Без времени

— Я страж времени Раймонд Леон. Пауза. Щелканье цифр на руке. Секунда за секундой. В кабинете пахнет дорогим одеколоном, дорогими сигаретами, дорогим коньяком. Время не пахнет. Салас медленно снимает удавку галстука. — Уилл Салас, — представляется он, держа мужчину по имени Раймонд на прицеле взгляда. — Знаю, — беспечно откликается страж. — Дело не во времени. Дело в том, у кого оно. У тебя или у меня. Или у… Страж не договаривает, жестом отсылает подчиненных. За закрытой дверью вновь начинает звучать музыка. — Время — это не только деньги. Это ответственность. Чем его больше, тем больше ответственности. «Что ты несешь?» — хочет спросить Салас, качаясь на стуле. — Тысячи лет на руке — это не только гарантия, что ты будешь жить вечно, — говорит Раймонд Леон. Раймонд Леон, невысокий, узкоплечий, стоит перед Уиллом, упираясь ладонями в подлокотники его кресла. Поза неудобная и нелепая, неправильная, слишком личная. В Нью-Гринвиче так близко не подходят. — Это еще и гарантия того, — говорит Леон Саласу в губы, — что ты сможешь с этим жить. От стража пахнет мятной жвачкой и кофе. Несильно. Терпко. — Ты можешь дать мне эту гарантию? «Что, черт возьми, происходит?» — думает Уилл Салас, сдирая плащ со стража времени по имени Раймонд. Губы у стража сухие и обветренные, а пальцы как наручники, пыточные приспособления. Жесткие. Злые. Одежда срывается, одежда сгорает, ее никогда и не было. Все существа на свете рождаются голыми. Вы не верите? Поверьте. Это взрывная волна, катарсис, исходная боль. Всего слишком много. Запрещенные прикосновения: запредельные, невозможные, недопустимые. — Вселенная кончается этой комнатой, — слышит Салас. Или ему только кажется, что слышит. Леон молчит, только дышит тяжело, и глаза у него прозрачные, как стекло. И их накрывает волной взрыва или оргазма, или это просто конец света, конец времени, конец всего. Секунды остановились, цифры перестали сменять друг друга, щелчки затихли. Время на руках — просто цифры. Статика. Бездействие. Безвременье. В кабинете все так же пахнет дорогой жизнью. Духами, табаком, алкоголем. Вневременьем, в которое превращаются тысячелетия. Пот щекочет Саласу виски, стекает по скулам. Губы у него соленые-соленые. А в брюках тесно, и в голове ни единой мысли. — Что это было? — хрипло спрашивает Уилл, едва шевеля губами. Он даже не уверен, что сказал это вслух. Он вообще не уверен, что способен издать хоть какой-нибудь звук, кроме стона. Раймонд Леон, страж времени, старик в свои вечные двадцать пять, ухмыляется. Облизывает губы. Медленно. Насмешливо. И мир перестает существовать. — Ты даже не способен контролировать собственные мысли, — говорит Леон. — Куда тебе угнаться за временем? Страж времени смеется. Хрипло, неровно. Так смеются пророки и вороны. А еще самоубийцы. А еще — вечные боги, у которых стоят часы. Или никогда не шли. Или… — Чего ты от меня хочешь? — спрашивает Уилл. Пальцы на подлокотниках кресла белее мела. — Посмотри на часы, — предлагает безумец по имени Раймонд. На часах у Саласа тринадцать нулей. Тринадцать ярко-зеленых овалов. Тринадцать. Нулей. И он все еще жив. 2012