Чтобы быть счастливым

Он начинает курить. Сначала немного: выкуривает по сигарете, когда внутренности колет жгучими зубцами, а в животе сворачивается тугой узел из переживаний. Потом делает это чаще — продавец в ларьке выдаёт ему пачку ещё до того, как он скажет, что собираться купить. Теперь курит каждый день, да ладно бы, пусть с ним, но за день тратит пачку красных Мальборо и все деньги просаживает на них же. Ему не стыдно — все, что оставалось от прожжённых эмоций, после смерти дяди и тёти, умирало, стоило Уэйду уйти на очередное задание. И оставались лишь мысли: тяжелые и тугие как вены, скользящие под кожей. Питеру семнадцать. Он все ещё ходит в школу, а его распорядок дня состоит из домашки, перекусов и перерывов на покурить. Все это время он ждёт Уэйда. Ждёт, пока время тянется, тянется, так мучительно долго, что он устаёт скулить внутри себя и каждый раз волноваться за его голову. Такое случается, если ты теряешься в Уэйде Уилсоне. Питеру страшно — хоть он никогда и не говорит об этом, но стоит Уэйду приехать на день позже, чем он обещает, как все мысли так или иначе сворачиваются в беспомощное: что, если что-то случилось? Он ненавидит себя за то, что не может убрать это из взгляда, что едва дышит, когда Уэйд снова покидает их квартиру на несколько дней, а когда задерживается — Питер дохнёт внутри себя и не может заснуть. Но Уэйд возвращается. Живой, улыбающийся и болтающий, болтающий, болтающий. В этот раз он приходит во вторник, вместо обещанной прошлой среды. Открывает дверь своими ключами и тихо матерится, когда врезается лбом в угол — темнота вокруг непробиваемая. Питер замирает под одеялом в сотой попытке заснуть, кажется, он не спал уже несколько дней. Первое, что приходит на ум: ему это снится. Или хуже: разум подкинул галлюцинации после третьей выкуренной сигареты. Питер жмурит глаза: это не первый раз, когда ему слышится и видится то, чего на самом деле не происходит. Он кутается в холодное одеяло и замирает. А потом вздрагивает: горячая ладонь легко касается голени. — Пит? Он откидывает одеяло, резко садясь на кровати, пока Уэйд — не сон и не галлюцинация — смотрит на него в ожидании. И улыбается. Улыбается, боже. Щенячий восторг наполняет Питера, он ненавидит эту слабость, но сколько бы он не выдворял её, она все равно оказывалась внутри. Наверное, для этого даже существовало какое-то до помрачения дурацкое слово. Глупые слова никогда не могли донести, что кипело внутри него. Чертова магма под кожей. Океан вместо тривиальных признаний. Он кинулся Уэйду на шею, стискивая его в объятиях, чувствуя, как крепко-крепко сильные руки обхватывают поперёк туловища. Он не мог вдохнуть из-за этих рук. — Ты вернулся, — выдохом ему в шею. А голос — тише шепота, боясь спугнуть тишину. Нарушить то, чего так долго ждал. И горячее тело под руками, быстрое не-разберёшь-чьё сердцебиение. — Я же обещал, малыш, — чтобы совсем сдохнуть внутри себя от каких-то слов. Слов, что одновременно давили и рождали внутри что-то тёплое и лёгкое, о чем он давно позабыл. Потому что. Он вдруг мог дышать полной грудью. Впервые за месяц мог. — Я скучал. И, не дожидаясь ответа, отстраниться совсем чуть-чуть, встретиться с его потрепанным собачьим взглядом. Задержать дыхание. И прильнуть губами к его губам. В поцелуе я-без-тебя-сдохну. Сразу же получая ответ, сплетаясь с его языком своим, наконец чувствовать горячий жаркий рот и мягкие губы. Сталкиваясь зубами, оттягивая со злостью губу, а потом приникая снова. Чувствуя, как загнано он дышит и отстраняется, только когда вот-вот задохнется без воздуха. Его огнено горячий язык, скользящий по ряду зубов, сладкий-сладкий, от чего все мысли перетекали в беспомощное: