Тишина

      Амелл возвращается домой к утру, вертя в руках связку ключей, которая, наверное, неприятно позвякивала. Она не слышит этого.       В двенадцать потерять слух, жить в вечной тишине и постепенно забывать собственный голос, который снился ей только в первое время, как и остальные звуки. С годами развился страх темноты. Темнота в паре с тишиной заставляла девочку бессвязно бормотать и скулить о помощи, проглатывая половину слов в надежде что к ней кто-то обязательно придет и спасет её от кошмаров.       Никто не приходил к ней с объятьями и шепотом, что «Все будет хорошо, милая. Не бойся». Она всегда оставалась одна.       Сейчас Амелл проворачивает ключ только с рассветом, проводя большую часть времени либо в больницах, либо на подработках, которые не требовали от неё постоянных разговоров. Она научилась читать по губам [иногда прося повторить], но так и не научилась нормально разговаривать сложными фразами. Отсутствие постоянной практики с живым человеком, который будет объяснять, где она сделала очередную ошибку сыграло так же свою роль. Она, к сожалению, одиночка. Солона снимает пиджак, машинально бросая его на пуф рядом с дверью.       Она нормально не ела уже несколько суток, словно жила по особому графику, который состоял из работы, больниц, сна и кофе в опасных для человека количестве. В перерывах выкладывала в инстаграм несколько видео с разговорами на отстранённые темы, стараясь избегать сложных фраз. Девушка не афиширует, что не слышит собственного голоса. Вообще не слышит.       — Замечательный французский акцент, милашка, — Солона зачитывает комментарий вслух, стуча ноготками по кофеварке.       «Хотелось бы услышать собственный голос».       Девушка вздыхает, прикрывая глаза, как она думала, всего на пару минут.

***

      Каждый раз ей снился кудрявый мальчишка, который крутился вокруг нее после аварии. Все что она помнит — его медовые, почти рыжие, кудри, которые, кажется, жили отдельной, так сказать, своей жизнью. Этот мальчик умудрился вытащить её из палаты посреди ночи, отводя к огромному окну, чтоб полюбоваться звездами.       Она смотрит в его глаза, тихо шепчет, проглатывая окончания и некоторые слова.       «Дотянешься ли ты до той звезды?».       Он так же тихо ей отвечает, прикладывая её пальцы к своему горлу.       «Я постараюсь дотянуться и достану её для тебя».       А потом он исчезает так же неожиданно, как и появился.       Приятный сон становится комом дурных воспоминаний на утро от которых чувствуешь только тошноту и горечь. Хочется сплюнуть.       Её душа изувечена, как и она сама. Осознав свою бесполезность пыталась покончить с собой стоя перед зеркалом во весь рост, сжимая в руке лезвие. Первое «страшно», первое «больно» и слабое «хочу еще», которое, словно заставляло, рисовать новые картины в геометрии на тонких девичьих запястьях.       Амелл подрывается, первые несколько минут тяжело дышит, пытаясь понять где же она заснула, запуская хрупкие пальчики в рыжие волосы.       Закат сменяется темной, но к удивлению девушки, очень звездной пеленой ночи. Яркой. Словно на черную бумагу пролили молоко.       «Дотянешься ли ты до звезды, как и обещал мне когда-то?».