формалин

Собаки учуяли металлический запах крови, их пасти исказились в бешеном, животном оскале. Голодные псы вгрызались в ещё не остывшее тело, зубы проникали в кожу. Животные отрывали от трупа небольшие куски мяса, глотали их, практически не пережёвывая, поспешно набрасывались на труп, чтобы успеть ухватить ещё один кусочек. Морды испачкались в тёмно-бордовой крови, капли медленно стекали на землю, украшая снег под ногами асимметричными пятнами. Голодные собаки обгладывали кости, не оставляя ни единой улики, ни единого съедобного кусочка. Им не присуща гуманность или ужас, их морды могут тыкаться в мёртвое тело, зубы могут пережёвывать остывшую плоть. Труп — это не человек, труп — это еда, способ насытиться и выжить. Рядом лежала арматура — холодная сталь, рифлёная поверхность, приятный контраст металлического цвета с алой и кое-где тёмно-бордовой кровью. Вокруг — белый снег, до того белый, что даже в глазах рябило. Истерзанное до неузнаваемости тело было ярким пятном, словно его неумело поставил какой-то криворукий художник, но это пятно не портило картину, а украшало её. Разорванная школьная форма, серо-зелёная, присыпанные свежевыпавшим снегом тёмно-зелёные волосы. Смерть — это искусство. Деку не сопротивлялся. В тот момент он как-то беспомощно озирался по сторонам, в его голове витало множество идей предотвращения конфликта. Он смотрел на всё детскими глазами, искренне надеясь, что драки и неминуемого исхода можно избежать. Он не собирался драться, не занял оборонительную позицию. Мидория не желал победы, не желал превосходства. Ему было неприятно отвратительное чувство, когда кулак соприкасается с чьим-то податливым телом, когда человек падает на землю и чуть ли не задыхается, когда из глаз бесконтрольно текут слёзы, человек хватает ртом воздух, что-то бессвязно бормочет, сжимает зубы, а в глазах утрачивается живой блеск. Ему неприятен вид и запах крови, неприятно касаться её своими пальцами, от этого хочется блевать. Но от вида своей крови становится не неприятно, а скорее страшно, этот страх завладевает телом, а потом приходит непонятное чувство спокойствия и умиротворения. Труп — несовершенство линий. Тело лежит неподвижно, оно всё ещё сохранило человеческую температуру, всё ещё сохранило прежний вид, но нет прежнего блеска в глазах. Тело быстро высыхает, быстро теряет свою идеальность — высыхают глаза и губы, края ран и посмертные ссадины. В нём нет жизни, оно остывает, кожа становится до невозможности белой, холодной, неприятной на ощупь. Трупные пятна — яркие, сине-фиолетовые, занимающие большую часть тела. Разорванное тело может быть изменённым до неузнаваемости, издавать неприятный запах. Непохожесть на живого человека, растащенные в разные стороны конечности, внутреннее содержимое человека, большое количество крови и разорванной в клочья одежды вызывают у живых людей неконтролируемый животный страх. Тело, утратившее свою внешнюю схожесть с человеком, не вызовет должного сочувствия, к его останкам больше не прикоснётся рука любящей матери или лучшего друга, а воспоминание о нём всегда будет покрыто тёмным флёром ужаса.

