаботится о детях, и ее это раздражало больше всего, но она злилась не на него, а на себя. Это ведь из-за нее он становился таким.       Чем дольше и искуснее притворялась, тем мрачнее и отчужденее становился Джулиан, тем все дальше и дальше она отдаляла его от семьи, но, по крайней мере, он не был безумен и был жив, как она, как все они.       — … оранжевого динозавра, — услышала она последние слова Кристины и встряхнула головой, выбираясь из мыслей, которые не были ни веселыми, ни необходимыми, но так и лезли в голову. Они сидели на кровати в комнате Эммы, и Кристина пыталась поговорить с ней.       — Оранжевого динозавра? — переспросила Эмма, наконец сконцентрировавшись на подруге. Она спряталась в комнате сразу после того, как кое-как приготовила детям ланч. Она не могла смотреть им в глаза, всем им, ведь это она отобрала у них Джулиана и продолжала отбирать с каждой новой ложью, с каждым поцелуем с Марком на публику и даже то, что она убеждала себя, что это во благо, не помогало.       — Ну хоть на это ты отреагировала, — хмыкнула Кристина, но ухмылка ее вышла грустной, слишком грустной, чтобы Эмма не заметила жалость в ее взгляде. — Я разговариваю с тобой уже минут десять, а ты так ничего не ответила, никак не отреагировала на слова. Снова.       — Прости, — ответила Эмма, чувствуя себя виноватой. Несмотря на то, что все казалось спокойным внешне, внутри нее уже который день все горело.       — Не думай о нем, — нахмурилась Кристина и положила свою ладонь поверх ладони Эммы. — Просто не… Эмма, что с тобой? — встрепенулась она, когда увидела, как девушка начинает задыхаться. Это случилось так резко и так неожиданно, что Кристина растерялась и не знала, чем помочь подруге. Она беспомощно схватила Эмму за плечи, но не знала, как может ей помочь.       — Не могу дышать. Вода, — выдохнула Эмма. Сначала она почувствовала резкую боль, словно упала в разбитые стекла или с невероятной высоты в океан, ее кожу покалывало, словно что-то резало, а потом удушье, попытки вдохнуть, а когда она почувствовала соленный привкус морской воды во рту, ее осенило. — Джулиан!       Она подскочила с места и, несмотря на то, что все еще чувствовала боль и ее охватила паника, несмотря на то, что она была босой, она схватила Кортану и направилась к выходу из комнаты, на ходу впихивая ноги в первые попавшиеся вьетнамки. Она понимала, что если ей придется бороться, ее обувь далеко не лучший вариант, и об экипировке она не подумала, но в голове у нее была лишь одна мысль, лишь одно имя.       — Ты куда? — вслед за ней с кровати вскочила Кристина, снеся заодно на пол принесенные ею же амулеты, которые она использовала как повод начать разговор.       — Джулиан. С ним что-то случилось, — будто в бреду отозвалась Эмма и, прежде, чем Кристина смогла что-то добавить, выскочила из комнаты со словами «Присмотри за детьми и не дай Марку снова спалить кухню». И исчезла, а спустя пару мгновений Кристина услышала шум захлопнувшейся главной двери Института.       Эмма бежала через дорогу, на пляж, к воде. Она не знала, как чувствовала, где он, но какая-то сила тянула ее в определенное место. Словно внутри нее засел крючок, и кто-то тянул ее за него в нужном направлении. А она и не сопротивлялась.       Эмму затопило отчаяние и чувство вины. Она никогда не сомневалась в способности Джулиана постоять за себя, ведь он столько лет защищал их всех, воспитывал, но что-то ведь произошло. Что-то случилось с ним и виновата в этом именно она. Это из-за нее все происходило, она лишала его концентрации, покоя, и, чтобы ни случилось, нести ответственность именно ей.       Только показавшись на пляже, она почувствовала, как ее плечо пронзила резкая боль, словно что-то одновременно острое и тупое разорвало кожу и ткань мышц. Это не было похоже на удар меча или клинка, да любого из знакомых ей орудий, скорее, что-то природное.       