Нелюбимые любовники

— Ты уверен, что хочешь попробовать? — голос Чимина тихий и настороженный; ему хочется, чтобы заданный вопрос утонул в вечерней дымке, так и остался без ответа, чтобы он был забыт и не искушал даже самой возможностью его задать. — Да, хочу, — незамедлительно отвечает Чонгук, делая широкий шаг навстречу. Расстояние между ними чуть больше пяти шагов. Длительность их знакомства чуть больше двух недель. Общих интересов нет. Общих знакомых нет. Они живут на разных концах Сеула совершенно несовместимыми жизнями. Единственная вещь, крепко связывающая их, это меблированная квартира небольших размеров на одиннадцатом этаже одной уныло-серой многоэтажки. У Чонгука на правой руке широкое обручальное кольцо с вычурной надписью из разряда «пока смерть нас…». У него безвкусный галстук, строгий костюм, нервы ни к черту и жена-красавица дома, которую у него не получается любить. Поэтому он тут. В квартире с Пак Чимином, у которого нет ничего, кроме четырех стен, скуки и затхлого винишка. «Это не любовь» — доносятся рвано слова из дребезжащего соседского радио. Чимин едва заметно морщится. До чего ироничная ситуация. Чонгук стоит перед ним в полной готовности, расстегивает серебряные запонки на манжетах, ослабляет уродский галстук в полоску. Пак не хочет. Шаг, а за ним еще один и все — пропасть. Вынужденное избегание и безрадостный конец их маленькой и скромной утопии. Сейчас же им хорошо. Зачем что-то менять? — А ты не хочешь? — спрашивает спокойно Гук, украдкой оглядывая двуспальную заправленную кровать. — Со мной или? Сейчас можно быть честным. А можно — безбожно врать. Чонгук все равно не разберет, что истина, а что сказано под влиянием момента. Но такой свободы больше не будет. Чимин это понимает, поэтому решается быть искренним. — Ты мне нравишься, — вырывается у него, — и я не думаю, что это будет правильно. Чимин хочет спросить прямее, просто сказать громко: а как же твоя жена? Но какое-то это слишком деликатное дело, личное, которое его, если посудить, не касается. И как бы Пак не хотел стать тем, кто имеет право знать все, Чонгук вряд ли ему такое предоставит. — А я и не спрашиваю: правильно это или нет. Главное тут желание. Ты хочешь? У Чимина есть тысяча причин сказать нет, начиная, пожалуй, с самых банальных: Чонгук младше, глупее, а еще он уже как два месяца женат. Но слова отказа тают, как и желание убежать, когда Чонгук подходит вплотную и кладет свою руку ему на плечо, потом переходит на шею и массирует, нежно улыбаясь и словно проговаривая: «ну же, Чимин, не откажешь же ты мне». Как же это все неправильно. Адюльтер. Какая глупость и пошлость. Надо это все прекратить. Чимин помнит красивую девушку с правильными чертами лица, полненькими губами и царственной улыбкой. Помнит ее очень хорошо, но воспоминания, как бы четки и живы они ни были в его памяти, никак не влияют на него сейчас. Даже зная, что нельзя так впиваться пальцами в чужую мускулистую спину, нельзя целоваться с таким удовольствием и обсасывать чужой язык, нельзя коленом давить на вставший член и тереться так навязчиво, выпрашивая близости — он все равно продолжает, решив смириться с неминуемым падением. Все было решено еще тогда. Чимин помнит, что Чонгук вел себя очень осторожно в тот день. Если бы он тогда продолжил быть холодным, нелюдимым и грубым, они бы никогда не оказались сейчас в объятиях друг друга. Пак не мог не заметить мрачную фигуру на бетонных ступенях кафе и поспешил поприветствовать гостя (по просьбе администратора — спровадить к черту). Чонгук был мил, немного нелеп, трогателен и ужасно несчастен: поссорился с женой. В Чимине взыграли лучшие человеческие чувства, и он решил ему помочь. То был акт чистого сострадания, и длился он вплоть до того, как Чонгук оказался в скромных хоромах старшего. Дальше следовала только эгоистичная прихоть. Причем обоих. Красивый. Он очень красивый. Вот что мог сказать о своем новом друге Чимин. Чонгук обладает выразительными глазами, яркой улыбкой, поразительно развитым телом, а еще он щедро одарен обаянием и перед ним не может устоять никто: ни мужчина, ни женщина. Он притягивает и заставляет себя любить, улыбаясь такой простой и искренней улыбкой. Пак не говорил, что гей, потому что боялся спугнуть, стать жертвой неконтролируемой агрессии. Надо было вообще прогнать младшего сразу, но Чимин уже тогда сильно привязался. Чон был загнан в угол обстоятельствами, и ему никто, кроме Пака, не был способен помочь. Старший это знал и разрешил Чону коротать в его квартире грустные вечера, невыносимые ссоры и просто прожигать свободное время. Да-да, просто так, без цен, авансов, кредитов. Просто потому что у тебя красивое лицо, Чонгук (об этом Пак решил умолчать). Грань их общения была определена. Они стали друзьями. Но трудно дружить, когда с каждым днем ты все больше хочешь лечь под это молодое гибкое тело. Чимин терпел, как мог. И ни разу не выдал своих интересов. Он стойко глядел на голый торс, игнорировал вторжения в ванну, не замечал ухмылки и ужимки, не реагировал на прикосновения к рукам, лицу и бедрам. Но только до сегодняшнего дня. Чонгук очень устал. Он хочет расслабиться, и Чимин — отличный на это кандидат, поскольку он рядом и Чон знает (вернее чувствует), что он его-то точно не оттолкнет. Чонгук сказал прямо, что есть такая возможность, есть у него странная прихоть, а Чимин вполне в его вкусе, так почему бы им? Просто секс. Без чувств. Без эмоций. Без любви. Просто так хочется. Чимин смотрит ему в глаза и понимает, что Чонгук, конечно же, совершенно не любит его. Горько, но не настолько, чтобы остановиться, отпустить губы и перестать царапать широкую спину. Все равно. Любишь или не любишь, пока ты рядом, пока предпочитаешь меня ей, пока так отвечаешь — совершенно неважно, кому уготована честь быть тобой любимым. Чимин утешает себя этим, но больше телом, которое прижимает его к кровати и покрывает болезненными укусами-поцелуями. Чонгук не пытается быть нежным. Он страстный и даже в некоторых аспектах грубый. Но Чимин плавится от того, как младший давит ему на спину, заламывает руки, царапает ягодицы и рычит под ухо. Пак пытается усмирить нрав Чона, взять поводья в свои руки, но тот кусает, как дикое животное, тщательно облизывает короткие пальцы, совершенно не слушает протестов и затыкает при каждом удобном моменте своим юрким языком. Чимин теряет счет времени. Он просто несется куда-то с чудовищной скоростью, на фоне играет боль и наслаждение, его голос уже хрипит, не хватает сил на стоны, сердце рвется наружу, а перед глазами все делится на острые грани, осыпаются пылью золотые звезды. Пак только и может, что хвататься за широкие напряженные плечи, чувствовать распирающее его давление, крепкие руки на своей талии и ноющем, истекающем естественной смазкой члене. Еще он может поймать горький поцелуй и каплю пота кончиком языка. Впервые Чимин верит, что оргазм — это маленькая смерть. Он отключается где-то на самом пороге, выгибаясь на влажных простынях, задерживая дыхание и запуская пальцы в густые, мягкие волосы любовника. Через вату доносится низкий голос. Кажется, о чем-то спрашивающий. Чимин утопает, член пульсирует, и нет сил поднять веки и взглянуть на лучшего любовника в его жизни. — Неужели тебя, наконец, кто-то оттрахал? — веселится Юнги, тут же замечая на шее своего дорогого подопечного серию смачных, но уже почти выцветших засосов, спускающихся к груди. Мин сидит за столом, а Чимин тушуется уже в дверях, краснеет и тут же поправляет белый накрахмаленный воротник, пытаясь скрыть подступившее волнение. Он делает еще пару шагов, косится на кресло, но решает не садиться, потому что это вызовет еще больше веселья у Мина. — Да ладно тебе, Чимин, тебе уже двадцать шесть лет, целибат ты не соблюдаешь и абстиненцией не страдаешь. Развлекайся в свое удовольствие. Чего стыдиться-то? — Не так давно ты говорил Хосоку-хену, чтобы он своими половыми победами хвастал только в пределах своей кровати. — Сравнил вавилонскую блудницу и деву Марию, — усмехнулся Юнги, доставая из ящика стола пачку сигарет. — Я не такой невинный, — покачал головой Чимин. — Говорит человек, который до двадцати двух не мог сказать слово «член». — Не преувеличивай. — Ах, точно, до двадцати одного. Очередную колкость Чимину мужественно удается стерпеть, потому что заводить с Юнги-хеном разговоры о личной жизни чревато не самыми приятными последствиями. Они знакомы со школы, и, к несчастью Пака, Мин знает о нем абсолютно все и не стесняется спекулировать своими знаниями, загоняя забывчивого Чимина в угол стыда. Мин Юнги — хороший парень, дельный человек, добрый даже, поразительно талантливый в написании музыки, но все же острый на язык: он не в силах удержать себя от саркастических шуток и точных замечаний. Поэтому Мина любят не за характер, а за творческое дарование, за сотни идей, сотни текстов, сотни наград. Юнги знает, что такое настоящая музыка, и готов делиться ею с целым миром. Чимин всего лишь фанат, так он сам о себе отзывается. Юнги не любит это слово, тем более в отношении Пака, который ни разу не фанат, а основа, та самая соломинка, которая возникла перед увядающим в депрессии Мином и помогла ему подняться с илистого дна, взлетев до уму непостижимых вершин. Юнги бесконечно благодарен Чимину за это и вряд ли когда сумеет забыть все то, что Пак возложил на алтарь счастья своего друга. — Ну, я рад, что ты хотя бы парня себе нашел, а то столько лет скитаться по барам да сайтам знакомств и так и остаться одиночкой, — Юнги достает сигарету и закуривает, выдыхая кольца дыма под потолок. — Мы с ним не встречаемся, — тихо докладывает Чимин, теребя подол кардигана. — А? — удивленно восклицает Юнги, нахмурившись. — Хочешь сказать, что это был секс на одну ночь? — Ну, около того, — тянет Чимин, на самом деле, он вообще не может дать этому происшествию точное определение. Скорее это был эксперимент. — Черт, — Мин выглядит чертовски ошарашенным, — ты так ревностно охранял свою задницу, — он замолкает, разглядывая смущенное выражение лица младшего. — Ох, надеюсь твой проститут хотя бы надел презерватив. — Ты серьезно думаешь, что я настолько глупый, чтобы забыть о средствах защиты? Юнги поморщился, решив промолчать. Пак Чимин двадцать шесть лет искал ту самую любовь на всю жизнь, почитывал романы и верил, так наивно и честно, что настанет чудесный день и он, тот самый, пусть без лимузина и ролексов, но с улыбкой и страстью, скажет ему «я тебя люблю». Взметнутся в голубое небо белокрылые голуби, зазвенит колокольчик, а первая брачная ночь пройдет с красным вином и Шопеном где-нибудь на Гавайях. А вот и итог. Секс с каким-то сомнительным парнем и ради чего?.. Мин обгладывает эту весть, ищет зацепки, варианты, анализирует прошлое друга, досконально изучает детали, оглядывая красного Чимина с ног до головы и, подобно хирургу, вскрывает запретную правду. Неожиданно, но в духе Пак Чимина. — Значит, ты влюбился в него. Чимин знал, что Юнги при удобной возможности догадается. Он слишком хорошо его знает, а еще примечает все мелочи. Но даже несмотря на это, зная, что его раскроют, Пак пришел сюда, потому что доверяет хену и ему все равно некуда больше складировать свои безответные чувства. Юнги не будет над ним смеяться и не осудит. Разве что только расстроится. — И что с тобой делать, — вздыхает Юнги, стряхивая сизый пепел в серебряную пепельницу. — Как ты вообще умудрился в него влюбиться? — Он очень обаятельный, — теперь Чимин принимается мять рукава и рассматривать начищенные ботинки, — а еще красивый. — А, значит, Аполлон с айкью несушки? — Юнги-хен, не говори так. — Ладно-ладно, сердцу не прикажешь, чего не признаешься тогда? Чимин замирает. Перед глазами вновь возникает трогательное и нежное лицо девушки, чьего имени он даже не знает. Он увидел ее с Чонгуком однажды. Они гуляли по улицам, о чем-то мило переговариваясь. Она держала его под локоть и что-то томно щебетала, прикрыв ладошкой рот, чтобы избежать случайных свидетелей. Они безумно красивая пара, отлично смотрятся вместе и на ее тоненьком длинном пальчике точно такое же кольцо, как и у него. Им было уготовано счастье, но… — По кислой роже вижу, что все серьезней проблем с идентификацией сексуальной ориентации, говори уж, коль пришел. Чимин по-прежнему молчит, потирая полные пальцы, на которые, увы и ах, никто не натянет золотого кольца с громкой фразой, не претендующей на истинность. Может и к лучшему, но все равно зависть берет, потому что Чонгук словно соткан из всех когда-либо посетивших Чимина мечтаний. И это совершенство, придуманное Паком, сердцем, телом и душой завещано не ему. — Девушка? — спрашивает Юнги, а Чимин отрицательно качает головой. — Парень? — Нет. Юнги смотрит Чимину в глаза и сразу понимает по сиротливому, несчастному взгляду, пропитанному несбыточностью и мукой. Пак Чимин — неисправимый дурак. Мин прищуривается и высказывает свою последнюю догадку: — Он женат. Приговор. Не хватает только удара судейского молотка. Чимин робко кивает, а Юнги устало закрывает глаза, туша сигарету о кромку пепельницы. — Не стоит тебе с ним встречаться, — Мин говорит тише, чем обычно, придавая разговору интимности. — Чимин, на чужом несчастье счастья не построишь, понимаешь? Пак кивает. Он думает ровно так же. Но разве Чонгук говорил что-то о счастье? Разве он упоминал красоту предрешенного им будущего? Он был честен в своих желаниях. Он не любит его. Он просто… — Не рой себе яму и найди уже нормального парня. Если хочешь, я тебе помогу. Чимин благодарит за помощь, но ничего конкретного не отвечает. Юнги решает, что младшему надо время, чтобы зализать очередную рану, и пока его тревожить сердечными делами не стоит, поэтому он пускается в обыденные разговоры о житейских проблемах: о Хосоке, который бумаги путает, о Намджуне, который сломал третий принтер за неделю, и о Джине, который очень красивый, поёт классно, и скоро у них будет совместный альбом. Чимин же делится рассказами о работе в кафе и сумасбродном поведении некоторых посетителей. В итоге разговор заканчивается на веселой, звонкой ноте, но не стирается из памяти. Юнги любит говорить, что для любви в этом мире места нет. Он пишет песни о печальных, разрывающих, словно мины, чувствах, о своих глубинных переживаниях, которые вспахали ему грудь, и все равно уверяет каждого встречного, что любви нет. Чимину кажется это смешным. Почему человек, способный на такую глубину чувств, в них не верит? Потому что однажды обжёгся? Чимин обжигается не в первый раз. Он влюбчивый до безумия и ему достаточно пары добрых слов, пары томных взглядов, пары нежных и трепетных прикосновений. Его сердце так долго ждёт той самой любви, что покупается на любой жест заботы и нежности. Это глупо. Пак прекрасно это осознает и тренирует себя меньше общаться с людьми, больше уделять времени работе и хобби, ведь тогда, может быть, он встретит того самого. Башня с драконом — пережиток прошлого. Отныне не огнедышащая ящероподобная тварь мешает счастью. Теперь сам человек заковывает себя в сарае своих переживаний, трагедий и опасений. Чимин закрылся там давным-давно после неудачного признания, всеобщего смеха и хука справа за авторством Юнги, который никому никогда не даст смеяться над своим другом. После ехидно смеялись только за спиной, указывая на Чимина пальцами. Этот провал остался шрамом на сердце Пака, стал началом жизни под маской. Больше Чимин никогда не говорил о своих чувствах. Может, неумело намекал и был безумно рад, когда объект страсти просто не понимал и глупо улыбался, выговаривая «спасибо за комплимент». И с Чонгуком ничего хорошего не выйдет. Он просто молодой парень, который захотел развеяться. Женился рано, пока совместная жизнь не наладилась, учеба тяготит и хочется немного свободы и острых ощущений. Чимин не злится на него, потому что он только-только начинает жить по своим правилам; он злится на себя, потому что не смог следовать своим. Он так долго ждал кого-то. Так боялся к себе подпустить и вновь услышать, что он отвратительный, мерзкий, незаслуживающий существования. Тогда Юнги встал на его защиту, а сейчас? Чимину бы пришлось слушать оскорбления и послушно кивать, потому что он согласен со всем. Нет причин, чтобы его любить таким, какой он есть. И это, пожалуй, самое для него невыносимое. Чимин лежит на диване и пьет вино, горькое на вкус. Противное ужасно, но хочется чем-то