***
Канда скучает. Он лишь чёрт знает каким усилием воли заставляет себя не лечь на стол в одном из задних рядов аудитории и откровенно зевает, слушая лекцию, посвящённую анатомии человека. Они провели в этом университете уже хрен помнит сколько дней и так ничего и не выяснили ни о чистой силе, ни об акума, которых здесь когда-то видел искатель, зато ежедневно исправно посещали лекции выживающих из ума стариков, которые, видно, жили ещё прошлым веком. Уж что-то, а анатомию Канда знает. Сложно было не знать, когда всё твоё импровизированное «детство» от тебя отваливались какие-нибудь запчасти и можно было во всей красе разглядеть и порванные мышцы, и вывороченные суставы, и раздробленные кости. Практически каждый день. А старик, к тому же, частенько допускает ошибки в описании, так что слушать его не имеет никакого смысла. Мечник даже удивляется, как это Уолкер сидит прямо, и слушает с таким вниманием, словно ему открывают истину целого мира. Брюнет ставит подбородок на ладонь и слегка наклоняет голову, занавешивая глаза чёлкой и внимательно оглядывая паршивца Джокера, смеющего не обращать на него никакого внимания сейчас, когда ему так отчаянно скучно! Никакой угрозы Канда всё равно не чувствует, потому позволяет себе думать совсем о другом. Например, о том, как весело будет наблюдать за красным, ужасно смущённым Алленом, как будет забавно слушать его сбитое дыхание с то и дело прорывающимися стонами, как интересно и витиевато он будет ругаться… И как его член будет входить сперва самой головкой, неглубоко, как юноша будет шипеть сквозь зубы, как он, наконец, сдастся, опустит руку под стол, сдавит волосы на затылке мечника, резко насадит на себя, врываясь слишком глубоко, не обращая внимания на сдавленный хрип, и откинется на стену за их спинами, вздёрнув подбородок и облегчённо выдыхая. Как он будет насаживать всё сильнее, сильнее, яростнее вколачиваясь, кусая губы до крови, лишь бы не застонать. Брюнет ухмыляется. Они сидят в самом конце аудитории. И у них есть ещё два преимущества. Столы здесь особенные, с деревянной крышкой, закрывающей ноги, из-за которой, может, тяжело было уместиться под ними, зато уж точно никто не заметит. И аудитория возвышающаяся, римская, так что несчастные студенты, едва ли не в открытую храпящие, совсем не могли их увидеть за собственными спинами. Канда медленно отнимает руку от щеки, всё так же внимательно глядя на юношу, пока что не обращающего на него никакого внимания, и кладёт её на чужой пах, тут же сжимая. На лице Аллена, к его чести, не дёргается ни один мускул. Лишь спустя несколько мгновений губы кривятся в неком подобии усмешки. – Ты совсем идиот, да, БаКанда? – едва слышно выдавливает он сквозь зубы. Брюнет довольно улыбается и мягко проводит ладонью по ткани брюк, затем ловко расстёгивает ремень и пуговицу и забирается пальцами под них, слабо сжимая головку. Его реакция забавляет уже сейчас. Он возбуждается просто невероятно быстро. Кажется, не так уж ему интересно слушать эту лекцию на самом деле. – Просто решил продемонстрировать тебе более занимательную анатомию, Мелкий, – фыркает он, наконец, тихо сползая вниз и разворачиваясь лицом к юноше. Тот распахивает глаза. – Ты знаешь, что с тобой после этого будет, – шипит Джокер, с силой прикусывая губу. Эти слова заставляют Канду ухмыльнуться шире. Он слабо пожимает плечами и стягивает его брюки прочь, облизывая губы и тут же обхватывая ими головку полувставшего члена. Плоть дёргается, тут же твердея ещё сильнее, и Аллен сжимает ребро ладони, слегка щурясь. Он ведь знает, знает, что стоны всегда невероятно сложно сдерживать! Знает, и именно потому… – Дьявол! – шипит Уолкер, слыша довольный хмык, и тут же закусывает руку сильнее, потому что Канда невероятно тесно сжимает губы, насаживается сильнее, обводит языком уздечку, слегка прижимает головку к нёбу, и… Замирает. Секунда. Ещё секунда… Брюнет вновь слишком медленно для уже начинающего сходить с ума Аллена двигает головой, заглатывая до самых яичек, чуть сжимает их в ладони… И слышит, наконец, тихий, едва различимый стон, который тут же прерывается. Канда победоносно улыбается про себя и кладёт пальцы на бледные бёдра, чтобы было удобнее. «Ну, давай же. Я знаю, как ты хочешь. Положи руку мне на затылок. Вцепись пальцами в волосы, дёрни как следует, насади на себя. Ты ведь так хочешь этого!» Аллен хрипло выдыхает. Просто ужасно хочется взять его за волосы и трахать, трахать… Да только тогда точно не сможешь сдержать стоны, а если кто-то заметит, чем они тут занимаются… Можно будет сразу ехать обратно в ЧО и говорить, что завалили задание. Он вздрагивает, когда ладонь мечника сжимает его пальцы. Кусает щёки, чтобы не вырвалось ещё одного