Когда она оказалась у кромки воды на их тайном пляже, она почувствовала их связь сильнее. Он был рядом, она не видела его, но чувствовала, что он там, в океане, и она нужна ему.       Эмма ненавидела океан. Он унес жизни ее родителей подобно обезумевшему магу, он едва не унес ее жизнь, но тогда ее нашел Джулиан, а сейчас в опасности был он, она должна ему помочь. Свой страх и ненависть перед океаном она засунула подальше, ее беспокойство о парабатае было большим, чем эта ненависть к стихии.       Девушка быстро стянула с себя платье, которое, очевидно, мешало бы ей в воде и оставила там же на берегу Кортану. В ней не было никакой необходимости под водой. Плыла она на ощущения, все более крепнувшие в ней, нырнула наугад, когда боль и беспокойство стало невыносимыми. Теперь ей стало понятно, каким образом ее нашел Джулиан, как он понял, где она и что тогда произошло. — Джулиан, — мысленно она позвала его, хотя ей начало казаться, что она тронулась умом, но после всего произошедшего в пещере она не была уверена, показалось ли ей все там или она в самом деле слышала его в своей голове. — Джулиан, где ты?       Она увидела фигуру под водой и с паникой осознала, что фигура не сопротивляется, не пытается выбраться на поверхность. «Он сдался», — подумала она и решила, что убьет его за это, но потом она увидела красное пятно за его плечом. Багряное расплывающееся пятно, окрашивающее воду в кроваво-алый цвет, а под ними и совсем близко от них она увидела скалы, острые пики подводных скал, и поняла, что, очевидно, он ударился об одну из них.       «Эмма» — услышала она в своей голове его голос с придыханием, словно он не обращался к ней, а считал ее иллюзией, наваждением. Она разозлилась, дернула его за руку и поплыла вверх. В воде он казался легче, а, значит, и тянуть его на поверхность было проще.       Где-то на пол пути к поверхности воды она почувствовала, как его рука в ее крепнет, и она все меньше тянет его, и он все больше плывет сам. Не то, чтобы он потом плыл сам, но, по крайней мере, они плыли на равных, а когда они выбрались на берег, он упал на песок и стал выплевывать всю воду, которой успел наглотаться.       — Тебе нужно нанести руну, — сказала она и потянулась к стило, которое непостижимым образом все же смогла захватить с собой. Он кивнул, но сейчас был не в силах что-либо сказать. Она стянула с него мокрую рубашку (и куртку?) и нарисовала на его спине иратце и руну кровопотери, близко к кровоточащей ране.       Руки ее дрожали, она боялась не закончить руну, но его вид ее пугал и болью отзывался в теле, ощущался в костях. Все стало только хуже, раньше ее беспокоили его ранения, но чтобы приводили в такой ужас… Такое было лишь после вылазки в особняк Уэлса. А сейчас, после принятия чувств, после слов Джема, все стало только хуже.       И все же руны были закончены и горели по краям, сверкая, как это было с руной выносливости. Эмма отпрянула в сторону, вспоминая слова Джема о проклятье парабатаев:       «… Руны, которые они нанесут, будут не похожи на любые другие. Они начнут владеть волшебством, как у колдунов…»       Все уже происходит, с ней и с Джулианом, и чего стоят ее попытки все остановить, все предотвратить? Что если все обреченно заранее? Что если они обречены?       Джулиан быстро приходит в себя, выплевывает оставшуюся воду, скорчившись на берегу почти вдвое, из легких, и кое–как поднимается на нетвердых ногах, но чувствует он себя лучше, чем она после «купания в океане». И дело не только в Джулиане, дело в руне, она сильнее, намного сильнее, чем должна быть, и работает куда быстрее.       — Ты же ненавидишь океан, — хрипит он, пытаясь подбодрить ее или пошутить, но на нее это действует как спусковой крючок. Он более чем прав, океан всегда был ее самой большой фобией, и он же только что чуть не захлебнулся соленой водой.       