себя заполнить, ведь завтра надо работать, улыбаться и вообще как-то продолжать жить. А жить не хочется. Не сейчас, а уже давно. Если вся жизнь состоит из четырех стен, неудобного дивана и горького вина, кому вообще она нужна? Раздается дверной звонок. Чимин вдруг вспоминает, что заказал тайской еды. — Карточка, — говорит он, немного приоткрывая дверь и протягивая ее курьеру. Чимин уверен, что выглядит ужасно и лучше, чтобы его никто не видел. — Зачем? — удивляется голос. Чимин сразу его узнает. Неожиданно становится дышать легче, а мир приобретает утерянные краски. Пак открывает дверь шире, позабыв об опухшем лице и синяках под глазами. Это Чонгук. В шапочке, кожаной куртке и мешковатых штанах. Выглядит буднично и все равно ужасно модно и стильно, хоть прямо сейчас на подиум отправляй. — Хен, я тебя отвлек? — спрашивает он, оглядывая старшего и убранство квартиры за его спиной. — Нет-нет, — торопливо отвечает Пак, — зайдешь? — Если ты не против. Конечно же, нет. Как тут можно быть не «за»? Чимин пропускает его и тут же вспоминает недавний разговор с Юнги. Его не должно быть здесь. Но теперь неловко выгонять, дверь-то Чимин уже открыл, поэтому он идет в гостиную, усаживается на диван и дожидается Чонгука. И что его принесло на этот раз? Чимин был уверен, что больше он сюда не вернется. Они переспали, он одумался и никогда здесь не окажется. Но вот — спина, обтянутая белой футболкой, вот — знакомая кроличья улыбка, а в руках — загадочный черный пакет. Он тут на чуть-чуть, уверяет себя Пак, смотрит на парня щенячьими глазками и нарадоваться не может, что он пришел к нему. — Так что произошло? — начинает Чимин. Он уверен, что Чон пришел сюда из-за очередной ссоры со своей пассией, и готов утешать и давать советы, как это было и раньше. — Я тут не поэтому, — тихо проговаривает Гук, пуская взгляд в пол, словно чего-то стесняясь. Чимин сразу понимает — чего именно. Догадаться-то несложно. Пак кусает губы и больно впивается короткими ногтями в собственную ладонь. Чонгуку стыдно за тот вечер и он пришел извиниться. Конечно же, он же истинный натурал и то была случайность, не вовремя выплеснутая страсть, и теперь младший жалеет об этом, корит себя за неподобающее поведение, стыдится, что мог опуститься до секса с мужчиной. Паку ужасно неуютно. Хочется сбежать от этого разговора, выдворить Чона и улечься в кровать, спрятавшись под одеялом, чтобы поплакать от души или просто пожевать подушку. Чимин барабанит пальцами по коленке от напряжения и торопится вновь приложиться к бутылке, пока Чонгук собирается с мыслями, разглядывая деревянный низкий стол. Пауза оказывается ненормально длинной. Гук сидит поникшим и напряженно молчит, а Чимин глотает вино и набирается храбрости, хотя прибавляется только волнение и дрожь в пальцах и остальных частях тела. Так еще и Чонгук вновь взошел в ореол невероятного, божественного — Чимин глядит на него влюбленно, как школьница, чуть слюни не пускает от его непревзойденной красоты. Почему Чонгук настолько красивый? — Знаешь, — вновь первый ход за Паком, его нервы раскалены добела, нужно срочно что-то сказать, — не стоит себя казнить за ту ночь, я все понимаю… — Не оправдывай меня, — вдруг дергает Чонгук, поднимая на Чимина взгляд, — я был такой… — Все мы совершаем ошибки, так что ничего страшного не произошло, — улыбается лучезарно Чимин, пытаясь поддержать младшего и одновременно себя. — Как же! Вон, я и отсюда вижу синяк на твоей шее! — Чего? — Я был с тобой ужасно груб! Только дома понял, что вообще себя не контролировал. А вдруг я тебе что-то сломал? — Чонгук пересаживается поближе, хватая Чимина за маленькую ладонь и аккуратно сжимая. — Где болит? — Я… Чимин не знает, что еще сказать. Он так растерян и переполнен странным чувством радости, которое никогда так капитально не опутывало его, только и может, что смотреть в карие глаза Чонгука и тонуть в нежности и тепле, исходящем от его рук. — Вот, — Чон тянется за пакетом, а затем вручает его Чимину, — тут всякие лекарства, пластыри, обезболивающее, мази. Чимин растерянно разглядывает баночки и тюбики, ощупывая их пальцами и пытаясь прочитать заковыристые названия, но слова теснятся, кренятся, а потом разбегаются по граням, не давая себя прочитать. Поэтому Пак решает не напрягать зрение, а просто насладиться подарком. — Черт, даже здесь синяки, — говорит удрученно Чонгук, нежно массируя левое запястье, окантованное синеватыми бороздами. Эта трогательная и честная забота умиляет Чимина, и он расплывается в глупой улыбке, наблюдая за тем, как Чонгук читает названия тюбиков, выбирает нужный, выдавливает на пальцы желеобразное мутно-белое содержимое, а потом втирает в его кожу с невероятным трепетом, боясь навредить. — Я еще хотел спросить, — очень тихо начинает Чон, не отрывая взгляда от тонкого запястья, — «там» ничего не болит? Сначала Чимин не понимает, о чем это толкует младший, а потом к своему ужасу осознает, что это за место «там», и едва не сгорает со стыда, чувствуя, как по спине разбегаются мурашки. — Я, то есть мне, в общем, — Чимин мнется, перебирая все ему известные междометия и протягивая гласные. — Немного если только, это было впервые, и я, честно, не знаю, — Пак нагло приукрашивает, больно было очень, но проще сказать «немного», чем объяснять, почему ему так понравилось. — Впервые?! — Чонгук вскидывает брови и уставляется на Чимина так, словно тот признался в том, что каждую пятницу вкушает плоть младенцев, заживо сваренных на огне в присутствии их матерей. — Я просто, — Чимин умолкает, понимая, что оправдать отсутствие опыта не может ничем. Просто так уж сложились обстоятельства. — Тогда я вдвойне свинья, — подавленно выдает Чон, откидываясь на спинку дивана, но не прекращая сжимать в руках запястье старшего. — Все хорошо, мне понравилось, было немного страшно, но я очень доволен своим первым опытом. — В следующий раз я буду нежнее, обещаю. В следующий раз. Чимин чувствует, как у него предательски дрожат губы, сводит позвоночник, горит внизу живота — и все это от этого твердого заявления. Мысли сумбурные, как и вопросы, роящиеся в голове и не сходящие с пересохших губ. У Чонгука теплые жилистые руки со слегка грубоватой кожей. Пак держится за его ладонь, касаясь выпирающих костяшек. Значит, у них еще будет секс? Старший чувствует волнение, сладкое предвкушение, вино слегка смазывает картину, а присутствие Чонгука добавляет реальности, не дает совершенно пропасть в собственных мечтах и ощущениях. Чимин касается коленом его колена и просто разрывается на части от счастья, что он тут рядом, сидит и говорит с ним. «На чужом несчастье счастья не построишь» На периферии звучит усталый голос Юнги, взывающий к разуму и совести, но Чонгук резко отрывается от мягкой спинки, приближаясь к Чимину максимально, почти касаясь его носом и глядя вызывающе и губительно страстно. — Чимин-хен, можно тебя поцеловать? От Чонгука не пахнет парфюмом, как это было тогда. А еще видно немного щетины. Они познакомились случайно. Им просто не сужден счастливый конец, и вообще все это — пир во время чумы, глупое эгоистичное желание, жажда любви и нежности, которая найдена не там и не у того человека. Чонгук гладит хена по коленям, поднимаясь к крепким бедрам, и глядит в глаза, выжидая команды, словно натренированный пес перед прыжком. «Нет» — говорят моральные устои, фантомное золотое кольцо, отсутствующее сегодня на пальце, и совесть. «Да» — горячо шепчет одиночество, четыре стены и жизнь, прожитая в ожидании этого момента. — Не спрашивай меня об этом, — отвечает Чимин, и Чонгук тут же накрывает его губы своими. Чонгук целуется иначе, чем тогда, сдержанней и нежнее. Его руки легко кочуют по телу Чимина, лаская кончиками длинных пальцев. Пак же неуверенно проходится рукой по его предплечью, щупает и пытается усвоить, что происходящее не сон или мокрая фантазия, а самая реальная реальность. Время вновь теряет свою силу, Чимин опять в буйной реке наслаждений. Губы ноют от поцелуев. Горит лицо, а пальцы дрожат, цепляясь за повседневную одежду Гука. Тот вдруг отстраняется от поцелуя, ведет губами по подбородку, а потом спускается к шее, целуя синяк. — Не больно, когда я делаю