хочу. И ничего больше. Лишь выгибать спину до хруста, чтобы сильнее чувствовать ладони, скользящие по пояснице вниз, к кромке пижамных штанов. Вздрагивать от языка на шее и поцелуев-засосов, выдавая в ответ лишь тихий скулёж откуда-то из самой глотки, вцепляясь в его плечи пальцами. — Так соскучился по папочке, Питти? — насмешило, совершенно в его духе. Пробирая скользящими мурашками до пяток, с интонацией не разберёшь какой. Главное — горячо. Главное — они живы. Питер скользнул ладонью по его спине, забрался под футболку, очерчивая позвонки пальцами. Усмешка на губах Уэйда сменилась рваным выдохом. Питер горел. Уэйд подхватил под бёдра, приподнимая, чтобы опустить к себе на колени. — Почему так долго? Уткнувшись в его шею, чувствовать руки на заднице, сжимающие до боли, приподнимая и опуская совсем немного, пару раз, чтобы облегчить напряжение в штанах. Понимая, что может кончить слишком рано: изнывающий член болезненно упирался в штаны. — Были проблемы. Подхватывает его, Питера, на руки, аккуратно опускает на постель. Раздвигает худые ноги, стаскивая пижамные штаны, видит, как чужой член прижимается к животу, с влажной от смазки головкой. Не удерживается, наклоняется, обдавая дыханием ствол, выжидает: — Веселился без меня, да? — проведя рукой по одной из половинок, вклиниваясь ребром ладони между ними, пальцами слегка касаясь сжатого входа. — Играл со своей дырочкой, Питти? Он дрожал под его руками. Поддавался прикосновениям, приподнимаясь, подставляясь под руки ластящейся кошкой, вместо ответа хриплое: — Уэйд, я так ждал... Ощущая язык на головке члена, поддаваясь бёдрами вперёд, чтобы: ещё, ещё, да, да, да. Сильнее! Уэйд отстранился, стащил собственные штаны и футболку, снова скользнул ладонями по бёдрам парня. Кожа гладкая, мягкая, сильно отличается от собственной. Поцеловал внутреннюю часть бедра, ища в складках простыни купленную смазку. — Знаю, малыш, потерпи ещё немного, — Питер заерзал, привстал и перевернулся на спину, становясь на колени спиной к нему. — Банановая, клубничная, персиковая? — Господи, Уэйд! — Раздвинь для меня булочки, Питти. Питер даже не ощущал смущения: желание жаркое, томное заполонило его, вытесняя мысли из головы. Он завёл руки за спину, открывая руками вход, уткнулся головой в матрас, чтобы не навернуться с кровати. Даже воздух в комнате стал тяжелее. Влажный палец скользнул между ягодиц потирая дырочку и почти сразу вошёл на две фаланги. Боль не ощущалась, банановая смазка стекала по бёдрам крупными каплями, а запах завис в воздухе душным комом. — Давай сам. Питер дернулся назад, насаживаясь самостоятельно. Два пальца растягивали его, раздвигаемые Уэйдом в разные стороны. Жар скапливался узлом внизу живота, от болезненного желания коснуться члена, подкашивались колени. Он вполне мог кончить только от его пальцев внутри, но Уэйд вытащил их, приставляя ко входу головку. — Подожди, нет, — Питер перевернулся на спину, раздвинул ноги, видя, как глаза Уэйда жадно скользят по груди взглядом. — Хочу видеть. Уэйд приподнял его за бёдра, подтягивая к себе, и вошёл одним плавным движением. Питер замер, широко открыв рот и выгнув спину. Ощущая себя таким правильно заполненным, едва не закатывая глаза от того что: наконец-то, да, да, Боже! Первые толчки сразу задели простату, и он заскулил, комкая простыню руками. Пальцы подрагивали, когда Уэйд смотрел на него. Смотрел так, что замирало все внутри, а потом загоралось так горячо и ярко, что впору задохнуться только от этого. И его член внутри. Горячий, движущийся в размеренном ритме, сладко, тягуче, невероятно охринительно хорошо. Размеренные толчки сменялись рваными, резкими, быстрыми настолько, что Питер кусал губы, чтобы не