стона, когда чёртов Канда сжимает слишком сильно, на грани боли, а его рука так нежно, почти невесомо оглаживает запястье… И сдаётся, резко сжимая черные пряди, грубо натягивая на себя и откидываясь назад, на стену, чтобы выдохнуть чуть свободнее. Рука под столом вновь насаживает глубже в жаркую пелену рта и глотки, член проезжается головкой по нёбу, скользит дальше, и Аллен в очередной раз удивляется, как же Канда вынослив, если не издаёт ни единого звука, если из глаз даже не брызжут невольные слёзы. Но сейчас не до этого. Сейчас главное – натянуть сильнее, вбиться ещё глубже, почувствовать больше… И юноша с силой насаживает на себя строптивого мечника, выдыхая ещё один короткий, едва слышный стон. – Убью… тебя… – сипит он, срываясь на быстрый, жёсткий темп. Канда только старается сильнее расслабить горло и жмурится от особенно грубых толчков. Его собственные стоны давятся в горле, даже не выходя. Ладонь давно забралась в брюки, член болезненно ноет, пальцы сжимают головку, надрачивают в такт толчкам Аллена. Ему хорошо, просто невообразимо хорошо. Слегка горький запах тела Аллена сводит с ума, солоноватый привкус смазки лишь больше заводит. Когда мальчишка толкается в очередной раз и вдруг замирает, пробираемый крупной дрожью, Канда ухмыляется. Он глотает первые капли, затем отстраняется и позволяет юноше кончить себе на лицо, на грудь, прекрасно зная, что Аллен вечно таскает в кармане несколько платков на… на всякий случай. Он догоняет Уолкера через несколько движений руки и кусает губы, беззвучно сотрясаясь в оргазме. Аллен слегка отодвигается. Он глядит на брюнета между своих коленей, и сглатывает. Проводит пальцами по лицу, размазывает белые капли по искривлённым в ухмылке губам. Канда видит, как сверкают его глаза, видит, с какой страстью на него смотрит этот юноша, и, чёрт возьми, ему кажется, что ничего красивее он не наблюдал в жизни! Потому, когда пальцы собирают ещё немного спермы и давят на губы, заставляя принять их в себя, он не сопротивляется. Лишь пошло улыбается, облизывая их. Аллен заставляет себя отстраниться. Вытаскивает из кармана платок, стирает несколько капель с волос Канды, оглядывает его, неудовлетворённо хмыкает и кладёт кусочек ткани тому на лицо. Ему кажется, будто он слышит негромкий смешок. Затем мечник натягивает на него бельё, брюки, застёгивает их, и стирает с себя остатки спермы. Конечно, на чёрной безрукавке разводы всё равно видны, но на скамье рядом лежит плащ, которым всё можно будет легко скрыть. Канда вынимает ладонь из штанов, обтирает её, застёгивается и с довольным лицом вновь садится рядом с юношей. Аллен тихо фыркает и стирает пропущенную каплю у него с подбородка. – У тебя затраханный вид, – шепчет он с усмешкой. Брюнет прикрывает глаза, сжимает пальцы на запястье юноши и слизывает последнюю каплю. Ему уже слишком интересно, чем эта маленькая пакость обернётся для него самого.***
Они живут в маленькой квартирке на последнем этаже старенького домика на окраине Лондона. Поселиться здесь решил Аллен, он же выбирал дом. Канда только ворчал, перетаскивая их немногочисленные пожитки, да фыркал, вытряхивая обильно заселённый клопами матрас древней развалюхи-кровати. Матрас пришлось покупать новый. Кровать Канда сколотил сам, да такую, что Аллену остаётся лишь восхищённо присвистнуть, да посмеяться. – Она не только нас двоих выдержит, тут хоть всех Ноев собирай. Брюнет фыркает и брезгливо морщится от воспоминаний. – Обойдёмся без них. Ты и эту умудришься сломать. Аллен довольно улыбается и качает головой. – Не преуменьшай, ты тоже затейник хоть куда. Война закончилась уже восемь лет назад, а жить мирно оказалось сложнее, чем они думали. Оба едва могут спать по ночам, оба охраняют сон друг друга по очереди, в разные дни, и потому совсем не могут выспаться. Они, как и прежде, ворчат, ссорятся по пустякам и терпеть друг друга не могут. Кроме тех моментов, когда они сидят так близко-близко, что их локти, колени, бока соприкасаются, вжимаются друг в друга, когда белая как снег голова одного покоится мирно на плече вечно недовольного второго, когда их губы не касаются чужой кожи с такой нежностью, словно одного касания хватит, чтобы порвать её до кости. Они всё так же сильно любят друг друга. Им уже за тридцать, Канда хорошо точит мечи, топоры, ножи, даже ножовки, постепенно всё лучше осваивает плотницкое дело. Аллен пропадает днями то в библиотеках, то в детских садах, то в школах, и всегда приносит что-то вкусное, приторно сладкое, от чего у Канды всё время сводит скулы, но он ест, потому что нельзя не есть, когда тонкие пальцы касаются губ, когда так ласково смотрят на тебя два серых глаза… – А помнишь, как косился на нас тот