так? — спрашивает чертовски низким голосом Чонгук, проводя кончиком языка по травмированной шее старшего. Чимин хватает воздух влажными губами, жмурится от подступившего возбуждения и млеет от столь желанных и, казалось, несбыточных ласк. Пак хочет ответить, но не может, чувствуя за волной наслаждения высокую волну стыда. Джинсы жмут и там все так болезненно горит. Чонгук слишком близко и одно неверное движение… Младший опускает руку на пах хена. Тот резко вздрагивает и перехватывает широкое запястье. Но ладонь уже полностью легла на выпирающий орган. — Тебе нравится? — Чонгук не смеется, спрашивает спокойно, заглядывая старшему в глаза. — С тобой мне нравится все, — уже совершенно не осознавая, что говорит, произносит Чимин. — Тогда дай мне продолжить, — сладко просит Чон, наклоняясь к уху Пака с золотой сережкой и оттягивая ее. Чимин шумно вздыхает, а Чонгук не теряет времени, дергает за молнию, оттягивает резинку трусов и достает налитый кровью член. На головке выступила прозрачная естественная смазка, и Чонгук без стеснения мажет по ней пальцами, собирая, а потом проводит по всему стволу, небрежно смазывая его. Дальше большим пальцем он очерчивает несколько кругов на чувствительной головке, а потом проходится по уздечке, слегка надавливая и вырывая из уст Чимина полноценный стон. — Мне нравится, как ты реагируешь, — признается Чонгук, касаясь губами скулы Чимина. — Я хочу языком, можно? В настольной книге морали Чимина минет занимает почетное серебряное место в топе вещей, которые делать ему нельзя. Осознание своей сексуальной ориентации накрыло его неожиданно и первым звоночком (если не оглушительным набатным колоколом) стало навязчивое желание сделать какому-нибудь парню минет. Пак болезненно переживал свои мечты и мучился нескончаемыми эротическими снами, где он становился перед темной фигурой на колени и жадно припадал к стоящему, бугристому члену. Чимин воспитал себя стыдиться любого намека на оральный секс. Даже Юнги перестал подкалывать друга, поняв, что загоны взяли вселенский масштаб и пора уже заговорить о сексопатологе. Не то чтобы Пак считал это грязным делом, неподобающим занятием или грехом, просто сама мысль, что кто-то касается его «там» кажется такой ирреальной, неправильной, непостижимой. Чонгук медленно опускается на пол, устраивается между ног Чимина и давит на колени, пытаясь их раздвинуть. Старший сопротивляется. — Что такое? — взволнованно спрашивает Гук. — Больно? — он тут же убирает руки, поднимая их вверх, словно преступник. — Нет-нет, — спешит объясниться Чимин, — у меня не было такого опыта и я просто не знаю, как себя вести, поэтому… — Тебе не надо себя как-то по-особенному вести, просто откинься на спинку дивана и получай удовольствие. Ты же мне доверяешь? Чимин неуверенно кивает. Чонгук выглядит очень решительным, и Пак боится, что отказ сейчас может его оттолкнуть. Он обожжется и уйдет. А Чимин эгоистичен. Слишком. Поэтому ищет лживые слова, обороты и делает все, чтобы не показать своего страха перед таким обычным актом. — О чем ты так волнуешься? — спрашивает Чонгук, поглаживая лодыжки хена. — Я «там» странный, — бормочет Чимин, решаясь поделиться с младшим своими переживаниями. — Не совсем понимаю, о чем ты говоришь. — Ну, это так, — Чимин долго думает над подходящим словом, но в голову лезут только неприятные, спорные и едкие, — разве я не отвратительный? Чонгук останавливается. Чимин боится на него смотреть и косится на принесенный им пакет. Ему есть еще, что сказать. Он набирает в легкие побольше воздуха и, гипнотизируя черный целлофан, выдает: — Ты не должен мне ничего, я сам хотел заняться с тобой сексом, поэтому не вини себя и не делай того, что тебе не нравится. Чимин чувствует, что размякает. Вино делает его до ужаса сентиментальным и плаксивым, но еще прибавляет смелости и отнимает память. Сейчас бы Пак с удовольствием влил в себя еще пару бутылок, поскольку только что он развязал Чонгуку руки. Вот-вот младший одумается, слова Чимина заглушат чувство вины, он встанет, воскликнет «эврика!» и уйдет, начнет нормальную жизнь и больше его и не вспомнит. — Я поступил с тобой ужасно, — заговаривает приглушенным голосом Чонгук, — но сейчас я делаю это не потому, что перед тобой виноват, а потому что очень этого хочу. Чимин-хен, ты разве никогда не хотел попробовать сделать что-то такое человеку, к которому испытываешь симпатию? Сердце Чимина бешено стучит, словно пытаясь сломать ему ребра. Хотя бы парочку. Для профилактики. Он все еще боится смотреть в лицо Чонгуку, а тот, как назло, гладит его по ледяным влажным рукам. — А еще я не считаю тебя отвратительным, — добавляет Чонгук, — ты первый человек за долгое время, который мне помог и которому я так интересен. За несколько дней ты одарил меня любовью больше, чем моя жена за время всего нашего знакомства. Да и вообще все люди, которых я встречал… Я жалею, что не встретил тебя раньше, потому что я бы… Чимин не дает ему договорить, он просто повисает на младшем, сваливаясь с дивана, крепко обхватывая его шею и завлекая в поцелуй. Пак чувствует, что весь горит: от кончиков волос и до пяток. Все тело ломит. И дело тут не в болезни или вине. Чимин хочет безумно парня по имени Чонгук. Это Пак знает с самого начала, а теперь он знает, что хочет делать с Чоном все, о чем когда-либо читал и чего всегда боялся. Неважно, как дальше сложатся их отношения. Пусть Чонгук завтра осознает, что был не прав. Но сейчас он говорит слишком приятные вещи и делает слишком приятно, чтобы его отталкивать, чтобы на него злиться, чтобы его перестать любить. Чимин хочет быть сейчас таким же жадным. Он хочет пробовать каждый сантиметр чужой кожи, хочет изучать, хочет знать. Чонгук свободно исследует его тело, и Пак хочет с той же непосредственностью водить своими руками. Он боится, неловко касается мышц, а Чон накрывает его руки своими и дает возможность быть неопытным, наивным и обучающимся. Чимин явственно себе видит, что любовь с Чонгуком во всех доступных его уму смыслах — яд в золотой чаше, предложенный на пышном, но скучном пиршестве. Пак знает, что умрет, что иссякнет и иссохнет, но карие глаза глядят слишком пронзительно, улыбка гнется красиво и изящно, а слова звучат так складно и сладко, путая и без того заплутавший рассудок. «Придет смерть и у нее будут твои глаза» Чимин восходит на свой личный эшафот и приветствует гильотину лучезарной улыбкой, позабыв о том, что вещает радио и голоса близких. Губы его прикасаются к прохладному золоту, и он, даже зная, что это сулит ему мучительную погибель, выпивает свое проклятие до дна, чувствуя, как яд быстро расходится по его телу, а сильные руки сжимаются на его талии и тянутся к ягодицам. Чимин думает отстраненно: сколько раз он готов умереть, упиваясь своей любовью? Они устраиваются на полу, несмотря на то, что до комнаты с пригодной кроватью всего несколько шагов. Чимин касается лопатками холодных половиц и те сильно контрастируют с пожаром в каждом сантиметре его тела. Старший чувствует себя ужасно пьяным, куда-то плывущим, ускользающим. Чонгук целует, вылизывает, легко стягивает все мешающее белье и не останавливается ни на секунду, жадно одаривая ласками хена. Чимин хватается за его руки, пальцами бороздит по накаченным плитам груди и все не может поверить, что это реальность. У Чонгука мутные глаза, жаждущие близости, слюна на розовых губах и горячее тело, жмущееся к Чимину, словно в поисках защиты. Старший чувствует ритмичные толчки и двигается им в такт, пока Чонгук облизывает и сосет его соски с невероятным усердием, а рукой шарит внизу живота, но не спускается ниже, искусно дразня. — Я хочу тебя съесть, — возбужденно шепчет Чонгук, спускаясь дорожкой поцелуев от шеи к лобку. — Что ты такое говоришь, — млеет от смущения Чимин, закрывая глаза руками. Чонгук ухмыляется от стыда, нахлынувшего на хена. Ему безумно нравится происходящее. Указательным пальцем он проводит по стоящему члену старшего от самой головки и до основания, сжимая при этом другой рукой мошонку. Чимин шумно выдыхает, дергает бедрами, шире разводя колени, а Чон устраивается поудобней, дует на чувствительную головку, а потом вбирает ее в себя. Во рту у Чонгука жарко