Отравленные цвета

      Пустой взгляд мёртвых глаз цвета ореховой скорлупы, слегка расстёгнутый воротник белой рубашки, за которым проглядываются свежие синяки от пальцев, чуть ослабленный тёмно-красный форменный галстук, дрожащие руки с тонкими запястьями, на которых хорошо видны бьющиеся под белой кожей синие ниточки вен, высовываются из манжет и едва держат учебник, расчёсанные, но всё равно успевшие растрепаться от ветра рыжевато-каштановые волосы — обычный облик Лайта, пока он находится в школе. Он изо всех сил старается сосредоточиться на уроках, запоминать всё, что говорят преподаватели, да только мозг, способный удерживать в памяти каждую мелочь приснившегося ночью кошмара, тут попросту отказывается работать, и парень даже понять не может, почему так происходит. Бывший лучший ученик и гордость школы, теперь он мало чем выделяется из толпы других школьников — просто худой, болезненно бледный и с потемневшими глазами юноша, сидящий с угрюмым видом за самой последней партой и бездумно глядящий то перед собой, то в окно, на двор. Спасибо хоть одноклассники не пристают — Лайту кажется, что они чувствуют, что с ним что-то не так, даже ощущают исходящую от него злость и побаиваются, что парень, у которого сейчас явно не всё в порядке с головой, может запросто крепко накостылять по шее. Хотя это вряд ли, Лайт не способен сильно ударить, ни физически, ни морально, если только Кира не возьмёт над ним верх. Во время занятий он зажимается в углу, на своём обычном месте, а на переменах и вовсе убегает на крышу школы, подальше от всех. Он давно обнаружил, что замок на двери, которая туда ведёт, сломан, и большая площадка на открытом воздухе стала для него своего рода оазисом, где можно было на некоторое время сбросить маску и побыть самим собой.       — И правильно они тебя боятся. Сумасшедшие — они такие, к ним лучше не лезть лишний раз.       Кира хмыкает, опёршись спиной на стену и скрестив на груди бледные кисти. Он похож на ворону, растрёпанный, весь в чёрном и с налитыми кровью глазами. Лайт со злобой на него косится и, фыркнув, отворачивается прочь, крепче обхватив руками колени и прижавшись к ним подбородком. Видеть его уже больше не может, парня начинает подташнивать от одного только ощущения, как глюк постоянно ощупывает его взглядом. А Кира не сводит с него глаз ни на секунду. И эти неразборчивые голоса в голове, которые, слава богу, днём становятся несколько тише. Всё это дико раздражает Лайта и мешает ему сосредоточиться на мыслях о чём-то постороннем.       — Ненавижу… — шипит парень сквозь зубы и пустым взглядом уставляется прямо перед собой, на виднеющиеся за парапетом высокие здания, сверкающие чисто вымытыми стёклами, в которых отражается безоблачное небо.       — Кого ненавидишь, Лайт-кун? — вдруг изумлённо слышится сбоку. Лайт, вздрогнув, вскидывает голову. За своими мыслями он и не заметил, как возле него совершенно неожиданно материализовался одноклассник, Ямамото. Симпатичный черноволосый парень в очках, именно он сейчас считается лучшим в классе, после того, как Лайт успешно с этого пьедестала съехал. И он, кажется, один из немногих, кто понимает, что Лайт не злой, просто замкнутый и не желает лишний раз общаться с кем-либо. В прежние времена их даже связывало некое подобие дружбы; но с тем, как у Лайта начала развиваться шизофрения, парень отрезался ото всех, кого считал друзьями, просто практически перестал разговаривать, предпочитая общество самого себя — так ведь проще, никто не обидит, не сможет втереться в доверие и воткнуть потом в спину нож.       — А…Да никого, — Лайт изо всех сил пытается улыбнуться, но он совершенно разучился это делать, у него выходит что-то среднее между улыбкой и печальной гримасой. И парень очень надеется, что Ямамото не заметит, как он раздражён — Лайту отнюдь не нравится, что кто-то вторгся в местечко, которое он считал своей отдушиной. — Извини, я просто… Задумался.       — Даже интересно, о чём же ты так усиленно думаешь, — одноклассник опирается на стену ладонью, склонив набок голову, и поправляет съезжающие с носа очки в чёрной оправе средним пальцем.       Лайт поджимает губы. Он ненавидит этот вопрос. И недоумевает каждый раз, ну неужели тот, кто спрашивает подобное, верит, что собеседник начнёт откровенно вываливать все свои мысли?       — Какая тебе разница, Ямамото-кун?       — У тебя просто иной раз такое зверское выражение лица, будто ты мысленно кишки кому-то вырываешь, — Ямамото хихикает, потирая ладонью затылок и взлохмачивая без того встрёпанные чёрные волосы. — Признайся, это ведь правда?       — Тоже мне, экстрасенс фигов, — презрительно морщит нос Кира.       Лайт едва удерживается от стона. Этот хриплый голос уже действует на него как удар током, прошибает до дрожи и капель ледяного пота, выступивших на лбу.       — Ну допустим, — как можно твёрже проговаривает Лайт и недовольно щурится. — Что-то смущает?       Ямамото весело смеётся и плюхается на пол рядом с ним, практически прислонившись плечом к плечу. Лайт дёргается, краем глаза смотрит на галлюцинацию и почти с наслаждением видит, как Кира раздражённо сдвигает брови и поджимает губы.       «Ревнуешь? Так тебе и надо. А что, сам ведь велел мне завести кого-нибудь для разнообразия. Вот и любуйся теперь», — губы невольно расползаются в язвительной усмешке. Кира кривится и показывает ему язык.       — Да нет, не смущает, Лайт-кун. Сам иногда думаю о чём-то подобном.       Короткие пальцы со слегка шершавой кожей касаются его почти полностью открытой шеи, покрытой синяками. Лайт морщится и отворачивает прочь голову. Руки, сложенные на коленях, ходят из стороны в сторону и трясутся, частично от усиливающегося тремора, а частично от мгновенно поднявшей голову злости. Вот почему его так раздражают чужие прикосновения? Дело всё ещё в том маньяке и слишком болезненных воспоминаниях об изнасиловании? Нет, уже не в них. А в том, что Лайт попросту не привык к тому, что его кто-то трогает, он ведь c того самого времени старается избегать чужих касаний, дёргается, даже когда его гладит кто-то из родных. И они об этом прекрасно знают, поэтому не трогают нервного парня лишний раз. Ему нравится только когда папа гладит по голове — и Лайт сам не знает, почему именно так.       — У тебя вся шея в синяках… — растерянно проговаривает Ямамото, проводя пальцами по голубым линиям вен на его шее. — Тебя что, душил кто-то?       — Любовник, — огрызается Лайт, надеясь, что он оскорбится грубым ответом и не полезет в душу.       Почти ведь не соврал, это Кира раз за разом смыкает пальцы на его горле. Конечно, в реальности ситуация несколько иная, это Лайт в приступах безумия душит сам себя, и он это понимает, однако в его глазах всё выглядит так, будто это проделывает его собственная тёмная сторона. Вот только однокласснику об этом знать совсем даже не следует. Никому не следует.       Кира усмехается краешком рта.       — Не полезет он тебе в душу, конечно. Размечтался ты, Ягами Лайт. Странно, что при своей больной башке ещё не разучился это делать и искренне верить в то, что в людях есть хоть капля тактичности, чтобы не лезть в личные дела других. Теперь он не отстанет, пока не узнает в подробностях, с кем ты трахаешься, сколько раз в день и в каких позах. Люди любопытны, Лайт. Им нельзя сообщать ничего лишнего, иначе они выпотрошат тебя, вытащат на свет божий все твои тайны и разнесут их между собой, предварительно переврав всё и вся, — он приближается к парню, тронув ладонью его волосы, и вкрадчиво продолжает, сощурив красные глаза: — Они отвратительны, не правда ли? Нормальные внешне, а внутри всё давно уже сгнило и разлагается, как несвежий труп.       «Отвали, сволочь. Чего прилип? Можешь помолчать хоть пару минут? Я же просил тебя, не разговаривай со мной, пока рядом кто-то посторонний. Тебя ни для кого не существует, а вот мой голос слышен всем», — Лайт кидает на него сердитый взгляд.       — Пфе. Да пожалуйста. Можешь полизаться с ним и попрыгать на его члене, не буду смотреть, честное слово, — презрительно отзывается Кира и отворачивает голову.       А Лайт внезапно замечает, что его волосы приняли красноватый оттенок. Красные глаза, красные волосы, мертвенно бледная холодная кожа, искривлённое злобой лицо, глухая чёрная одежда и длинные белые руки. Маньяк. Именно такой, какой он должен быть. Впрочем, нет, страшнее. В реальности таких не бывает, на создание подобного облика разве что фантазия больного человека способна.       — У тебя есть любовник, Лайт-кун? — у Ямамото округляются под очками глаза, превратившись почти в кофейные блюдца. — Ну ничего себе!       — А что тебя так удивляет? — Лайт кривится и резко дёргает шеей. — Да убери ты уже руку, раздражает! — и в секунду его голос срывается на крик.       — Ой, дура-а-ак… — Кира закатывает глаза и прикладывает ладонь ко лбу. — Ещё и собой владеть ни фига не умеешь, шизофреник чёртов. С такими темпами в больницу загремишь очень скоро. Да ещё в отделение для буйных.       Лайт тяжело дышит, чувствуя, как тонкая рубашка начинает потихоньку прилипать к спине. А правда, чего это он так взбесился?       — Эй, эй… Ты чего такой нервный-то? — растерянно спрашивает одноклассник, но руку всё-таки убирает.       — Просто не люблю, когда меня кто-то трогает, тем более так фамильярно. Сделай одолжение, не прикасайся, — хмуро проговаривает Лайт.       — Ну прости, не знал. Зачем же так психовать-то сразу… — парень пожимает плечами и нервно смеётся, поблёскивая тёмно-серыми глазами. — Знаешь, ты на секунду прямо на бешеную собаку стал похож…       — Скажи спасибо, что не укусил, — бормочет Лайт и краем глаза косится на глюк. Кира опять корчит жуткую рожу, высунув язык и скривившись.       — А что, мог? — Ямамото явно воспринимает это как шутку и заливается весёлым смехом.       — Не знаю, — Лайт прикусывает губу и опускает голову, прикрыв пустые, ничего не выражающие глаза. — Сам не знаю, Ямамото-кун.       — Конечно, не знаешь, — язвительно тянет Кира, скосив в его сторону глаза. — Потому что ты тряпка. Ты попросту не можешь разобраться даже в собственной голове.       В воздухе на пару мгновений повисает напряжённая пауза.       — Значит, у тебя есть парень, который тебя душит? — осторожно возвращается к интересующей его теме одноклассник. — С ума сойти. И как же это вяжется с твоим образом идеально воспитанного пай-мальчика?       — Идеально воспитанные пай-мальчики, между прочим, самые опасные люди, — коварно тянет Кира, — они иной раз такое придумывают, что и пятерым пьяным извращенцам не изобрести. А уж если пай-мальчик ещё и сумасшедший, так это и вообще. Ну кому в голову, кроме тебя, Лайт, могло прийти трахать себя бутылкой, воображая при этом, что занимаешься сексом со своей тёмной стороной?       Лайт прикусывает губу и сжимает руку в кулак. Кира только хихикает и грозит ему пальцем с длинным ногтем.       — А вот так и вяжется. Пай-мальчик я для родных и в школе. А к моей личной жизни это никак не относится, — хмыкает Лайт. — Значит, тебя это задело? А не то, что я фактически тебе открыто признался, что гей?       — Да вот это как раз не особо удивляет… Я с самого начала подозревал за тобой такие наклонности, — теперь уже очередь Лайта делать глаза-блюдца и уставляться на одноклассника растерянным взглядом. — Ты, Лайт-кун, слишком красавчик и слишком сторонишься девочек, чтобы можно было подумать как-то иначе.       — Хреновый из тебя Шерлок Холмс. Я всех сторонюсь, если ты не заметил, — фыркает Лайт.       — Почему, кстати? — запоздало удивляется Ямамото. — Ты никогда не был душой компании, но и изгоем явно не являлся, а сейчас тебя прямо как отрезало, вообще ни с кем не разговариваешь. Даже со мной, — он слегка обиженно оттопыривает нижнюю губу, — а я ведь вроде как твой друг!       — У меня есть причины воздерживаться от общения, — обтекаемо отвечает Лайт. — Но они далеко не для всех ушей. Не уверен, что хочу тебе об этом рассказывать. Не потому, что не доверяю. Просто не хочу, и всё.       Холодные руки касаются его шеи, парень вздрагивает и едва успевает удержаться от вскрика. Кира гладит его, запуская руки под рубашку, целует под ухом. «Когда он только успел там оказаться?»       — Давай, скажи ему, Лайт. Расскажи про изнасилование, расскажи про своё отвращение к людям. Расскажи про то, как каждую ночь сладко стонешь, засовывая себе в анус бутылку из-под пива, — хриплым голосом шепчет Кира. — Ну же. Ему это понравится, определённо. Узнает, что такое настоящий образцовый школьник.       «Чтобы вся школа назавтра об этом знала? Да ни за что», — Лайт кривится.       — Да чего рассказывать-то, — вдруг заявляет Ямамото, поняв изменение выражения его лица по-своему. — Небось любовничек этот твой ревнивый, душит тебя каждый раз, когда видит, как ты с кем-то разговариваешь, вот ты и отсёкся от всех. Кому охота ходить с вечно синей шеей…       Лайт передёргивает плечами. Пусть понимает, как хочет.       — Впрочем, ничего удивительного. Заведя себе в парни такого красавчика, волей-неволей в Отелло превратишься, — одноклассник вдруг улыбается, поправив прямоугольные очки. — Я бы тоже ревновал.       — Ты на что это намекаешь, Ямамото-кун? — подозрительно спрашивает Лайт, свирепо поводя глазами из-под длинной чёлки.       Парень вздрагивает — столько злости горит в его взгляде. Даже сами светло-карие глаза словно налились изнутри кровью и стали красноватыми.       — Уже ни на что, — Ямамото тяжело вздыхает. — Трогать чужое противоречит мои принципам.       — Придумай в следующий раз нечто поубедительней, если всерьёз хочешь с кем-то сблизиться, Лайт.       Воспользовавшись тем, что одноклассник, так и так пытавшийся выспросить у Лайта побольше про личную жизнь, в конце концов удалился почти ни с чем, Кира резко прижимает безответного парня к стене, перехватив его запястья длинными пальцами и сжав их до покраснения. Алые глаза оказываются совсем близко, и Лайта пробирает мелкая дрожь — никогда он ещё так не боялся взгляда галлюцинации так, как сейчас.       — Ты думаешь, я смогу сойтись с кем-то, кроме тебя? — Лайт прикусывает губу и отворачивает в сторону голову. — Мне в это уже не верится…       — Просто ты полнейший эгоист, Лайт. Единственный, кого ты можешь любить — это ты сам. И твоя шизофрения милостиво тебе в этом помогает, подсовывая другого тебя, который стал реальнее всего твоего мира.       Лайт откидывает назад голову, подставляет шею поцелуям, опускает длинные ресницы, даже постанывает тихонько, разомкнув губы. Голубой цвет неба кажется ему ядовитым, буквально разъедающим глаза подобно кислоте, а всё остальное вдруг становится серым и тусклым, слившись в одно сплошное пятно. И на этом ужасном фоне, разделившемся на две неравные половины, он видит только красноватые волосы Киры и его ярко-алые глаза, чувствует только его руки, обхватившие посиневшие запястья, и его губы, терзающие облизанное горло.       — Нет. Ты убийца, которым бы я стал, если бы догадался тогда достать нож… Только и всего… — севшим голосом шепчет Лайт.       — Это ты так думаешь.       Бежевый форменный пиджак в мгновение оказывается на полу, выложенном серой мраморной плиткой; наступает черёд рубашки. Пуговица за пуговицей, каждый вытащенный из петли кругляшок — поцелуй на коже. Кира мягко, почти ласково ведёт пальцами по груди, слегка царапая её длинными ногтями. Закончив с застёжками, разводит края одежды в разные стороны, плотоядно улыбнувшись. Сильно вытянув шею, проходится дорожкой поцелуев обратно, вверх, обхватывает губами пунцовую точку соска, обводя языком и с нажимом всасывая, одновременно сильно, до боли сдавливая пальцами второй.       — Что ещё за «голубая» эротика? — Лайт шипит, когда губы сменяются зубами, больно укусившими чувствительное местечко. Там наверняка останется синяк.       — Тебе больше нравится, когда тебя насилуют? — ухмыляется Кира, подняв на него хитрый взгляд. — Могу устроить.       — Поцелуй меня лучше, — парень опять прикрывает слезящиеся светло-карие глаза. — Так, как умеешь только ты …       Он вскрикивает, когда его руки опять рывком буквально прибивают к стене. Костяшки пальцев наверняка сбились в кровь. Губы сливаются в жадном поцелуе, их словно опаляет безумным огнём, к подбородку стекает несколько струек прозрачной слюны. Лайт ответно подаётся навстречу своей галлюцинации, жмурится, почти яростно прихватывая его губы своими, запуская внутрь язык и ощупывая им нёбо и эмаль зубов. И ему уже наплевать, как это выглядит со стороны. Всё равно на крыше нет никого, кроме них — в школе вовсю идут уроки, у их класса физкультура, от которой Лайт освобождён. Вряд ли сюда кто-нибудь внезапно притащится и застанет его за отнюдь не благовидными делами.       — Боже… И именно ты — тот, кто стал моей единственной реальностью… — бессильно шепчет он в секундных перерывах между жаркими прикосновениями. — Как же так получилось, Кира?..       — Очень просто. Ты продолжаешь сходить с ума, Лайт. Твоё сознание отравлено настолько, что даже твои собственные фантазии и сны стали всего лишь искалеченной пародией на самих себя. И как бы ты ни старался, оно не примет никакую другую реальность, кроме меня и твоих кошмаров. Что ты сейчас видишь?       Лайт хлопает глазами, ткнувшись кончиком носа в холодную щёку глюка и глядя прямо перед собой. Ядовитое небо обжигает ему роговицы, крыша школы и бесконечный мир высоких зданий, проглядывающийся за парапетом, превращаются в сплошное ярко-белое пятно, не менее слепящее, чем небо. Ощущение такое, словно он смотрит на экран компьютера, на котором кто-то зачем-то выкрутил на максимум контрастность и яркость. И это ужасно. От ярких цветов начинает болеть и кружиться голова, к горлу подкатывает липкий ком тошноты, на лбу проступают капли холодного пота.       — Это кошмар… Эти яркие краски, они убивают меня… — сдавленно шепчет Лайт, оседая в руках Киры. — Так давят, что мне кажется, что у меня в глазах сейчас все сосуды полопаются…       — Они уже полопались, Лайт. У тебя из глаз кровь идёт. Разве ты не чувствуешь?       Кира гладит его по щеке и демонстрирует палец, перепачканный ярко-красной жидкостью. Яркой настолько, что и не верится в реальность происходящего. Лайту кажется, что он начинает терять сознание; перед глазами расплываются бесконечные кровавые пятна, мысли страшно путаются, в ушах шумит, как в старом сломанном телевизоре, и этот шум забивает даже голоса.       — Больно… Больно, Кира! — взвывает Лайт, хватаясь за голову и исходя диким криком. — Прекрати это, умоляю!       — А я при чём? Твоё ведь сознание. Тебе его и укрощать.       Кира только усмехается, с удовольствием наблюдая за его мучениями. Наверняка его лицо сейчас искривлено злобной гримасой; но Лайт этого не видит, потому что зрачки словно заволокло кровавой пеленой.       — Мой сумасшедший, — ласково шепчет галлюцинация, опять прикладываясь губами к его шее, покрытой синяками. — Мой шизофреник с одержимостью самим собой… Ты прекрасен, Лайт. Так красив в своём безумии, которому всё ещё глупо пытаешься сопротивляться.       