кричать, но стоны все равно вырывались хриплыми обрывками. Возбуждение болезненно скопилась в паху, он потянул руку, чтобы подрочить себе, но Уэйд перехватил её, заводя над головой. Наклоняясь к губам, но не целуя, продолжая двигаться внутри его, вгоняя свой член глубоко внутрь, а потом шепча на ухо то, от чего подворачивались пальцы на ногах: — Кончишь без рук. Питер был уверен, что не сможет, но не противился. Его соски касались груди Уэйда, протираясь и болезненно ноя, раскрасневшиеся и чувствительные, они посылали сладкую дрожь по всему телу. Ему хватило мимолетно коснуться членом живота Уэйда, чтобы кончить, несдержанно крича. Он чувствовал в послеоргазменной усталости, как твёрдый член все ещё движется внутри него, и начал возбуждаться снова. Громкие шлепки кожа о кожу заполонили комнату, он видел, как Уэйд приоткрывает рот в немом стоне, последним толчком вставляя ещё глубже и кончая внутрь. Он завалился на Питера, придавливая его тело своим и сбивчиво дыша прямо в ухо. Уэйд мог бы заснуть так — развалившись на нем, и заставляя Питера дышать медленно от тяжести на груди. Уэйду хватило полминуты, чтобы прийти в себя, и перекатиться на свою половину кровати. — Проведём завтра день в постели, а? Я чертовски соскучился по тебе и твой попке, малыш. Питер уже спал. Утро встречает их пасмурной погодой, а будильник начинает истошно трезвонить, будя их рано утром, потому что занятия Питера начинаются в девять, а до школы путь предстоит не близкий. В полусне Уэйд отключает его, обнимая одной рукой тёплое тело под боком, вдыхая свежий утренний воздух. Питер не возражает. Второе утро началось где-то в полдень. Уэйд просыпается первым, идёт в ближайший магазин за едой, а потом будит Питера, и они вместе едят сырные буррито, восседая на кровати и уделывая белые простыни соусом. За день Питер ни разу не вспоминает о сигаретах. Они смотрят паршивое кино по ящику, сидят на диване с ногами. Рука Уэйда привычно приобнимает Питера за плечи, голова откинута назад. Весь пол в гостиной усеян шелухой и крошками от попкорна — мини бой едой случился внезапно и слишком надолго затянулся. Они кидали друг в друга кукурузные шарики и Уэйд, конечно, выиграл благодаря ловкости, что пригождалась в работе. А потом они сели смотреть в обнимку фильм, освещаемые лишь экраном телевизора — ночь драконом спустилась на город. Питер не говорит о чувствах, но улыбка, не сползающая с его лица, говорит вместо него. Тело рядом — тёплое, тяжёлое и совершенно непонятно, почему заставляет его мысли путаться клубами. Почему хочется, чтобы кино-ночь длилась вечно? Почему желание остаться тут подольше, не двигаясь, ощущая жар от его руки и касаясь его плеча своим, настолько сильное? Просто так. Дышать одним воздухом. И чувствовать себя так. Картинки сменялись быстро, совершенно не интересные, по-глупому скучные, но Уэйд продолжал периодически комментировать сцены. Фильм оживал. И Питер оживал вместе с ним. Забывал про школу на пару дней, чтобы проснуться в объятьях поздним утром и, никуда не торопясь, приступить к утренней рутине. Чистить зубы и видеть, что в стаканчике для щёток появилась ещё одна — красная. Или, идя на кухню, цепляться взглядом за чёрные берцы в прихожей и куртку на вешалке. Уэйд здесь. С ним. Кажется, это все, чего стоило желать. Потому что ледяное одеяло одиночества отступало, а тёплые руки хватали его несколько раз за день, стискивая в медвежьих объятиях. Красная пачка Мальборо забыто лежала в кармане вчерашних брюк, и даже воздухом дышать стало легче. Питер чувствовал что-то помимо привычного отчаяния, сдавливающего грудь тисками. И та нежность, расползающаяся по венам вместо боли, стала такой привычной и тёплой. Питер