и влажно. Пак пытается прикрыть свой поток нечленораздельных восклицаний, но Чонгук отбирает у него руку, прося не лишать этого представления. Чон аккуратно проходится языком, заглатывает, всасывает, смазывает своей слюной, а Чимин мечется, откидывает голову и шумно дышит, понимая, что без проблем может кончить в любой момент. Чонгук тоже понимает. Уменьшает темп, лениво отпускает член и ласкает кончиком языка дырочку уретры и уздечку, руками продолжая мять мошонку. Чимину хорошо. Слишком хорошо. И хочется еще. Он скребет половицы, кусает губы, пока Чонгук целует его член и едва касается языком. Быть может, просто играется, но скорее добивается чего-то большего. Пак понимает. Он толкается бедрами, призывая, но Чонгук только мажет языком и старший уверен: Чон довольно улыбается. Чтобы получить желаемое надо открыть рот, надо… — Чонгук, — хрипло зовет Чимин. — Да, я слушаю. — Сделай «это». — Что сделать? — издевается младший, вновь подключая палец и размазывая смазку и слюну по налитой кровью головке. Пошло. Неправильно. Он «там» странный. Чимин еще помнит, как ему было неловко и стыдно, когда приходили на ум такие грязные, неправильные мысли. Как их было сложно подавить. Но ведь теперь Чонгук рядом. «Я не считаю тебя отвратительным» Чимин закусывает губу, а Чон покорно ждет. Быть может пора признать себя обычным? Признать себя нормальным, признать достойным этих ласк и всего другого. Чимин не знает, но хочет верить, что сейчас он находится с правильным человеком, который не обидит и не оттолкнет его, не назовет ужасным, не скажет, что зря родился. Пак хочет верить, что встреча с Чонгуком — судьба. — Возьми его в рот. Чонгук тут же повинуется, жадно впиваясь в член и вбирая половину. Он активно сосет, без проблем вырывая множество сладких стонов из Чимина, который ранее решил, что не будет сегодня стонать. Но Чон напорист, активен и поразительно умел. Трудно сопротивляться и невозможно думать ни о чем, кроме него. Пак сомневается, что есть мир за пределами этого момента, растянувшегося на несколько вечностей. Вся его жизнь до сих пор была такой серой, такой плоской, бессмысленной, а сейчас у нее появляется объем, появляется яркий обжигающий цвет, который манит своей самобытностью и причудливостью. Чимин греется в его потоке. Упивается этим блаженством и кончает, давя на затылок Чонгука, прямо ему в рот. Чимин пытается отдышаться, приподнимается на локтях и тут же цепляется за белесую жидкость на губах Чонгука, который просто слизывает ее острым язычком. Чон смотрит на Чимина взглядом, полным неописуемой жажды, словно парень никогда и не знавал чужого тела, в нем просто бушует какой-то уже маниакальный голод до плоти. Чонгук поднимается на руках и возвращается к шее Чимина и соскам, теребя их и всячески с ними играя. Похоже, голод младшего одним минетом не утолишь, Пак гладит его по спине, поражаясь напряженной мускулатуре, и мечтательно пялится в потолок, слегка постанывая, когда Чонгук находит очень приятную зону. — Ты изучаешь меня? — спрашивает Чимин. — Да, эрогенные зоны очень важны. Чимин хмыкает, а руки Чона пробираются к его ягодицам и крепко сжимают и разжимают. Вдруг Паку приходит мысль, что Чонгук — изголодавшееся дикое животное и фраза «я хочу тебя съесть» принимает совсем другой оттенок. Но старший совершенно не пугается, он почему-то не против быть съеденным Чонгуком. Тем временем пальцы Чона уже давят на тугое отверстие. — Хочу тебя, — рычит Чон, прикусывая правый сосок и оттягивая его. Он поднимает голову и сталкивается взглядом с Чимином. Тот улыбается. Глупой и счастливой улыбкой. Чонгук удивляется и даже приоткрывает рот. — Почему ты так улыбаешься? — Потому что я счастлив, — без стеснения отвечает Чимин. — Почему? — с детской наивностью интересуется опять Чон, действительно не совсем понимая, чему рад хен. Чимин мотает головой, решая оставить это в секрете. Заставляет Чонгука подняться, надавливая на грудь, а потом встает на колени и оглядывается через плечо, все так же улыбаясь: — Просто сделай это, Гукки. Пак отворачивается, а на щеках Чонгука появляется румянец. Он медлит, трет нос, мучительно анализируя сказанное, потом спешит вытащить из кармана смазку и презервативы, которые прикупил в аптеке вместе с мазями. — Чего так долго? — интересуется Чимин, которому уже очень хочется. — Я, похоже, посеял презервативы, — растерянно говорит Чонгук, больше смущенный улыбкой Чимина, чем пропажей такого важного инвентаря. — Может, в магазин? Чонгук вдруг привстает, но Чимин оборачивается и хватает его за руку, перетягивая на себя. — У тебя стоит, — произносит он, трогая топорщащуюся ткань, — как ты идти-то собираешься? Чон все еще красный и взволнованный. Он не может ничего ответить, смотрит на старшего и возбуждается еще больше, а Пак улыбается своей странной заботливой улыбкой, выбивая почву из-под ног. — Давай без него, — предлагает Чимин. — Я был только с тобой, поэтому от меня ничего не подцепишь. Ну, а ты?.. — Я тоже, — моментально отвечает Гук. Чимин чуть ли челюсть не роняет. Да как такое вообще может быть? — Стой-стой, скажи честно, я знаю, ты женат и все такое, поэтому… — Я никогда с ней не спал. И ни с кем другим. — Что? Почему? Чонгук вдруг мрачнеет, становится тем парнем, каким был в их первую встречу: брошенным, грустным, несчастным. В глазах вновь загорается скорбь и печаль. Чимин жалеет, что спросил. — Она не любит, — тихо объясняет Чонгук и вроде хочет добавить что-то еще, но резко умолкает. — Тогда… Чимин не успевает досказать свою мысль, как Чонгук набрасывается на него, вновь прижимая к полу и целуя в губы, языком трахая рот. В нем словно активируется какой-то режим зверя, как это было и в тот раз. Через пару минут горячих и диких поцелуев Чимин чувствует, как пальцы, смазанные лубрикантом (и когда Чон только успел), начинают свое вторжение, и хен, зажмурившись, вцепляется в шею Чонгука, готовясь терпеть. В тот раз поначалу было ужасно больно. «Больно» — это еще мягко сказано. Чимин в какой-то момент был уверен, что умрет. Чон проталкивал пальцы резво, двигал быстро и пресекал всякое сопротивление. Но сейчас — иначе. Чонгук действительно нежнее, пальцы причиняют лишь дискомфорт, но терпимый и даже отчасти приятный и располагающий к дальнейшему. — Не больно? — спрашивает на выдохе Чонгук, целуя Чимина в открытый лоб. — Я буду все делать, как надо. Если что-то не понравится, просто скажи, и я сделаю приятно. Чонгук все обильней смазывает пальцы, не скупясь смазкой, а Чимин шире раздвигает ноги, целует младшего, докуда дотягивается, и мучается вопросом: может ли он оставить ему засос? — Уже три, — докладывает Чонгук, ловко вращая пальцами и проверяя эластичность стенок ануса. — Как тебе? — Здорово, — кивает Пак. Чонгук расплывается в безумно довольной и какой-то чересчур детской улыбке. Еще пара манипуляций и Чон убирает пальцы, тут же приставляя к проходу член, водя им вокруг влажного отверстия и слегка надавливая головкой. Младший ровно и глубоко дышит, разглядывая тело Чимина, покрытое испариной и сине-фиолетовой россыпью засосов и укусов. Это будоражит. Чертовски возбуждает знать, что ему все эти метки оставил именно он. Пак массирует Чону шею и глядит нежно, а потом кивает, прикрывая глаза. Чонгук понимает без слов и входит. Медленно. Чимин стонет, чувствуя, как его распирает тугое давление, как в одной точке концентрируется боль и щиплют слезы глаза. Чонгук целует его в губы, слизывает слезы, гладит по бедрам и животу, пытаясь успокоить. Он двигается непостижимо медленно, отвоевывая миллиметр за миллиметром, никуда не торопясь, пристально наблюдая за реакцией старшего. — Я хотел сказать еще тогда, — тяжело шепчет Чонгук, — в тебе очень приятно, хен. Несмотря на боль, Чимин улыбается и даже приглушенно хихикает. Забавно слышать такое, но он верит, что Чон искренен в этом комплименте. Проникновение уже ощущается спокойней. Все же, наверно, не стоило соглашаться после того раза, ведь прошло не так много времени. — Чонгук, — зовет томно Чимин. — М? — Сделай мне приятно. Чонгук робко кивает, прижимаясь к дрожащему телу и полностью проникая в него. Чимин зажмуривается и готовится терпеть, но, вместо чистой угнетающей