Вильгельм Смерть

Я ненавидел свою жизнь всей душой. Другой бы радовался удаче, но только не я. При дворе господина императора все говорили о великой чести и немалой ответственности, которую возложил на меня повелитель. Захватив новые земли на другом берегу моря, он пожаловал мне, графу Гесслеру, немалые владения, в которые входили плодородные поля, лес, полный диких зверей, несколько деревень и небольшой портовый городок, с которого я мог брать подати. Земли эти граничили с империей, и я должен был отстаивать новые владения и честь императора… Важное назначение? О, великие боги, не смешите меня! Как можно избавиться от внебрачного ребенка, когда он становится слишком похожим на тебя? Правильно — услать подальше от столицы, чтобы богатые и властные родственники супруги ни о чем не догадались. Все в стране знали, кому на самом деле принадлежит корона. Наш настоящий император носит платье, и власть моему отцу обеспечивают не войны, а мудрое слово, яд в кубке и тонкие стилеты наемных убийц в темноте. Мне еще повезло: я не стал жертвой наемников госпожи императрицы. Первое время управлять моими землями было очень легко. Солдаты запугали крестьян и ремесленников. Я старался регулировать подати так, чтобы вызывать страх, но не ненависть. Мне только голодных бунтов для полного счастья не хватало. Пять лет прошли относительно спокойно; посланцы венценосного отца все чаще привозили мне благодарственные письма с объявлениями новых привилегий и намеками на брак с выгодной невестой. Но я чувствовал: не все спокойно в моих владениях. Что-то мне мешает. А вернее — не что-то, а кто-то. Этого человека звали Вильгельм Телль, жил он на самой окраине городка, в крепком доме, у него были жена и сын, сам он слыл хорошим охотником и рыбаком. Человек этот пользовался большим уважением, хотя и жил уединенно. На собрания городские не ходил, людей к бунту не подстрекал. Но одного его слова было достаточно, чтобы люди его тут же повторили. Один лишь раз сказал Телль, что родовой знак на моем плаще больно странный. Что это за правитель, если на его родовом гербе заяц? Может, и труслив он, как заяц? С тех пор местный люд мне вслед пальцем тычет — и смерти не боится. Прозвали меня Гесслер Заяц. Я долго внимания не обращал, терпел. А потом в лес отправился, и этот Телль меня едва стрелой не убил! Чудом я увернулся. — Да как ты смеешь! — заорал я тогда в бешенстве. Солдаты мои его схватили, крепко держат. А он только в бороду рыжую улыбается. — Прости господин, в зайца я стрелял. Вон, ушастый, в кустах сидит. — Так ты что, погань тупая, повелителя от зайца не отличаешь? — Господин, стрела — она летит туда, где добыча больше. Слышала, как тебя в городе зайцем величают, вот к тебе и полетела. Ты прости ее, дуру. Хочешь, я сегодня в замок приду и дичи принесу тележку, уважу господина? Ты же все равно ничего на охоте не поймаешь: заяц, он зверь не ловчий. Я коня к нему направил, долго в глаза смотрел синие. Неужели этот человек совсем не боится? — Заяц в моей стране — символ гордости, хитрости, мужества и плодовитости большой. У тебя жена и сын есть? Не страшишься, что я велю тебе сейчас голову отсечь, и они голодной смертью умрут? — Нет, господин, никто в этих землях смерти не боится, кроме тебя и твоих солдат. Почему я его тогда отпустил, сам не знаю. Как говорил мой отец-император, каждому правителю, даже самому мелкому, враг нужен. Без врага скучно жить. Решил я побольше узнать об охотнике этом; темной ночью набросил на себя простой плащ, оседлал самую неприметную рабочую кобылу и отправился к дому охотника на окраину города. И увидел вещь, странную до жути даже для меня, а я много странного за жизнь свою недолгую повидал. Дело было так: я почти добрался до дома Вильгельма, когда по дороге мне встретился старик. Седой, весь сгорбленный, сразу видно: близко время его ухода, родные, небось, и гроб уже заказали у городского мастера. Бредет по