верил, что тепло будет обволакивать его долго, он научится жить без страха, а темнота со временем перестанет пугать призраками. А потом Уэйд сказал, что ему нужно уйти: — Это не на долго, малыш, обещаю. Питер ощущал тёплые пальцы на подбородке и ничего не мог сказать. Тоска так плотно въелась под кожу, что, казалось, так никуда и не уходила. Выжидала лисой в закромах, чтобы вырваться в удобный момент и сожрать его. Заглотить. — Не расстраивайся, ладно? — Уэйд склонился к его уху, обнимая двумя руками за плечи, прижимая не сопротивляющееся тело к себе. Питер не двигался — руки дернулись, но так и остались висеть марионетками. Он не дышал. — Когда? — Завтра, — прямо ему в шею, — Это будет последний раз, Питти, а потом мы забудем об этом. Ты же хочешь этого? Конечно, он хотел. Но от этого менее страшно не становилось. Он обнял Уэйда в ответ, все ещё держа детскую обиду в себе. Уэйд снова оставлял его и не называл причину. Дело уже не в деньгах — их давно хватало на то, чтобы прожить несколько лет, ни в чем не нуждаясь. Все перестало утыкаться в бумажки давно. Теперь Уэйд работал в команде. И та команда губила его, с каждой миссией загоняя в самые дебри. Уэйд не обязан, но он делал это, потому что... так поступают люди, которым не плевать. Помогают друг другу и объединяются, чтобы справиться с общим врагом. А у него всегда находились враги. Целое чертово море недоброжелателей. Уэйд уходил завтра, а Питер болезненно желал затянуться уже сейчас. Он не мог заснуть этой ночью, хотя тёплые руки прижимали его к себе так крепко, что раньше он уже давно бы смог расслабиться. А сейчас лютый холод пожирал изнутри, и даже горячее тело под боком, не смогло прогнать его. Он не мог заснуть, а когда проснулся, в кровати находился уже один. Пасмурный Нью-Йорк смотрел с насмешкой. Впереди ждала школа, экзамены, к которым давно пора начать готовиться, пара друзей-одноклассников и... снова чертово ожидание. Иногда Питеру казалось, что все это сон. Уэйд уходил внезапно и возвращался также. Но подушки пахли им, а в подстаканнике в ванной стояла забытая красная щетка, вместе с синей Питера. Уэйд сказал, что вернётся через три дня максимум, и хоть время давно подошло к концу, Питер был относительно спокоен. Обычный "максимум" Уэйда значил примерно два-три дня ещё. Впускной класс давил на него, заставляя вытеснить другие мысли из головы. Он жил лишь учебой и подготовкой к экзаменам, начав заниматься так ответственно, как не занимался со средней школы. Учителя хорошо отзывались о внезапной тяге к знаниям и называли его отчаяние «ответственным отношением к своему будущему». Когда неделя поджимала свои хвосты, Питер не мог спать спокойно от волнения. Его первый экзамен закончился день назад, он сдал его на высший балл непонятным для самого себя образом. Потому что мысли о учебе потонули на второй неделе отсутствия Уэйда. Питер знал: дело серьёзное, возможно, одно из самых важных, что когда-либо выполнял Уилсон, вполне вероятно, что он просто не рассчитал время — задание оказалось сложнее и пришлось задержаться. К концу третьей недели Питер не может выдержать и часа без сигареты. Он худеет. Не специально, просто еда не кажется вкусной, и он пренебрегает завтраком, а иногда и обедом. Школьная медсестра подходит к нему на перемене и спрашивает: все ли в порядке? Что он мог ей ответить? Все что угодно, кроме правды? Потому что даже ради школы не мог убрать пустоту из взгляда, прикрыть её чем-то. Этого чего-то не было в нем. В нем вообще ничего не было. С каждым вопросом о самочувствии, он теряется все дальше. В какую-то из недель, Питер больше не считает, в дверь звонят. Эта надежда в нем — глухая и такая невинная. Он впервые