боли, Чон проходится по необходимой точке, вызывая всплеск неожиданного наслаждения. Младший понял, где Чимину приятно, еще тогда, и берег это знание до этого момента. Темп толчков стремительно нарастает, как и звонкие стоны старшего, который уже не видит границы между болью и наслаждением. Она стирается, размазывается и становится просто неопределяемой. Все горит. Воздух обжигает кожу и легкие. Трудно сделать полноценный вдох. Чонгук вдалбливается резко, раздвигает ягодицы и ласкает грубо член, но все равно делает невероятно приятно. Чимин дергается, виляет бедрами и не знает, куда деться от бесконечно накатывающих волн удовольствия. Он слышит звонкие влажные шлепки и чувствует спертое горячее дыхание Чонгука на своей груди, прерывающееся утробными стонами. Подходя к завершению, Чонгук ловко закидывает ногу Чимина себе на плечо и срывается на тот самый звериный темп, который был в первый раз. Пак опять кончает первым, потому что его член в ловких руках Чонгука, а каждый толчок отдается электрическим импульсом. Чимин кончает себе на живот, в его глазах темнеет и искрится, на несколько секунд он теряется в своих пульсирующих ощущениях и огне, охватившем всю нижнюю часть. Чонгук же продолжает толкаться в уже обмякшее тело, а потом кончает, рывком наваливаясь сверху и жадно целуя приоткрытые губы. — Потрясающе, — Чимин шумно дышит и водит лениво рукой по мускулистой спине Чона. — Я кончил в тебя, — признается младший, поднимаясь на руках и разглядывая низ. — Я чувствую. — И как это? — Тепло. Чонгук довольно улыбается и выходит. — Мне надо в душ, — устало говорит Чимин, приподнимаясь. — На что ты смотришь? — Как она вытекает. Чимин багровеет от смущения, понимая, что имеет в виду младший, и резво ударяет Чона пяткой в плечо. — Да ладно тебе, хен, — улыбается хитро Чон, перехватывая ногу Чимина за голень и держа навесу, — мне просто интересно. Пак вновь откидывается на влажные половицы и обреченно стонет. Чонгук слишком извращенец. И как вообще ему такое в голову пришло, надо было выгнать за презервативами, а не соглашаться. Все это чиминова доброта. Так еще и дал без презерватива! А совсем недавно сетовал Юнги на свою порядочность. От мучительных сожалений Чимина отвлекает дверной звонок. Чонгук тут же изменяется в лице, напрягается всем телом и уставляется на Пака. — Кто это? — невероятно строго спрашивает он. Чимин так удивляется серьезному выражению лица младшего, что теряется в мыслях. Почему Чонгук так насторожился и стал вдруг таким серьезным? Тишину нарушает еще один звонок, и он, похоже, запускает процесс мышления Пака и тот, наконец, вспоминает. — Доставка! — восклицает, переворачиваясь на колени и пытаясь встать. Тщетно. Все горит, саднит и течет. Чимин болезненно стонет, растекаясь по полу, а Чонгук хмыкает и бредет к двери. — Моя карточка, — кричит ему вслед Пак, — она на столе. — Я заплачу, — машет рукой Чон, открывая дверь и забирая заказ. Чонгук возвращается с бумажным пакетом, ставит на стол, а потом опускается к Чимину. — Тебя надо помыть, — говорит он. Пак согласно кивает. Чимин частенько ловит себя на том, что толстый. Раньше он активно занимался танцами и именно тогда начал замечать, что выглядит каким-то плотным. Желание быть более изящным и красивым привело его к постоянным диетам, которые особенно обострялись, когда Пак знакомился с каким-нибудь красавчиком. А сейчас Чонгук просто берет и поднимает его, даже не скривив лица. Пак охает и открывает рот от удивления, Чон же спокойно доносит его до ванны, сажает в нее и включает воду. — Я не тяжелый? — смущенно интересуется Чимин, теснясь к краю ванны и прижимая к груди колени. — Вроде нет, — пожал плечами Чон. — Кажется, ты даже меньше нормы весишь. Чимин расценивает это, как самый лучший комплимент. С того самого момента, как он сел в первый раз на диету, ему хотелось, чтобы кто-нибудь сказал, что он стал худым, чтобы кто-то заметил его старания, но необходимого внимания к себе он так и не сумел получить. Пак так рад, что даже не сразу понимает, что Чонгук никуда не уходит, наоборот — усаживается на бортик ванны и начинает разглядывать ногти. — Чонгук, мне надо помыться, — решается намекнуть старший. — Ну, так мойся. — Может, оставишь меня? Чонгук удивленно уставляется на Чимина, словно тот говорит ему вообще уйти из его жизни, а не покинуть ванну. Чон отказывается, аргументируя, что ему будет скучно (но раньше-то не было). Он соглашается сесть на пол и отвернуться к двери, обещая не мешать хену. Чимина поражает спонтанное желание Чонгука сопровождать его даже в ванной. С одной стороны — это немного мило, а с другой — как-то ужасно странно. Моется Пак напряженно, но не столько из-за Чона, сколько из-за ограниченной подвижности. Благо рядом Чонгук, который и мыло достанет, и спинку потрет, и ничего говорить не будет, а потом по указанию Чимина найдет необходимое полотенце и одежду. Покидает ванну Чимин вновь на руках Чонгука. Они обустраиваются в гостиной, поедая тайскую остывшую еду и разговаривая о вкусовых предпочтениях. В девять Чимин осознает, что завтра ему еще на работу переться, и решает сейчас же улечься спать, хотя перед этим Чонгук обрабатывает все нанесенные им синяки и укусы. Чимин даже сам до кровати доковылять умудряется, превозмогая боль и не обращая внимания на настойчивые предложения помощи от Чона, который семенит все время рядом. Как только Пак оказывается в кровати, он кутается в одеяло и тут же засыпает. Но счастье длится недолго. В комнату вновь входит Чонгук. — Я больше не могу, — устало стонет Чимин, — я уже два раза кончил, имей совесть. — Я не за этим, хочу поспать с тобой, хен. — Со мной? — искренне удивляется Пак, а Чонгук уже залезает на кровать и прижимается грудью к его спине. — Что ты удумал? — настороженно спрашивает Чимин, не совсем доверяя словам младшего. — По-моему, это очень здорово, спать вместе. Чимин согласен. Это очень классно. Есть в этом что-то такое близкое, бесконечно доверчивое и трогательное. Не зря, когда пары ссорятся, на ночь расходятся по разным комнатам. Но почему Чонгук решил прийти именно сейчас? Почему так обнимает и жмется? Неужели он скучает? — Твоя жена не будет злиться, что тебя нет дома? — Ее тоже нет дома. — А, — Чимин все понимает, — соскучился по обнимашкам с ней? — Пак произносит это кисло и раздражённо, вложив в слова больше обиды, чем предполагал. — Мы с ней спим в разных комнатах, — сонным голосом докладывает Чонгук, — она не любит, когда мы наедине. «Что за странные отношения», — изумляется Чимин. Разве они не женаты? Разве они не счастливы вместе? Почему тогда… — Она говорит, что я очень шумный и доставучий, — Чонгук прижимается к старшему теснее, уткнувшись лбом в конец шейных позвонков. — В доме нельзя шуметь. Ей это действует на нервы. Когда шумно, она очень злится, и мы начинаем ссориться. — Наверно, она очень устает? — Да-да, — тихо подтверждает Чонгук, — она говорит, что устает от меня. Чимину вдруг ужасно обидно за Чонгука. Почему она ему так говорит? Да, может он иногда ведет себя чересчур, как ребенок, но это ведь не повод такое ему говорить. Пак уверен, что Чон понимающий парень и ему все можно объяснить. Их отношения все больше удивляют. Почему они вообще вместе? — Я всегда хотел засыпать с кем-то, — признается Чон, — знаешь, там было так темно и тихо.