дороге, ничего не видит, в руках свечка. Я его окликнул раз, другой. Да глух старик, как полено. Я за ним тихонько отправился, добрел старец до дома Вильгельма. Тут уж я за ним не пошел, спрятался за деревьями. Старик постучался; к нему вышел Вильгельм. Он будто и не ложился спать: в той же одежде, и лук со стрелами в руках. Глаза вот только изменились — не знал я, что они могут светиться ночью. — Сегодня? — Вильгельм как старика увидел, сразу грустным сделался. — А почему бы не сегодня, уважаемый? — Ганс-плотник, тебе завтра сто лет будет, все родные тебя поздравить придут. Неужели не хочешь внуков увидеть? — И что, — покачал головой старик, — буду сидеть в центре стола, где давно сыну моему старшему сидеть надобно. Головой буду трясти, кашлять, мальцов пугать. Не надо мне оно! Сделай сегодня, завтра и так все соберутся. А я тихо в гробу буду лежать. Потрудись уж, Вильгельм Смерть. — Прошу, не называй меня так, — Телль отступил на шаг, плечи его поникли, — я себе такой доли не желал. — Каждому доля своя, — сказал старик уверенно, — делай свое дело. Вильгельм опустил стрелу на лук и выстрелил старику в грудь. Но не успело тело коснуться земли, как его охватил зеленый свет, и оно просто исчезло. — Я знаю, ты тут, граф Заяц. Не могу тебе ничего рассказать. Ты не плохой человек, хоть и враг наш. Только об одном прошу, не встречайся со мной более раньше часа своего. Не помню, как я в замок свой возвратился; каких только мыслей в голове моей не было. Хотел вначале приказать весь городок спалить к чертям. Построю на пепелище новый, люди из империи с удовольствием здесь поселятся. Потом передумал: привык я уже к этому незлобивому, простому люду. Руку твердую почитают, господина ценят. Решил я тогда Вильгельма на костре спалить. Чернокнижник проклятый, не зря у самого леса живет! И снова не стал приказов отдавать среди ночи. Хотелось мне вначале узнать, кто же он такой. Поэтому велел я утром позвать к себе старшего сына того почившего плотника. Не в цепях позвать, а со всем возможным уважением. Привели ко мне мужичка с утра пораньше, прямо из постели выдернули. — Знаешь ведь, Ганс, не местный я человек. Ставленник повелителя императора. Не все я ведаю в ваших обычаях, но прощаю вам многое. Правда ведь? — Правда, господин. Очень испугался плотник, а когда я его за стол посадил и велел со мной завтрак откушать, так и вообще зубами застучал. — Так скажи мне, почему вы Вильгельма Телля «Вильгельм Смерть» называете? Правду только говори. — Так он смерть и есть, господин. Рассказывают, сто лет назад жила тут прекрасная девушка по имени Генриетта. Она полюбила одного бедного пастуха, а отец ее был купцом. Не разрешил дочери выйти замуж за бедняка. Тогда убежала она с любимым. Отец нагнал, и люди его убили суженого. — Часто такое бывает, а при чем тут Телль? — Девушка та уже с пастухом любовь знала, и во чреве ее был ребенок. Стала она молить смерть прийти за ней, чтобы спасти семью от бесчестья, а ребенка освободить. И смерть пришла за ней; только, увидев красу ее несравненную, отказалась дело свое сделать. Превратилась смерть в человека бессмертного, рыбака да охотника богатого. И женился он на той девушке. Только вот беда: теперь, став женой смерти и родив мальца, женщина та и сын ее — не мертвые и не живые. Она умереть не может, а мальчик растет очень медленно. Наверное, только лет через сто стать ему юношей. За прожитые годы любовь в ненависть обратилась: рабы они в доме его, не семья. Вильгельма от труда его ужасного господь не освободил; кто стареет или болеет сильно, его зовет. И когда он в лес уходит — зверье бить и в море, рыбу ловить, он души людей из тел освобождает. — Он в меня стрелял и промахнулся! — Значит это, что раньше был ты на волосок от смерти, господин. И волосок тот все тоньше становится. Вильгельм Смерть не промахивается, он просто предупредил тебя. Вдруг жизнь так повернется, что стрела его до тебя