***

Казалось, Деку ничуть не изменился. Всё те же растрёпанные волосы, веснушчатое лицо, тот же рост и та же одежда, то же имя и то же окружение. Никто и не заметил, что что-то случилось, взгляды окружающих как-то поверхностно оценивали его внешний вид и состояние, заботливо интересуясь, почему он такой бледный и хорошо ли себя чувствует. Его лицо не выражало прежней безмятежности и доброты, рот, который прежде расплывался в широкой или смущённой улыбке, исказился злобным оскалом. Он постоянно озирался, бегая глазами из одной точки в другую, стискивал зубы, если что-то шло не так. Ему стали неведомы привычные чувства: он совсем не замечал Очако, которая, казалось, заинтересовалась внезапной переменой, игнорировал Катсуки, который, как и прежде, отпускал язвительные и злобные замечания, чтобы найти повод для драки, абсолютно ко всем одноклассникам он потерял дружеский интерес, словно вообще потерял умение считать кого-то другом. Мидория стал отдавать предпочтение строгим классическим костюмам, его речь стала ровной — без пауз и заикания. Он уже был совсем другим человеком. Изуку умел злиться и испытывать ненависть, умел драться и находил в этих бессмысленных драках что-то невероятно очаровательное. Он стал постоянно драться с Бакуго. Постоянные синяки на руках и ногах, содранные костяшки пальцев, изувеченные тела, тёмные кровоподтёки, сбивчивое дыхание. На руках Мидории были следы от ожогов — покрасневшая кожа, неприятная боль. На лице Изуку постоянно была дурацкая усмешка, она раздражала Катсуки ещё больше, чем если бы он ревел или его лицо не выражало никаких эмоций. Они жили всплесками эмоций — насильственным рукоприкладством, рваными, страстными поцелуями, грубым сексом. Губы у Мидории были чертовски холодные и сухие, обкусанные, с ещё не зажившими ранками. У Катсуки — мягкие и горячие. Их поцелуи всегда были внезапными, без предварительной договорённости, без излишней романтики, без закрытых глаз. Они целовались страстно, впиваясь друг в друга поцелуем, кусая губы, соприкасаясь языками, устанавливая зрительный контакт. Иногда Деку усаживался к Бакуго на колени, увлекая его в поцелуй, впиваясь пальцами в плечи. Время от времени Катсуки подхватывал Изуку и усаживал его на стол. Такие поцелуи часто заканчивались сексом. Катсуки расстёгивал пуговицы на рубашке Деку. Бакуго плотно прижимался губами к шее Мидории, оставляя тёмно-фиолетовые гематомы, спускался к ключицам и плечам. Зубы впивались в бледную кожу, Изуку тихо шипел от неожиданности, но не отстранялся. Деку расстёгивал пряжку ремня, стягивал с себя брюки. Затем он начинал раздевать Катсуки, натягивая на лицо привычную усмешку. Мидория облизывал свои пальцы, проводил языком по всей длине, обильно смазывая их слюной, вбирал полностью в рот и медленно отстранялся. Сначала Деку вставлял в задний проход один палец, не спеша вводя его внутрь, затем к нему присоединялся второй. Пальцы входили и выходили то резкими, рваными движениями, то медленными и плавными. Затем присоединялся третий палец. Изуку вымученно постанывал, облизывал губы. Бакуго ненавидел медлить. Он всегда порядком раздражался и возбуждался от того, как Деку нарочито медленно раздевается и подготавливает себя, из-за чего Катсуки распалялся ещё больше. Он вставлял член, сначала проникая внутрь Мидории наполовину, смотрел на то, как тот кусает губу, чтобы не издать вздоха, затем резко проникал внутрь, вводя член до основания. Темп был непостоянным: то быстрым, то медленным. Изуку сжимал пальцами край стола, громко постанывал, прогибался в спине от наслаждения. Во время секса они испытывали наслаждение от насильственных действий. Иногда Катсуки сжимал горло Изуку со всей силы. Мидория хватал ртом воздух, пытался отстранить от себя руку Бакуго, всячески сопротивлялся. После этого у него на шее какое-то время оставались следы. Сам же Деку часто в порыве страсти оставлял на спине Катсуки царапины, которые постоянно саднили и не успевали зажить, как Мидория оставлял новые. — В последнее время ты изменился, — невзначай начал Бакуго, осмотрев Деку с головы до ног. Увидев его странный взгляд, Катсуки добавил: — Но всё равно ты остался всё тем же дерьмовым Деку. — Я стал намного лучше, — губы Мидории растянулись в улыбке. — Истинным героем. Храбрым, сильным, умеющим сражаться, чертовски привлекательным и иногда беспощадным. Изуку считал, что он многое делает лучше, что он больше достоин занять это место, нежели прошлый Деку. Бесполезный, дерьмовый Деку, который ничего не мог. Мидория уничтожил прошлого себя. Он душил его, сжимая руками горло, пока тот пытался дышать, тело дрожало и старалось дать хоть какой-то отпор, пока из глаз текли слёзы, пока он наконец не перестал дышать. Изуку избивал его, бил по голове, по животу, по ногам и рукам. Его руки и ноги стали как будто кукольными, безвольно болтающимися, сломанными и неспособными к выполнению своей функции. Глаза утратили живой блеск, утратили способность отражать хоть какие-то эмоции. Мидория скормил его стае злых, голодных собак. Они разрывали невинное тело, уничтожали его прежний облик, растаскивали его остатки. Изуку касался пальцами его крови, его всё ещё теплых внутренностей, проникал вглубь. Рука окрашивалась в ярко-красный цвет, в глазах не было страха, а на лице красовалась улыбка. Он был намного лучше прежнего себя. Он больше достоин занять это место, чем Деку.