Лайт плохо воспринимает его слова. Он словно оказался пойманным в ловушку самого худшего своего кошмара. У него и впрямь течёт кровь из глаз — наверное, в реальности это просто слёзы, но он верит в то, что видит, а именно в красную жидкость, которой мгновенно перепачкались его ладони. Лайт дрожит, как одинокий осиновый лист на ветке под дуновениями ветра, зажмурив глаза и схватившись за голову; даже не пытается сопротивляться, когда Кира, плюхнувшись на белоснежный пол рядом, тянет его за плечо и усаживает к себе на колени. Расстёгивает «молнию» на брюках, просовывает туда руку. Ледяная ладонь действует на разгорячённое тело как удар током, Лайт громко вскрикивает и падает вперёд, упёршись лбом в плечо галлюцинации. Он судорожно глотает воздух приоткрытым ртом, но его всё равно не хватает, Лайт почти задыхается, хрипит, как больной, мечущийся в смертельном жару.       — Чё-ё-ё-ёрт… — еле-еле сипит он, вскинув голову и глядя в стену перед собой расширившимися глазами, морщится, пока Кира поочерёдно прихватывает зубами его соски и продолжает шевелить ладонью в брюках. — Не могу, сейчас умру!..       — Не умрёшь. От помутнения в башке и недотраха никто ещё не умирал, — фыркает Кира, обхватив его за талию и притянув к себе. — Приподнимись немножко…       Лайт до боли вцепляется в его плечи и, густо сглотнув, слегка распрямляет коленки, помогая спустить вниз брюки. Прямоугольная металлическая пряжка ремня, угрожающе покачиваясь, задевает его бедро и больно, почти до крови царапает кожу. Но вот эта боль парню необходима; Лайт думает, что он должен ощущать хоть что-то реальное, чтобы окончательно не утонуть в этом кошмаре.       Кира хватает его за подбородок и придирчиво смотрит в лицо. Его длинные пальцы нагло забираются в рот и пропихиваются чуть не в горло, чтобы их посильнее смочило, вызывая рвотный рефлекс. Лайт закатывает глаза, захлёбываясь собственной слюной и кашляя. Ему плохо, тяжело дышать, в глазах темнеет. Да и вторая рука Киры, крепко сжимающая его напряжённый член, вытащенный из брюк, тоже явно не способствует возможности хоть немного расслабиться.       — Давай-давай, а то тебе же хуже будет. Возьми уже за привычку таскать с собой тюбик лубриканта, — Кира ядовито улыбается.       Лайт проводит по его пальцам языком, морщится, надеясь, что сумеет кое-как одолеть тошноту, обхватывает их губами. Если каждый раз это будет сопровождаться такой пыткой, лучше и впрямь носить в сумке тюбик со смазкой. Или презерватив.       Глюк резко отдёргивает руку; горло судорожно сжимается, парень давится и кашляет, как ненормальный. Его кожа уже приняла какой-то синеватый оттенок, как у трупа, глаза потемнели и запали, окружённые откуда-то взявшимися чёрными синяками. Ему даже не хватает сил вскрикнуть, когда Кира резко проталкивает пальцы в сильно сжатый анус, хотя больно безумно. Лайт только кривится и упирается лбом в его шею, с хрипом вбирая в лёгкие воздух. А его ладони бессильно теребят чёрную рубашку глюка в безумной надежде уцепиться хоть за что-то.       — Сука, какой же ты тугой, — шипит Кира, безуспешно пытаясь просунуть внутрь третий палец. — Если бы я не знал, сколько раз ты совал туда бутылку, подумал бы, что ты девственник!..       — Горлышко бутылки поменьше нормального размера мужского члена будет… — зло отвечает Лайт, дёргая вниз его рубашку и расцарапывая до крови плечи.       Кире в конце концов надоедает это бесполезное времяпрепровождение, он выдёргивает пальцы прочь и сразу же заменяет их собственным членом; дёргает парня за бёдра, заставляя резко опуститься и принять его сразу целиком. У Лайта окончательно темнеет в глазах, он кричит, как раненное дикое животное, жмурится, заливаясь кровавыми слезами. Он чувствует во рту резкий металлический привкус, от которого опять начинает тошнить. Кира безжалостно толкается в него, резко, сильно, не обращая внимания ни на какие вопли. Тянет парня рукой за волосы, откидывая назад его голову, жадно впивается губами в сильно выпирающий на горле кадык, облизывая его, вонзает в кожу зубы. А Лайту и самому уже всё равно, он только и может, что с громкими стонами из последних сил подаваться бёдрами ему навстречу, чувствуя, как по ногам стекают струйки крови. Боль настолько сильная, что парень даже уже почти её не чувствует, только видит яркие вспышки и красные глаза Киры.       