все же долетит, будь осторожнее. Я сделал вид, что не поверил плотнику, но все же в кишки мои вцепился червь страха. Я снизил подати, правда, на малую долю. Хотел показать, что свой я и трогать меня не надо. Смерть живет на этой земле — вот и объяснение, почему на страшной войне столько городов и деревень пылало, а этот городок нетронутый стоит. Не бывает такого везения: солдаты моего отца жестоки. Только прав был Вильгельм Смерть, стрелу мне в спину посылая: снизив налоги, попал я меж молотом и наковальней. Буквально через месяц прибыл ко мне новый отцовский советник из родственников его супруги. Граф Орельталь земли свои держал по праву рождения и слыл человеком злым и жестоким. Вот кто крестьянских голодных бунтов не боялся! Крестьяне его от голода и палку-то в руках не удержали бы. За любовь к золоту и богатству прозвали его в народе Драконом. Владения мои небольшие императрица для него заполучить хотела, ходили слухи, что близок он непомерно к ее ложу. После приема хорошего и обильного обеда начал Орельталь говорить со мной. Улыбался мне отечески, только за улыбкой этой было не скрыть волчьего оскала. — Заметил господин император, что меньше в этом году дар твой казне. Али урожай не собрал хороший? Купцы обманули? Волнения в городе? — Хочу суда построить новые, у меня всего три корабля. Подати придется сильно поднять; чтобы народ не роптал, я мзду вначале снизил. — Мудро, мудро. Но вот скажи мне, Гесслер, как ты заставляешь своих крестьян любить и уважать господина императора? Другие вон власть закрепляют и правом первой ночи, и правом первого пуда зерна. Народ должен всегда помнить, кто хозяин его. Пока мы по городку этому ехали, ни мне, ни тебе в пол никто не поклонился. Ты должен каждый день на городскую площадь приезжать из замка своего или человека верного вместо себя в город отправлять, чтобы народец кланяться не забывал. Я усмехнулся, вспоминая рассказы о верных людях Орельталя. С такими верными людьми не надо ни разбойников, ни душегубов. — Владения мои небольшие, заняты и я, и люди мои верные. — Да хоть палку поставь и шляпу свою на нее нацепи! Пусть кланяются и ползают на коленях! Это приказ твоего императора, мальчишка! — полная рука хлопнула по столу с немалой силой. Еще тогда я понял: все это плохо кончится. Но я не мог обидеть императора. Поэтому в этот же день отправились глашатаи по городу и мелким деревенькам, объявили волю мою. Поставили посереди города большой столб и водрузили на него шляпу. Приказал я из толпы первых попавшихся людей вытащить и заставить их палке поклониться. Народец здесь умный, без пререканий поклонились. Орельталь загрустил — он надеялся на кровь посмотреть. Вот же делать нечего человеку! Я пока в замке за всем присмотрю, земли свои объеду, все доклады людей верных выслушаю, так и день проходит. На постель падаю замертво, мне на пытки и кровь смотреть интереса нет. Да и пороху Орельталь не нюхал, а я в войсках господина императора восемь лет прослужил и не в палатках за столом отсиживался, а рыцарей в бой вел. Насмотрелся на кровищу с лихвой. — Ничего, Гесслер, все равно найдется недовольный новым законом, — пробурчал Орельталь, покручивая на пальце перстень с бриллиантом. Ага, я даже знаю, кто это будет. Вильгельм Телль на следующий день пришел в город и не один, с сыном. И, конечно, высказал прилюдно все, что думает о новых законах. Мои солдаты схватили его и мальчика, мы тут же на площадь отправились. Проверит теперь меня Орельталь на вшивость, настоящий слуга императора должен уметь казнить и миловать. — Что, Вильгельм, опять мне дорогу переходишь и не хочешь быть слугой моим верным? — я начал играть роль тирана завоевателя: выхода у меня нет. — Я — свободный человек и живу в свободной стране, сударь, — ответил мне Вильгельм, — что за глупость ты придумал, граф Заяц? Может быть, нам и горшку твоему ночному поклониться? Стоит спокойно, мальца за руку держит. На