Штиль, ветер молчит. … Только жизнь здесь ничего не стоит, Жизнь других, но не твоя. Ария, Штиль
Комната рушится, взрывается, как тонкий витраж — мириадами разноцветных осколков. Шерлок — центр в этом вихре. Пальцы впиваются в тёмные кудри в попытке обуздать рвущуюся наружу энергию. Стиснутые зубы сдерживают внутри крик бессилия. Единственная слеза скользит прозрачной змеёй из-под зажмуренных со всей силы век. Голубые вены напряжёнными зигзагами вспарывают бледную кожу. — Шерлок? Почерневшие фрагменты замирают, мелко дрожа от напряжения. Пульсация растекается в пространстве в такт дыханию Шерлока. Неритмичному, прерывистому, вибрирующему. Опасному. Медленно открываются глаза. Серые — всегда такими были. Но сейчас они пусты, беззвучны, впитавшие в себя разреженный воздух. Бархатный голос превратился в морозную сталь. Природный ужас всасывается в кровь, охлаждая и доводя до кипения одновременно — жертва не имеет права противостоять своему убийце. — Я одержим. Я страх, преследующий тебя в кошмарах. Холод, скользящий за тобой тенью и вползающий в сердце. Ни ты, ни кто-либо другой не может осознать, что значит быть близко. Близко к безумию. Я загадка, которую никому не под силу разгадать. Я в силах призвать армии ветра, дождя и снега, превратить небо над твоей головой в тьму, а землю под ногами в лёд. Я могу приказать тебе прыгнуть, уточнить, насколько высоко, и ты не сможешь противиться моей власти. Всё ещё хочешь находиться рядом? Ты не был первым, были и другие. Я ломал всех. Почему ты не бежишь? Неужели ты не боишься? Слова, слишком жестокие, чтобы быть правдой. Ты стоишь на вершине, протягиваешь руки в грозовое небо и отдаёшь себя стихии. Ты готов упасть в забвение. Электрические импульсы пронизывают пространство вокруг тебя, грозя уничтожить в один момент. Но ты веришь. И делаешь шаг. Тёплый кокон рук обвивает и заполняет сиянием, успокаивая, обещая поддержку. Всегда. Несмотря ни на что. Монохромным калейдоскопом осколки обрушиваются на пол. Тусклый золотистый свет подсвечивает пыль в комнате. Шерлок утыкается в куртку Джона и лихорадочно повторяет его имя. Дикого зверя больше нет. Приступ постепенно утихает, и обмякшее тело удерживают лишь руки верного блоггера. — Всё хорошо, Шерлок, всё хорошо. Я здесь.***
Кудрявый мальчишка носится по саду, влетая в траву и рассыпая в воздухе лепестки цветов. Малиновый, пурпурный, оранжево-золотистый, тёмно-синий. Ангел, а не ребёнок. Редкий момент, конечно. Майкрофт не мог представить, что и он когда-то был таким же. Ему всегда больше нравилась тень беседки, в которой можно было устроиться с книгой в руках. Вот и сейчас он развалился в кресле и с ленцой потягивает чай, наблюдая за младшим братом. Этого чертёнка ни на минуту нельзя оставить без присмотра — непременно найдёт себе приключения. Не стоило об этом вспоминать. Майкрофт со вздохом отставляет кружку и поднимается — беспокоиться не о чем — сад Холмсов был абсолютно безопасным местом для игр несносного братца, он об этом позаботился. — Шерлок! — Майкрофт шагает к серым надгробиям, до странности нелепым посреди травы ярко-салатного оттенка. Он никогда не мог объяснить сентиментальную привязанность брата к этим причудам архитектора, но абсолютно уверен, что отыщет его именно там. Резкий крик вдребезги разбивает безмятежную идиллию. Шерлок корчится от боли, съёживаясь под тенью могилы их младшей сестры Эвр. Единственный настоящий памятник. Она ненавидела Шерлока, а он боялся её как огня, который практически полностью уничтожил их дом. Сестра была маленьким гением, но даже гении не способны возрождаться из пепла, если костёр мести и злобы они подпалили