Если бы океан забрал у нее и Джулиана, она сошла бы с ума и скорее всего повторила бы тот позорный опыт римских полководцев, выступивших против Посейдона. Она пошла бы против стихии, легче было бы умереть, чем терпеть боль.       — Дурак, — толкнула она его в грудь и почувствовала влагу в уголках глаз. Она и так была на грани срыва из-за всей лжи, из-за необходимости видеть его каждый день и делать вид, что все как прежде, что между ними ничего не было, что между ними ничего нет, а тут еще и эта выходка. — О чем ты, черт возьми, думал? Ты подумал о детях? О Тае и Ливви, о Дрю и Тавви? О Марке? Обо мне, обо мне ты подумал?       — Я не собирался срываться. — ответил Джулиан, заглядывая ей в карие глаза, — Не собирался. Что-то или кто-то толкнуло меня. Слышишь? Я не собирался обрывать свою жизнь.       — Срываться? — непонимающе спросила Эмма, хотя разум отчетливо подсказывал ей, что он не мог просто так потерять ориентацию под водой, что не спроста он ударился об осколок подводной скалы, но ей стало дурно, когда она подняла голову и поняла, насколько высоки над ними обрывчатые скалы. И он с них упал.       — Я сидел наверху и думал. Это все, что я делал. Эм, только думал, — он хотел ее успокоить, объяснить, что все в порядке, но ничего в порядке не было ни с ним, ни с ними обоими, разве что только если считать ее в отдельности.       — Ты был один. Ты ушел один. Ты мог утонуть. О чем ты только думал? — накинулась она на него, хотя прекрасно знала, что вся вина на ней, а не на нем.       — О тебе. Я постоянно думаю только о тебе, но тебе это не нужно, так ведь? — отозвался он, погорячившись. Он устал от этой тупой боли в его груди. Она и Марк, да это похоже на особо жестокую пытку, а ведь это он подтолкнул ее к этой мысли.       — Дурак, — снова обозвала она его и поцеловала. Она ожидала, что он оттолкнёт ее, но он этого не сделал, а ведь должен был, стоило, потому, что она не чувствовала, что сможет отстраниться сама. Она целовала его с такой жаждой, накопившейся за все время с их последнего поцелуя, что это было похоже на жажду путника в пустыне, на жажду умирающего, которому дали немного воды, на утопающего, глотающего спасательные глотки воздуха…       Джулиан притянул ее к себе, так настойчиво и требовательно, так жарко и непреклонно, словно хотел бы растворить ее в себе или раствориться самому. Его кожа была горячей, обжигающей, воспламеняющей ее словно он был огнем, а она фитилем.       Поцелуи были одновременно и всем и ничем, они взрывали в ее голове все запреты, уничтожали все преграды и в то же время не решали ничего. Они были усладой, наваждением, подарком небес, и в тоже время их проклятьем, ведь с ними увеличивалась их связь, они становились ближе, сильнее, а значит, на шаг ближе к безумию, к потери самих себя, но что, если себя они уже потеряли где-то пути к тому, что они имеют сейчас?       И все же Джулиан отстранился. Она видела в его потемневших глазах, что это было последним, чего ему б хотелось, и все же он отстранился.       — Я не могу. Мы не можем. Это разобьет Марку сердце, — голос его стал хриплым, дыхание сбилось. Эмма была всем, что он сейчас желал, она чувствовала это, видела и поражалась его самообладанию.       — Нет. Марк… Это никогда не было настоящим, — выдохнула Эмма и потянулась, чтобы поцеловать его, Джулиан ответил, но затем, почти сразу же, недоуменно посмотрел на нее.       — Мы притворялись. Я и Марк. Между нами никогда ничего не было, — облегчение от того, что она это сказала, пересилило чувство вины. В конце концов она делала все это во благо. — Это было больно, больно врать тебе.       — Зачем? — выдохнул Джулиан, касаясь губами кожи ее горла, заставляя стону вырваться из глубин ее души. Разве так непонятно почему? Разве он не знает? Не чувствует?       — Из-за тебя. Всегда из-за тебя, — ответила она и снесла этим все барьеры между ними.       