вид пареньку лет десять, худенький, бледный. А взгляд пронзительный, как у отца. Кожа у мальчика белая, волосы золотистые. Более на призрака он похож, чем на розовощекого постреленка. — Наш общий господин, император Аластор, захватил твою страну. Ты окружен солдатами. Я могу рукой взмахнуть, и они прямо сейчас отрубят тебе голову. Где же твоя свобода? — Смерть — это высшая свобода, сударь, — усмехнулся Телль. У меня по спине холод прошел. Кто у меня за спиной? Союзник императрицы, скорее всего, подосланный, чтобы убить меня. Кто передо мной? Сама смерть! Что же делать? На площади воцарилась тишина, на меня будто весь мир обрушился. Не замечал я раньше неба голубого, свежего морского воздуха и вкусного запаха хлеба из пекарни. Для смертника всегда мир ярче становится. — Вильгельм, говорят, ты лучший на свете охотник и никогда не промахиваешься. Эй, принесите мне яблоко! Подвесьте это яблоко на верхушку вон того дерева и… — Слишком мягко, — Орельталь покачал головой, — если я доложу об этом императору, он будет недоволен. Я прочитал про себя короткую молитву за упокой своей души. — Скажи, мальчик, твой отец и правда такой хороший стрелок? — Лучший в мире, сударь, — ответил малец спокойно. Слишком взрослый взгляд: старая душа в теле ребенка томится. — Ты веришь в него? — Да, сударь. — Тогда ты станешь сейчас вон к тому дереву и положишь яблоко себе на голову. Гул прошел по толпе; человеческое море хлынуло от нас, как от прокаженных. И я увидел женщину невиданной красоты. Ее волосы сверкали, как золото, стан тонкий и хрупкий, красивая высокая грудь. А глаза голубые, будто небеса или море в спокойный солнечный день. Я в нее сразу влюбился, а взгляд лиса императрицы вспыхнул похотью. — Не бойся, женщина, если твой муж такой хороший стрелок, с сыном твоим ничего не случится, — Орельталь пустил свою лошадь вперед, покрасоваться хотел. Зря, ох, зря! Вильгельм сразу понял, кому принадлежит идея с яблоком. Мальчик взял яблоко и стал к дереву, Вильгельм поднял лук. — Может, получится, отец? — спросил мальчик. — Не надейся, хороший мой, — взгляд мужчины стал злым и холодным. Стрела разрезала яблоко ровно пополам, и тут же за спиной я услышал крики. В теле каждого моего солдата оказалась стрела! Раны были не смертельны, но на народ это подействовало как удар бича — с дикими криками, сбивая друг друга с ног, толпа бросилась прочь. На опустевшей площади остались только Вильгельм и его семья. Стрела снова взметнулась в воздух и сбила мою шляпу со столба. Орельталь оказался все же храбрым человеком… или, скорее, любопытным. Он приказал раненым солдатам убраться, а сам остался подле меня. Он наблюдал, как я спускаюсь с лошади и подхожу к Вильгельму. По сравнению с ним я казался карликом, а ведь мой рост был повыше среднего. — Значит, только в смерти свобода, Вильгельм? И ты — властитель этого города? Тогда пусть слова мои будут не приказом, но просьбой. Отпусти свою семью, Вильгельм Смерть, освободи их из рабства. Они не любят тебя, ты их держишь в этом мире. Если ты считаешь себя добром и последней, высшей властью — освободи их. Или не презирай меня: мы оба с тобой всего лишь слуги и делаем по жизни то, что нам велено. Если твой сын хочет стрелу в сердце, где же тут добро и любовь отцовская? Я вернулся к лошади и отправился в свой замок, ни разу не обернувшись. В замке я страшно напился. И рассказал Орельталю историю Вильгельма Смерти. — В это я не верю, а вот в то, что чернокнижник он, верю. Ты понимаешь, что я должен рассказать, насколько ты дурной правитель? Сегодня же я отправлюсь в дом к Вильгельму Теллю и закую его в кандалы. Увезу его и его семью в столицу, где их ждет сожжение на костре. А ты с честью покинешь этот грешный мир. С самого начала он планировал именно такой исход, просто появился шанс получить красивую любовницу и награду за поимку недовольного властью человека. Он оставил мне любимый подарок госпожи — красивый