чувствует что-то за месяц, и сердце в груди грохочет так громко, что он почти ничего не слышит. Только бежит к двери, а когда открывает её, на пороге стоит незнакомый парень. Отчаяние в глазах Питера такое дикое, что парень теряется, но все же спрашивает: — Вы заказывали китайскую еду? 12В? Руки Питера дрожат так сильно, что даже курьер замечает это, но до того, как тот успевает сказать что-то, он отвечает: — Напротив. И закрывает дверь у парня перед носом. В этот вечер он громит квартиру и разбивает большинство посуды. Рвёт простыни и не кричит, только потому что соседи наверняка вызвали бы полицию. Глухой крик в горле стоит так долго, что Питер верит, будто он всегда там был. И сдавливающая плечи усталость, и боль под ребрами, и тугой узел в животе — вечные его спутники. Он выкидывает щетку Уэйда, когда очередная неделя подходит к концу. Спустя какое-то время он понимает, что окажись в руке нож или горсть таблеток, он не задумывался бы. Но слепая надежда по-прежнему сидит рядом с отчаянием у него в сердце. Он не делает этого, лишь потому что до сих пор верит. Последний экзамен сдан через три месяца, как Уэйд ушел, результат не дотягивает до высшей отметки всего тремя баллами, но это все еще хороший результат — с такими оценками его примут в одни из лучших ВУЗов страны. Он остаётся в Нью-Йорке. Деньги есть, но Питер все равно устраивается на подработку в кафе рядом с домом, а осенью поступает в лучший вуз города. Через полгода Питер не верит, что Уэйд жив. Через год он обзаводится хорошими друзьями, а несколько девушек предлагают ему встречаться, но он им отказывает. Он отказывает и парням. Учеба в университете не лёгкая, но сложно не найти времени на отдых. Питер учится засыпать без света и перестаёт пить таблетки для сна. Где-то между вторым годом и третьим, каждый раз, когда кто-то звонит в дверь их квартиры, у него замирает сердце. Он привыкает говорить, что квартира его. Через три года у него появляются дни, когда он не вспоминает о Уэйде. Через четыре высшее образование в кармане. Подработка в кафе сменяется настоящей работой. С каждым годом он продвигается по карьерной лестнице вверх, в огромном стеклянном офисе о нем ходят разные слухи. Небылицы о странностях одного из главных партнеров, у которого нет личной жизни. Молодая практикантка предлагает ему свободные отношения, и он соглашается. В первый вечер у них ничего не выходит, как не выходит и после. Больше Питер не пытается. Он партнёр в крупной фирме, у него своя машина, и никто из друзей и коллег не понимает, почему он продолжает снимать маленькую квартиру где-то на окраине Нью-Йорка, когда у него есть ещё одна — в центре. Через шесть лет никто больше не называет его взгляд «пустым». Теперь его называют «задумчивым». Питер бросает курить, когда очередной год подходит к концу. Теперь он может засыпать спокойно, кошмары не мучают его, и даже извечные мысли куда-то уходят, заполняя голову делами, что ещё нужно решить. Осенними вечерами он иногда срывается и едет на окраину, в квартиру, что давно пустует. Время в ней замерло со студенчества, тогда Питер сидит на полу, не в костюме, что носит изо дня в день, а в потрёпанных домашних штанах и старой футболке. В руке у него полупустая бутылка Джека. Он прижимается спиной к холодной батарее, слыша, как соседи за стеной кричат друг на друга, а на улице кто-то громко бьет стекла. На тарелке рядом недоеденное буррито из забегаловки, что до сих пор работает. Питер думает, что уютнее этой квартиры в неблагоприятном районе у него ничего и не было. Виски кажется горьким, а буррито не вкусным. Самое ужасное, спустя даже столько лет, Питер все равно приходит сюда. Только Уэйда здесь уже давно не найти.