старикашка-профессор, когда мы выходили из аудитории после интереснейшей в моей жизни лекции по анатомии? – Усмехается однажды Аллен, и Канду слегка передёргивает. Он тогда проглядел достаточно большое белое пятно. Все косились странно. А затем их срочно вызвали обратно в орден, почти в тот же час, по пути на них напали несколько акума, и домой Аллен вернулся уже в бреду от глубоких ран. – Ну? – ворчит мечник и откладывает в сторону очередной наточенный нож. Аллен улыбается. Он поднимается на ноги и протягивает мужчине руку, призывая встать. Канда с неохотой выпрямляется и глядит в серые радужки, ожидая, с явным неудовольствием. – У меня ведь должок перед тобой за тот случай… – С усмешкой говорит он и нежно касается щеки брюнета тыльной стороной ладони. Тот лишь слегка дёргает бровью. Это он, конечно, вспомнил о долге. Спустя уже десять лет… – Можешь оставить сдачу себе, – фыркает бывший экзорцист, но головы не отдёргивает. Ждёт. Аллен так же мило улыбается, и тянет его за собой, на маленькой балкончик, где у Канды растут цветы. Он гладит зелёные листья кончиками пальцев и тихо мурлычет про себя. – Ты когда-нибудь думал, хороший мой, что мы так вот будем жить здесь? Что не придётся воевать, что всё это, наконец, закончится? Канда не отвечает. Во-первых, ему до сих пор не ясно, как следует реагировать на подобное обращение. Во-вторых, он попросту не заглядывал так далеко. Он считал, что не доживёт до конца войны, и вполне был к этому готов. Аллен касается рукой его плеча, затем поворачивает лицом к себе и целует. Не нежно, как теперь часто делал. Как раньше. Грубо, страстно, не давая возможности перехватить власть, сдёргивает резинку с низкого хвоста, зарывается пальцами в тяжёлые пряди. Он ухмыляется, чувствуя прежний трепет мечника, забирается руками под свободную домашнюю рубаху, выкручивает соски, сжимает пальцами свободной ладони член через дряхлые брюки, слышит хриплый выдох в собственные губы и слегка отстраняется. Канда не прочь бы сейчас сам упасть перед ним на колени, как когда-то. Не прочь стянуть рывком брюки, заглотить член, и… Но сегодня не его день. Сегодня всем вновь заведует Аллен, сегодня он опять олицетворение власти, олицетворение самой жизни… Потому, когда ему тихим, вкрадчивым голосом велят повернуться (Ну же, милый мой, развернись-ка), Канда исполняет приказ без промедления. Брюки летят на дощатый пол, холодные пальцы уже в неясно откуда появившейся смазке входят рывком, оглаживают стенки, и брюнет только сдавленно охает. «Здесь?!» Хочется воскликнуть ему, но он знает: да. Именно здесь. Именно сейчас, именно так. Это будет правильно, это будет сильно, жёстко, несколько грубо и так правильно… Вместо пальцев в него входит член. Плавно, но полностью. Аллен делает на пробу пару толчков, затем сжимает левой, чешуйчатой рукой его шею и просто перегибает через перила, начиная быстро, размеренно трахать, выбивая из мужчины сиплые стоны, ловя удивлённые взгляды редких прохожих. В доме напротив резко захлопывается окно. И от этого Канде так немыслимо хорошо, что он шире раскрывает губы, позволяя себе застонать ещё громче. Аллен вдруг выходит полностью, толкается лишь до середины, и медленнее, от чего мечник теряет голову, кусает губы, стонет слишком громко, чтобы не быть услышанным, сжимает чужие бёдра за спиной. Рука с его шеи переходит на волосы, с силой сжимает их, тянет назад. – Ал… лен… – сипло простанывает он имя любовника, сжимаясь вокруг него сильнее. – А… ллен… А-а-а… Канде приходится ухватиться за перила хоть одной ладонью, потому что иначе он грозит выпасть вовсе, но это только больше заводит. Аллен, наконец, делает более глубокий толчок, улыбаясь от чужих стонов. Слышатся звонкие шлепки, Канда слизывает с подбородка струйку крови, представляя, какая картина открывается прохожим. Его ебут на глазах всего города. Жёстко, без совершенно ненужной жалости, без сожаления, просто кричат на весь Лондон: "Он мой. Он только мой! Смотрите же, он принадлежит лишь мне!!!" И Канде нравится это. Канде кажется это правильным, Канде видится, что так они оба опять живы, что так они становятся настоящими, становятся самими собой, не запертыми в этих телах, в этом городе, в этой жизни. Он кончает, когда пальцы Аллена сжимаются вокруг его члена, и слышит тихую ухмылку за спиной. Толчки прекращаются ещё через минуту, когда совсем обессиленный мечник едва не сползает коленями на пол. Аллен, наконец, выходит из него, осматривает свою руку в сперме, подхватывает мужчину и целует его, глубоко и нежно, почти заботливо. Канда виснет мешком на шее своего любимого и лишь слабо-слабо улыбается. Незаметно для незнакомого человека. Искренне и ярко для его чёртового, несносного мальчишки Уолкера.