… Там вообще всегда тихо, словно все живые существа вымерли. Иногда сидишь, слушаешь тишину и сомневаешься, что сам еще жив… — Чонгук, что это за место? — слова вызывают сильное волнение у старшего, он переворачивается и смотрит на Чонгука, но тот уже закрыл глаза. — Место, куда я не хочу возвращаться. Чимин хочет еще расспросить Чонгука о том странном месте, но тот мгновенно засыпает, уткнувшись в грудь Пака и слегка приобняв. Старший обнимает его в ответ, прижимает к себе, но так и не может успокоиться. Что это за место? Почему ему туда надо возвращаться? Чимин не понимает. Совсем ничего не понимает. Утром Чимин с трудом просыпается. Тело ноет, и перспектива работать совершенно не радует, но иначе-то на жизнь не заработаешь. Чонгук спит мертвым сном, закутавшись в одеяло, пока Чимин моется, чистит зубы и готовит завтрак. Будит Чона именно запах, потому что Пак не закрыл дверь в спальню. — Что это? — сонно спрашивает Чон, потирая глаза и усаживаясь на диване. — Рис, кимчи, немного рыбы, еще есть пара тостов и джем, если хочешь, могу сделать еще яичницу, — Чимин смотрит на наручные часы и вздыхает, — нет, не могу. Делай сам, если хочешь. Чонгук усаживается и тут же начинает поглощать еду с устрашающим аппетитом, словно его дома вообще не кормят. — Ты что ли дома не ел? — изумляется Чимин, которому уже кусок в горло не лезет. — Нечасто ем домашнее, — коротко отвечает Чон, поглощая жадно кимчи. — Где ты тогда ешь? — В кафе, иногда заказываю на дом, иногда в студенческой столовке. — А жена не готовит? — Она не любит готовку. Да и вообще домашние дела. — Чем же она тогда занимается? — Работает. Жена Чонгука в глазах Чимина вдруг перестает быть его любовницей, партнершей, другом. Она неожиданно становится больше похожа на занятую вечно маму, которой нет дела до нерадивого сынка. Пак себе теперь вообще не представляет, какого рода у них отношения. Да и можно ли такое вообще назвать отношениями? — Тогда приходи чаще, я давно живу один и многое умею готовить, так что если проголодаешься… — Правда, можно? — с набитым ртом восхищается Чонгук. С этого момента Чонгук приходит каждый день. Чимин и не ожидал, что еда так сильно на него повлияет и замотивирует. Чон даже сам покупает продукты. Ну, конечно же, они не только едят и говорят о глупостях. Чонгук в полной мере реализовывает свое половое влечение, не забывая при этом уважать желания старшего, который, по правде говоря, очень прикипает к их сексу. Проходит три месяца, и они становятся очень близки. Теперь они частенько зависают вместе дома, играя в игры, которые приносит Чонгук, танцуя, потому что это весело, вместе готовя (Чонгук очень хотел научиться готовить что-то больше яичницы и риса), смотря фильмы и занимаясь сексом. Порой Чимин и вовсе забывает о том, что Чонгук как бы женат. Кольца он больше не носит, частенько возвращается домой, но иногда все же остается, неизменно ложась вместе с Паком. И пускай это все ужасно радует Чимина, и он безгранично счастлив всякий раз, когда раздается звонок и на пороге оказывается улыбающийся Чонгук, все же есть большая ложка дегтя, которая омрачняет все их встречи и грызет нутро Паку. Этой деталью является именно жена. Чонгук о ней не особо-то много говорит, но ясно, что они не очень-то и близки, состоят в странных, но крепких отношениях. Чон ее уважает и любит, причем иногда даже не прочь похвастать ее успехами, вроде того, что она была лучшей на курсе и несколько раз выигрывала в универе конкурс красоты. Она является тенью и постоянно стоит за плечом Чонгука, и сколько Пак ни пытается заставить себя ее забыть, глядя на младшего, он все равно чувствует ее неизменное присутствие. Ее тонкие руки на его плечах и довольную улыбку. Она словно говорит: «он мой». Так Чимин начинает ужасно ревновать. Конечно, он не устраивает скандалы и ничего не говорит, стараясь подавлять это в себе, но ревнует страшно и всякий раз, когда Чонгук уходит к ней, разрывается невероятной злобой, балансируя между агрессией и истерикой. Он никак не может определить, что у них за отношения, и боится узнать, что все совершенно не так, как он думает. Яд начинает действовать. Чонгук не появляется неделю. Чимин пишет ему и тот отвечает, что ужасно занят, и впервые Пак не выдерживает, настойчиво выведывая, чем он там занимается. Оказывается, что к жене приехали родители, и она устроила им экскурсию по городу. «ТЫ ЛЖЕШЬ» Чимин не верит ни одному слову, и даже когда Чонгук звонит и говорит размеренным голосом все то же самое, он не может убедить себя в том, что это правда. Утопия треснула, трещина быстро прошла по всей поверхности и впервые Чонгук тоже злится. «Я перед тобой вообще не обязан оправдываться» Это болезненная правда, истина, которая была всегда, но пряталась за страстью и слепыми мечтами. Очередной взрыв негатива со стороны Чимина, который его уже не может сдержать и льет щедро на Чона, а тот сначала отвечает так же грубо, а после умолкает. Потом Чимин немного успокаивается. Он очень хочет верить, что между ними что-то есть. Что-то большее, чем секс, совместная готовка и игры в плейстейшен. Пак молится, чтобы Чон сказал ну хоть что-то, что может свидетельствовать о том, что он немного, совсем чуть-чуть, ему небезразличен. Чимин не против, если Чонгук не скажет пафосно «я тебя люблю», пусть просто напечатает «ты мне нужен» и Пак тут же забудет о жене, о совести, обо всем. Пускай весь мир будет говорить, что Чимин дурак и не прав, пока Чон будет в нем нуждаться, ему будет плевать на всё. Он готов лгать себе и всему миру лишь бы их встречи не кончались. «Чонгук, я думаю, что нам не стоит больше встречаться» Чимин не верит, что может печатать такие слова, и долго думает, отправлять или нет. Пусть иллюзия сейчас лопнет, как лампочка, или обретет новую жизнь из пепла, пусть Чонгук сделает свой выбор и поставит точку. Звенит оповещение. Чимин мешкается пару секунд, соображая куда нажать. «Хорошо» Это не лампочка лопается. Это взрывается с грохотом вселенная, наполненная вместо звезд, планет и галактик разноцветным конфетти. Пак открывает рот, не веря своим глазам. Его руки дрожат. Он так впивается в текст, что слезятся глаза и размываются все слова, становясь бесформенной кашей. На лице Чимина появляется странная, полусумасшедшая улыбка. Он громко смеется. Смех его взмывает к потолку, ударяется о серые стены и начинает искать выход, впечатываясь в пыльные окна, а Пак продолжает смеяться, прикрыв рукой глаза и сгибаясь пополам. В ушах шумит кровь, а руки становятся ледяными, словно их покрывает корка льда. Весь мир замолкает, пока Чимин смеется, ворочаясь на просевшем диване. За смехом следует звенящая тишина. Тягучая, как мед, но горькая, как полынь. Чимин сидит прямо и глядит перед собой, наблюдая за несчастным мотыльком, что бьется по углам его квартиры. За окном темень. Время вновь теряет для Пака свое значение. Чимин трогает лицо, понимая, что плачет. Он падает на диван, подкладывая локоть под голову и глядит, как одетый в снежную шубку мотылек ползет по серым стенам. Пак думает, что они так похожи. Теперь это место — его тюрьма. Мотылек порхает пьяно, врезаясь в стол, а Чимин покорно закрывает глаза, отдаваясь в плен сна. А чего он ожидал? Чонгук никогда не полюбит его. — Такого я от тебя точно не ожидал, Пак Чимин, а ну подними свою задницу, — командует строго Юнги. Чимин лежит на животе в гостиной на диване, свесив руку и водя по грязному полу кончиками пальцев. Он уже неделю не ходит на работу. Сначала он говорил руководителю, что заболел, потом что не вылечился, и в итоге просто перестал брать трубку. Конечно же, руководитель знает единственный способ повлиять на него и звонит Юнги, который притащил его в это кафе, а тот врывается в квартиру на следующий день, открывая дверь собственным ключом. Пак чувствует себя пылью, тряпкой, чем-то неодушевленным и использованным, отделившимся от чего-то большего. Он почти не ест, редко моется и постоянно спит. Иногда слушает радио, выискивая что-нибудь знакомое. Все дело в том, что сейчас Чимину очень не хочется жить. Дело не только в Чонгуке, дело в мире, он, кажется, так уродлив и убог. Чимину снился сон и мир, похожий на эдем, где росла высокая трава, цвели странные красные цветы, светило голубое солнце и его кто-то ждал. В реальности его ждут четыре стены, нелюбимая работа и скука. Вино допито. Жизнь прожита. Можно новую? — Ты реально так убиваешься из-за какого-то парня? Ты тупой? — Юнги не повышает голос, потому что Чимин все прекрасно слышит и даже следит глазами за движениями старшего. — Хочу и убиваюсь, — бурчит Пак, — тебе-то что. Чимин знает, почему Юнги тут, но надо же на кого-то вылить свою злобу, и коль Мин единственный, кому интересно, как у него дела, так пусть в полной мере ощутит всю его боль. Естественно, он не сможет. Даже части не поймет. Юнги — натурал, творческая личность, человек способный на все. Как он со своей вершины может понять такие смешные трагедии какого-то Чимина? Паку стыдно за свои мысли. Его так распирает злость, что он думает ужасные вещи о