сами. Шерлок никогда не подходил к её могиле, сознательно обходя это место стороной. Куда угодно, но только не сюда. Почему сейчас он пришёл? Руки Майкрофта непроизвольно сжимаются. — Что с вами? — Простите, воспоминания, — Майкрофт вздрагивает и расслабляет ладонь. — Это был первый раз, когда Шерлок столкнулся с такой проблемой. Мы долго не могли понять, что произошло. Но приступы повторялись. И в следующий раз всё было куда хуже. Снова надгробие. Снова крик боли. Шерлок бьётся в истерике, изворачивается, лягается, но не подпускает к себе никого, даже брата. Никто не может понять, что происходит. Мамуля просто в отчаянии. — Эвр — это древнегреческое имя, верно? — Дословно богиня восточного ветра. Думаю, вы уже догадались, что это означает. Приступов не было уже давно. Шерлок расслабился, решил, что всё наладилось, нашёл себе друга, но не выдержал предательства. Его разрывало на части от пережитого стресса, запертый дух не мог противиться такому соблазну и вырвался на свободу. В первый раз сила проявилась на полную мощь. Пострадали люди. — Он бог восточного ветра? — Не совсем так. Скорее, в нём заперта определённая энергия, которой время от времени требуется проявлять себя. Шерлок закрылся ото всех. Эмоции пугали его, хотя он всегда был довольно импульсивным. Он посчитал, что от них нужно избавиться, создал Чертоги Разума, словом, превратился в высокоактивного социопата, как он сам себя называет. Даже был в Тибете, учился искусству медитации у монахов. — Хотя я бы назвал это социофобией, — Майкрофт вздыхает и сжимает в руках зонт. — Понятно. Спасибо, что рассказали. всё. — Прошу вас не забывать, Джон, он очень зависим от вас, — Майкрофт поднимается с кресла и направляется к выходу. — Вы правда считаете, что мне нужно это напоминать? — Нет. Доктор оказался куда проницательнее. Благотворное влияние брата? Возможно.***
— Шерлок? — ноль реакции. — Шерлок, я же знаю, что ты не спишь. Прекрати игнорировать меня, — Джон устраивается рядом в постели и перекидывает через него руку, притянув поближе. — Мне кажется, я знал, на что подписываюсь, когда надевал вот это, — он машет рукой с золотым кольцом. — Прости. — Шерлок Холмс извиняется? — Джон усмехается и принимается гладить своего гения по плечу. — Ну же, прекрати дуться. Ты не собирался мне рассказывать, верно? — Майкрофт уже поведал, каким противным я был в детстве? — ответа на вопрос конечно же не последовало, ведь Шерлок не видел смысла констатировать очевидное. — Что-то вроде того, — пальцы Джона перемещаются, зарываясь в мягкие волосы. — Ты поэтому хотел стать пиратом? Всегда попутный ветер — что может быть лучше. Шерлок улыбается — Джон просто знает это — и переворачивается к нему. — Прости, — детектив зарывается носом в мягкий бежевый свитер, его любимый. — Я боялся, что ты меня разлюбишь. — Боже, Шерлок, конечно же нет, — смеётся Джон и ласково целует своё несносное чудо в нос.***
Ветер нещадно треплет одежду, вонзается в кожу брызгами невесомости. Мир сфокусировался в одной точке — мужчине, стоящим на коленях со связанными за спиной руками. Джон бежит, потому что всё кричит об опасности, неправильности происходящего. Голос из рации, затёртый помехами, сливается в белый шум ливня. Обрывки фраз, как барахлящий телевизор, не желают складываться в чёткую картинку. «Чрезвычайно опасен». Грязно-жёлтая лента молнией бьёт по лицу. «Приказ». Фары полицейских машин заливают ослепительно-ярким цветом тёмный силуэт. «Устранить». Кроваво-красные лазеры шевелятся на чёрном пальто. «Немедленно». Безжалостно-холодный пистолет крепко прижимается к виску. Джон бежит, хрипит, поскальзывается, зовёт Шерлока, кричит, что может помочь, но его не слышат. Резкое столкновение, стальная хватка охранников — недостаточно стальная, чтобы остановить потребность спасти. Он снова бежит — мужчина поднимает голову. У него неправильные глаза. Они не должны быть такими. Надломленными, полными боли. Невидимые путы резко дёргают Джона, отбрасывая за пределы сектора. Пощёчина с запахом ветра и дождя. И последние слова. Которые он не услышал. Из-за выстрела.***