Они упали на песок. Точнее, Эмма просто не помнила, как они оказались на песке, рядом с тем местом, где лежала его мокрая рубашка, его губы просто завладели ее губами, а руки потянулись ей за спину, к застежкам ее бюстгальтера, и освободили ее от мокрой и холодной детали одежды.       Она не сказала бы, в какой момент они освободились полностью от лишней, мешающей обоим одежды, словно от оков, связывающих обоих по рукам и ногам, как простых поцелуев и нежных прикосновений им стало мало. Хотелось большего. Гораздо большего.       Она хотела его здесь и сейчас, всего разом, без остатка и промедления. Они пылали, кожа горела, разум плавился, но она хотела сгореть, хотела раствориться в нем.       Когда он проник в нее, она почувствовала освобождение, легкость и неизбежность. Эмма не смогла бы сказать, что подтолкнуло ее к тому, что она спустила все на нет, позволила всему, что она так тщательно выстраивала, разрушиться: страх за Джулиана, нерастраченное желание, сотни лживых слов, что она успела ему сказать или просто тоска по тому, что уже было между ними, или же все вместе, но она отпустила ситуацию, позволила всему растворится между ними сейчас.       Они не говорили, просто прислушивались друг к другу, упивались близостью, словно слова перестали иметь смысл, словно все слова растворились в их желании.       Джулиан целовал ее шею, ключицу, горло, иногда возвращаясь к ее губам, все глубже и глубже проникая в нее, исследуя ее глубины с ее безмолвного и полного позволения. Он проникал в нее все глубже и глубже, и в каком-то сентиментальном порыве Эмма бы сказала, что он доставал до сердца, но связно мыслить у нее получалось из ряда вон плохо.       Эмма прикоснулась рукой к его щеке и нежно пробежалась по ней подушечками пальцев. Как же ей было хорошо! Она возрождалась, сгорая, чтобы снова сгореть.       Когда Джулиан кончил, ее мир уже постепенно начал снова обретать очертания, и она имела возможность наблюдать за всей гаммой чувств и эмоций, которые он испытывал в самый яркий момент их близости. Не было никого красивее него в этот момент, никого любимее и желанее. И она снова ненавидела себя за попытку отгородится от него, которая отдаляла ее от него, ее ложь терзала его сердце, а ведь он заслуживал правды.       Его волосы были мокрыми, глаза пылали синим огнем и цветом напоминали самый ужасный шторм, а губы раскрылись так, словно он хотел вдохнуть воздух, но не мог, словно он задыхался и не мог надышаться. Джулиан сначала рухнул на нее, придавив своим телом и когда она ворчливо запротестовала, скатился и лег рядом на бок, опираясь на руку, согнутую в локте.       — Я хотел бы нарисовать тебя, — тихо проговорил он, расслабленно выводя разные узоры на ее животе, хотя Эмма знала, что он не так спокоен, как хочет казаться.       — А разве ты не рисуешь? Целая комната завалена картинами, — улыбнулась Эмма, и все же не могла не подумать о том, что, наверное, это их последняя близость. Даже если она ему все расскажет, они не могут так рисковать. Из-за него, из-за детей, они не имеют права.       — Я хотел бы нарисовать тебя такой, обнаженной, совершенной, — ответил он и по нахмурившемуся и печальному выражению лица он вспомнил, что между ними много нерешенных вопросов, о которых очевидно она сейчас думает. — Почему? Из-за глупого закона? Плохой закон — не закон вовсе.       — Если все дело было в законе, все было бы куда проще, — Эмма все еще боялась рассказать ему, ведь, как сказал Джем, запрет только усилит чувства, и сделает все только хуже, но разве он не заслуживает правды? Разве она не должна ему это? Правду, простую, неприглядную, жестокую, но правду, сладкая, удобная ложь не устраивала никого из них.       — В чем же тогда? Ты не любишь меня? Не хочешь скрываться или ждать? Ты уже говорила, но я подумал, что ты передумала, — непонимающе спросил Джулиан. — К чему тогда было все это?       — Я люблю тебя, слишком сильно, чтобы отпустить, чтобы врать, чтобы использовать Марка, — ответила Эмма, а затем как на духу выложила все, что рассказал ей Джем, о чем пытался рассказать Малкольм. Их проблема гораздо больше закона, гораздо сложнее чем они могли бы решить.       — Дурочка, — отозвался он и поцеловал ее в макушку, — ничего не заставило бы меня возненавидеть тебя. Даже эти лживые отношения с Марком, даже боль, которую я чувствовал, смотря на вас, но как я мог бы ненавидеть лучшее в себе? Ты — самое прекрасное, что было у меня, что было во мне, как я могу тебя ненавидеть?       — Значит, все обреченно?       — Нет, мы что-нибудь придумаем, вместе, Эмс. Вместе, но больше не делай так, не решай в одиночку, это наше бремя, а не только твое, — Джулиан поднял руку, рисуя свой узор под ребрами, постепенно поднимаясь к груди.       — Я не вижу выхода, — прошептала она, боясь обреченности в словах.       — Я тоже, но обещаю, мы его найдем, — пообещал Джулиан и улыбнулся, ей так хотелось ему верить, но, казалось, у них один путь, и он ведет в никуда.       — Эмма! Эмма! Ты где? — услышали они крик Кристины и к нему присоединился голос Ливви. Он звучал не то, чтобы близко, но они скоро будут тут. Этот окрик вмиг прервал любые рассуждения о проклятии и что с ним сделать, вместо этого были проблемы нагляднее и куда срочнее.       Джулиан быстро натянул на себя джинсы, схватил мокрую рубашку, Эмма поспешно натянула на себя платье, которое она оставила в метрах десяти от того места, где они были. Она рукой указала на скалы с противоположной стороны, той, откуда доносились голоса Ливви и Кристины, там был выступ, за который Джулиан умудрился спрятаться, а она села, сделав вид, что просто смотрит на океан. Только когда из очень узкого прохода показалась сначала Ливви и Кристина, Эмма вспомнила о белье, но быстро посмотрев на место где они только что с Джулианом лежали и вокруг него, но там ничего не было, значит, он прихватил его с собой.       — Где Джулиан? — обеспокоенно спросила Ливви. — Кристина сказала, что ты с непонятными приступами убежала из Института.       — Ты его нашла? — спросила Кристина, подозрительно смотря на переполошенный песок совсем недалеко. — Тут явно что-то произошло?       — Нет, очевидно, тут был кто-то до меня, но Джулиана я не нашла, — спокойно ответила Эмма, ощущая поднимающийся из глубин стыд, ощущая, как сильно стучит ее сердце. Их почти застукали.       — А твои приступы? — спросила Кристина, подозрительно сузив глаза.       — Прошли. Очевидно, с ним все хорошо и мне все показалось, — Эмма надеялась, что этого хватит, врала она не так мастерски, как Джулиан. — В любом случае, все прошло, а Джулиан, где бы он ни находился, сейчас вне опасности.       — Уверена? — спросила Ливви, тряхнув темноволосой головой и осматриваясь. — Тогда мы можем вернутся в Институт?       — Конечно, — отозвалась Эмма.       — Ты идешь? — спросила Кристина, явно подозревая ее, но ничего другого не говоря.       — Я приду позже, хочу немного побыть одна, — как же легко с ее губ срывалась ложь.       — Ладно, — отозвались обе девушки.       Когда девушки ушли, Джулиан еще несколько минут не вылезал из своего укрытия. На всякий случай.       — Пронесло, — улыбнулась Эмма, давая знак, что он может выбираться, они снова одни.       — На этот раз, — хмыкнул он, подходя к ней, — но больше никаких пляжей. Неважно для чего.       — Собираешься составить список мест, где мы можем с тобой разговаривать? — Эмма подняла светлую бровь и посмотрела на него.       — Не думаю, что нам хватит одних разговоров, так что да, собираюсь.       — Ты же знаешь, что мы не можем…? — спросила она его, часть ее уже жалела, что она все рассказала, но большая часть по-прежнему считала, что она сделала правильно.       — Мы найдем выход, а пока будем предельно осторожны. Расстояние все равно не поможет, — ответил Джулиан и она знала, что это правда. Вряд ли что-то вообще способно им помочь, но Джулиан отвлек ее от невеселых мыслей — протянул ей белье, — Кажется это твое.