хрустальный флакон, полный змеиного яда. Может, я был слишком пьян или испуган, а может, надоела жизнь изгнанного внебрачного сына. Я осушил флакон до дна. И не умер! Отплытия корабля Орельталя я не видел, так как весь следующий день провалялся в постели. Но это было следствие перепоя, не яда. На следующий день началась страшная буря; огромные волны едва не затопили город, люди спасались бегством, укрывшись в моем замке. Я посчитал своим долгом отплатить им хоть за часть непомерных поборов во славу императора. По небу носились облака зеленого цвета, черный туман наплывал на замковые стены. Многие плакали и молились, говорили о конце времен. Конечно, я же прогневал саму смерть! Буря бушевала три дня и три ночи и исчезла так же неожиданно, как и появилась. А на берегу среди обломков моих кораблей, разрушенных домов и тел погибших я нашел флаг и кусок мачты. Все, что осталось от корабля Орельталя. Мы восстановили городок, похоронили мертвых. Народ не роптал, а направленные мне в спину взгляды стали другими. В них, кроме страха и отвращения, появилась толика уважения и даже благодарности. Я снизил до минимума подати на время восстановления города. Лишь когда была восстановлена последняя крыша и очищен от воды и водорослей последний дом, я слег. Легкие горели огнем, суставы выворачивало от боли, боль в голове была невыносимой. То ли меня убивал яд, то ли холод и сырость, которые я терпел все эти долгие недели. В моем родном городе всегда было тепло и солнечно. Он просто возник посереди моей спальни. Внешне он совсем не изменился, только простые одежды охотника сменил на роскошный черный костюм с драгоценными камнями. Такого я не видел даже у отца императора. — Я их отпустил, как ты и просил. Они поднялись на небо, Генриетта была такой счастливой. Они любили меня, просто жили слишком долго. Простые люди боятся вечности. — И зачем ты вернулся? Боишься, что я буду тиранить твой народ? Не трясись, я умираю. — Знаю, поэтому и пришел, — улыбнулся Вильгельм. — Да, мы должны делать свое дело, правда? — Ты — военный, брошенный сын, отвергнутый супруг и неплохой человек, должен притворяться поработителем. Ты же не хочешь здесь быть. Мечтаешь просто жить в городе, в небольшом доме и торговать тканями. — Кому какое дело до моей мечты, смерть? Буря закончилась, сейчас сюда уже плывет новый корабль от императрицы. С новым владетелем этих земель на борту. — Через полгода отсюда отплывет тридцать кораблей с императором всех этих земель отсюда и до северных гор. Он разрушит империю, убьет императрицу и объединит земли. Я не успел ответить: стрела, сделанная из цельного куска алмаза, вонзилась мне в сердце. Мое тело судорожно дернулось, Вильгельм вырвал стрелу. Я замер: ничего не изменилось! Исчезла боль, я дышал и чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Будто кто-то взял и забрал у меня пятнадцать лет жизни. Я будто снова стал двадцатилетним мальчишкой. — Трудно пойти против судьбы, Гесслер. А я пойду, не хочу возвращаться к старой жизни. Я освободил любимую женщину и нашего сына, но не хочу снова становиться безликой смертью. Чтобы остаться человеком, мне нужен спутник, брат или любимый. Тот, кого я буду защищать, о ком буду заботиться. Может быть, воин и граф сможет выдержать бессмертие? Я дам тебе все знания мира и безграничную власть. Я смотрел в его синие глаза; разум меня покинул, или я просто пока не осознавал, что со мной сделал Вильгельм Смерть. — Для начала расскажи мне, как разбить стрелой яблоко надвое. — Чтобы не дрожала рука? — Нет, чтобы тот, кого я люблю, остался в живых. Вильгельм погладил меня по щеке. Рука у него оказалась тяжелая и горячая, — хотелось прижаться к ней, поверить ему и ни о чем не думать. Довериться тому единственному, кто может дать настоящую свободу. — А вот это, граф Заяц, по-настоящему трудное дело. Не одну сотню лет придется учиться. — Ничего, теперь у меня достаточно времени.