Джон сидит в кресле с кружкой в руках, пытаясь теплотой чая заглушить холодную пустоту в груди. Уже год там свободно гуляют вихри, скорбно задевая рёбра. Он ненавидит ветер. Он помнит тот день, когда его собственный глоток кислорода забрала пуля. Растрёпанные волосы, пронзительные глаза, бледная кожа — время скрадывало очертания, но он не переставал за них цепляться. Не мог отпустить, как в детстве, когда слишком сильный для маленького ребёнка ураган вырывает из рук воздушного змея. Чашка давно остыла, сердце — тоже. Он видел, как умирает его любимый, но не мог ничем ему помочь — только смотреть. Он был обязан защитить, сохранить, уберечь, быть рядом. Ему не позволили. Он был бессилен, но это его вина. Он оставил его одного. И поплатился. На столе — пачка фотографий, где они были счастливы. Вдвоём наперекор целому миру. А теперь он один. Против своих внутренних демонов. И снимки уже не так безмятежны — они окрашены алым. Вместо искрящегося взгляда — застывшие глаза, в которых отражается стеклянный дождь, вместо улыбки — сухие губы, которые совсем недавно распекали недалёких ярдовцев за их тупость, вместо развевающихся кудрей — багровая рана, мерещащаяся в кошмарах каждую ночь. Хуже, чем на войне. Телевизор мертвенно-голубым светом мерцает на абсолютно белых стенах. Прогноз погоды. Совершенно безэмоциональный голос диктора вскрывает в сердце чёрную дыру. «Неожиданно усилившийся восточный ветер вызывает у метеорологов опасения. Просим вас по возможности оставаться дома в ближайшую неделю.» Джон только хмыкает — он давно уже никуда не выбирался — не было смысла. Жалость ему опостылела, а счастье было недоступно. Единственный по-настоящему дорогой человек погребён в шести футах под землёй, запечатанный в лакированный чёрный гроб. Да кто объяснит это глупому сердцу? Но, похоже, что и оно сдалось — с того света нет выхода. Скрип двери равнодушно проигнорирован. Джон перестал её запирать — никогда не исключается возможность постороннего, способного оборвать его никчёмную жизнь. Да и кому он нужен в действительности? — Мне. Ледяные пальцы с шипением соприкасаются с горячей кожей. Отчаяние сквозит в каждом поцелуе с ароматом ветра. Год. Слишком долго. Слишком пусто. Слишком мало. Джон цепляется за Шерлока как утопающий — а он действительно тонет — в его прикосновениях, в возможности быть рядом. Он боится, боится безумно, что это всего лишь наваждение, жалкое подобие реальности, которое растает, стоит открыть глаза, снова оставив его одного в водовороте боли. Но пока он мог наслаждаться разрядами молний скользивших по венам. Восхитительные губы, которые так сложно забыть, впивающиеся до потери дыхания. Зеленовато-серый океан глаз, в котором так легко раствориться и исчезнуть — он бы ни секунды не жалел, если бы так и случилось. Дорогие черты лица, ни капли не изменившиеся — прекрасные как всегда. Мысли сверкают общими зеркальными гранями, отражая чувство, для которого не нужно слов. Всё сливается в движениях рук, тел, губ — ненасытных, дерзких, сумасшедших. Кислорода катастрофически не хватает. Томительное стремление не отпускать — держать доводит до беспамятства. Лёгкие полыхают холодом ворвавшегося воздуха. — Мне. Ты нужен мне.