Его пальцы зарываются в густые мягкие волосы, пропуская пряди, Лайт, всхлипывая, бессильно тычется носом то в его макушку, то в шею под ухом, пытаясь найти наименее травматичное для себя положение, потому что ему кажется, что сейчас измученное тело не выдержит и разорвётся на две половины.       — А-а-ах-х… М-м-м… — стонет он, закатывая глаза и стараясь найти в этих накатывающих на него волнах боли хоть какое-то удовольствие. Кира гладит его мокрую от пота спину холодными ладонями, сжимает ягодицы, покусывает туго обтянутую кожей косточку ключицы.       — Я люблю тебя, Лайт… — шепчет он едва слышно, охрипшим голосом, понимая, что Лайт вряд ли его сейчас услышит. Судя по выражению полнейшего ужаса в его глазах, он вообще не толком не осознаёт, что в данный момент происходит, и близок к помешательству. — Люблю, ты слышишь?..       И последнее слово тонет в поцелуе с привкусом крови.       Конец, как кажется Лайту, вышел размазанным и несуразным. Он даже ничего не почувствовал, только лёгкое покалывание в паху и внезапно появившуюся на животе густую тёплую влагу, которая потекла к ногам, перемешиваясь с кровью. Лайт падает в руки галлюцинации, еле-еле дыша и глядя перед собой опустевшими глазами. Так отвратительно, как сейчас, он не ощущал себя ещё никогда. Разве что после того изнасилования, так же грязно, пусто и униженно.       — Смирись, Лайт. Никто и никогда не сможет полюбить тебя так, как я, — Кира, почти ласково улыбнувшись, гладит его по мокрым волосам.       В ту же секунду всё безумное окружение словно взрывается, со звоном разлетевшись в груду разноцветных осколков. И Лайт, резко распахнув мёртвые глаза, обнаруживает себя бессильно лежащим на холодной площадке, запрокинув назад голову и тяжело дыша; влажные пряди рыжевато-каштановых волос беспорядочно рассыпались по плитке, приоткрытый рот судорожно хватает воздух, а лицо залито слезами, которые продолжают обильно вытекать из воспалённых глаз. Небо вернуло нормальный окрас, подёрнувшись облаками и перестав быть таким ярким; всё остальное же, наоборот, опять наполнилось цветом и выплыло из единого светящегося пятна. Приступ кончился.       Лайт с кряхтением поворачивается на бок и пытается приподняться на локте. Голова как чугунная, по ней словно со всей силы ударили чем-то тяжёлым, гудит так же, как тогда, в больнице, после сотрясения. Едва парень меняет положение, к горлу опять подкатывается тошнота. Лайт судорожно кашляет, зажмурившись, и изо всех сил пытается справиться с противным ощущением. С трудом садится и начинает потирать ладонью шею. Кожа цветёт свежими царапинами и следами, похожими на сильные укусы, ворот рубашки залило кровью. Руки трясутся ещё сильнее, чем обычно. Лайт медленно приподнимает кисти и смотрит пустым взглядом на красные, распухшие запястья и разбитые костяшки пальцев. Тело, судя по саднящей боли при каждом движении, выглядит не лучше.       Кира, усмехаясь, наблюдает за его страданиями, но молчит. А во взгляде написана полнейшая жалость, но фальшивая и неискренняя — так убийца, переломав своей жертве конечности и истыкав ножом, следит за её последними мучениями и предсмертной агонией.       — Скоро вот этот мир ужасных сновидений окончательно станет твоей единственной возможной реальностью. Он — ловушка, из которой тебе не выбраться. Ни с чьей-либо помощью, ни уж тем более самостоятельно.       И Лайт закатывает глаза, где-то в глубине души понимая, что он прав. Слабая, расшатанная психика может в любой момент окончательно дать сбой, стерев для своего владельца и так едва различимую грань между реальностью и кошмарами. И ни таблетки, ни уколы, ни то, что Лайт и так спит, закрыв только один глаз, чтобы понимать, что из видимого им настоящее, а что — сны, его уже не спасут.