своем самом близком друге, который в поте лица, пускай совершенно и не обязан, драит его квартиру и его самого пытается отодрать от дивана. Чимин закусывает губу от раздражения и задается резонным вопросом: «Почему Юнги вообще общается с таким, как я?». — Мне твоим родителям позвонить? — спрашивает хен, поднимая с пола толстовку и джинсы, брошенные Паком. — Да хоть обзвонись, — равнодушно отвечает Чимин, — ты же знаешь, у них нет сына гея. — У них есть Чимин. — Пока Чимин гей — его нет. Юнги устало вздыхает, качая головой. Чимин ушел из семьи, как только окончил старшую школу. Собрал сумку и перебрался в Сеул на съемную квартиру тогда еще безызвестного Юнги, который коротал вечера в барах, писал песни за деньги и уже сильно сомневался в том, что когда-нибудь сможет жить иначе. Чимин поступил в универ, а родители прислали ему короткое и сухое письмо, в котором желали удачи и счастья. Без подписи и обратного адреса, словно Пак мог бы забыть свою семью, выйдя за порог дома. Юнги сильно беспокоился за него, но Чимин, несмотря на всю свою зажатость и эмоциональность, смог жить, лишившись родительской поддержки. А тут взял и растёкся. Семейство Пак сейчас делает вид, что у них только один сын — брат Чимина. Так считает Чимин, но Юнги лучше знает, ведь постоянно получает короткие сообщения с вопросами, как живет, как работает, как учится. Мину не льстит быть шпионом, но слишком хорошо он понимает родительские сердца, поэтому отвечает, держит в курсе, но порой забывает, что Чимин ничего об этом не знает. Да и лучше ему не знать. Родители не готовы принять, хотят переделать, отучить, но они его все еще любят. Пак будет только страдать от такой любви. — Меня уволят? — слабым голосом спрашивает Чимин, поднимаясь и разминая шею. — Я сказал, что ты серьезно заболел, — Юнги убирает пустые бутылки из-под вина в пакет. — Я сделаю рамен. — Я не голоден. Юнги все равно. Он заставляет Чимина втиснуться в ванну и помыться, еще побриться и, наконец, надеть что-то не такое пропахшее потом. Затем Чимин вновь усаживается на диван и смотрит равнодушно на тарелку с раменом. Ему абсолютно не хочется есть. И вообще ничего не хочется. Юнги сидит рядом и с аппетитом поглощает лапшу. — Зачем ты пришел? — спрашивает устало Пак. — Надо же кому-то прийти и растормошить тебя. — Со мной все в порядке. — Я вижу, только ты на работу не ходишь, не жрешь и забываешь о гигиене. Начнешь жить, как раньше, и я уйду. Чимину хочется спросить: «а как раньше-то он жил?». После того, как пришел Чонгук, Пак совсем позабыл, как жил, когда его не было рядом. Не представить такую жизнь. И не хочется переживать ее снова. Чимину слишком горько. Он хочет все-все забыть. Но бесконечно много Чон сделал хорошего, приятного, необходимого. Никто не в силах компенсировать все, что он дал. И остается только ждать, когда тиски одиночества отпустят, когда вновь что-то займет центральное место в жизни, заклеив собой Чонгука. — У тебя так грязно, — раздраженно сообщает Юнги, собирая в пакет мусор. «Грязнее всего тут в моей голове», — думает ответить Чимин, но не отвечает, лениво говорить. Хочется лежать и спать. Наверное Юнги вообще зря старается. Тут же ничем не поможешь. Надо просто дождаться, когда иссякнет эта любовь к Гуку. Она же когда-нибудь иссякнет? Не загнал же он себя в ловушку, из которой нет выхода? — О, маленький шерстяной трупик мотылька, — вдруг говорит Юнги, отодвигая занавески. Чимин вспоминает. Значит, тогда ему не привиделось, и мотылек действительно порхал по его гостиной, врезаясь в стены и предметы. Вроде бы ничего страшного и это всего лишь маложивущее насекомое, случайно попавшее в квартиру через окно. Но Чимина смерть мотылька вдруг сильно огорчает, трогает до глубины растерзанной чувствами души, и он просто начинает плакать. — Эй, ты чего, — Юнги подходит поближе, разглядывая слезы и дрожащие губы. — Да что с тобой? Ты из-за мотылька плачешь? Мин усаживается перед Чимином, поглаживая по плечам, пытаясь неловкими движениями успокоить. — Чимин, ну все, хватит плакать, — но поток слез Пак не может остановить. — Ну, все-все, скажи, что мне сделать? Давай, говори, хочешь ему позвонить? Чимин, смотри на меня. Бесполезно звонить Чонгуку. Между ними все кончено. А еще между ними ничего и не было. Чимин возводит глаза к потолку и мнет губы, дыша через нос. — Обними меня, — жалостливо просит Чимин, обвивая шею хена. Юнги не отстраняется и обнимает в ответ. Чимин сползает с дивана, утыкается в плечо старшего и плачет навзрыд. Мин гладит его по спине и молчит, решая дать волю Паку, пусть уж избавится от всего, что его тяготит. Чимин не замечает, как оказывается в кровати и засыпает на груди Юнги. Тот ворчит едва слышно и гладит Пака по волосам. Мин верит, что мелкий сможет оклематься. Просыпается Чимин от лучей солнца и сигаретного дыма. Юнги стоит голый по пояс и курит, рассматривая что-то за гладью окна. Вскоре он переводит взгляд на севшего на кровати Чимина, который потирает красные от слез глаза и пытается оперативно проснуться. — С добрым утром, — шепелявит Юнги. — С добрым, — сонно отзывается младший. — Хен, я знаю, чего хочу. — Чего же? — удивляется Мин, готовый к тому, что Пак будет страдать еще минимум месяц. — Я хочу переехать. Юнги дважды говорить не надо. В тот же день он идет в риэлтерскую контору вместе с Чимином, и они едут выбирать подходящую квартиру поближе к работе. Мин тут же платит за аренду и не принимает возражений. Уже через неделю Пак начинает жить в новой квартире на пятом этаже. В ней светлее и просторней. Даже дышится легче. Чимин немного успокаивается. Юнги пока живет с ним, но Пак уже выходит на работу и выглядит более счастливым. О Чонгуке он не говорит. Еще через пару дней Чимин просит у Юнги забрать его симку и никогда ему ее не отдавать. Мин спрашивает зачем. Младший не может объяснить. Там телефон Чонгука. Там возможность с ним говорить. Там его сообщения. Там жизнь, к которой уже не вернуться. Юнги соглашается. Через неделю Мин возвращается к себе, а Чимин начинает жить своей обычной жизнью, которая у него была до Чонгука. Поначалу не выходит. Пак постоянно спотыкается на воспоминаниях: готовит больше, чем надо, ждет звонка, не может долго уснуть, рассчитывая, что сейчас кто-нибудь придет и к нему прижмется. Юнги заезжает проведать, говорит, что Пак отлично справляется, тот улыбается и надеется, что это именно так. Но образ Чонгука отказывается отпускать. Чимину начинает казаться, что он сходит с ума. Работая, отдыхая, просто прогуливаясь по улицам — ему постоянно кажется, что где-то тут совсем рядом притаился Чон. Зачем, почему, как. Логика не работает, а ощущение присутствия не исчезает. Чимин иногда просматривает услуги психологов и примеряет по карману ли ему такое. Он может попросить у Юнги, но это кажется чем-то уж совсем сумасшедшим. Пак не торопится признавать себя поехавшим, он просто безумно скучает, вот голова и пытается как-то возместить нехватку Чонгука. Пару раз Чимин ходит в клуб и однажды завязывает знакомство с определенной целью. Надо же как-то жить, как-то любить, как-то.… Не выходит. Все заканчивается еще в зале, когда грубая рука незнакомца сначала сжимает больно бедро, потом хлопает по заднице и плавно переходит к промежности. Пак не выдерживает. Отстраняется и убегает, надеясь, что парень тут же потеряет к нему интерес. Юнги тоже пытается подкинуть кого-то. Знакомит с Тэхеном, который гиперактивный и ужасно общительный. Пару раз они ходят вместе в кино и ресторан. Чимин понимает, что больше дружбы у них вряд ли что-то будет, да и Тэ, похоже, ищет именно друзей, а не любовников. Проходит полтора месяца, но Чимин по-прежнему верен своим фантазиям: ждет звонка в дверь, готовит запасную порцию и возвращается пораньше домой. По ночам приходится особенно тяжело, но Пак обнимает подушку покрепче, пьет успокоительное и представляет, что все у него хорошо. Все будет хорошо. То обычный вечер. Чимин заканчивает свою смену, попрощается с администратором и направляется домой. По дороге ему звонит Юнги, предлагая на следующей неделе рвануть в Тэгу. У него выдались выходные, альбом закончен, и он ужасно скучает по семье. Чимин соглашается, ему вот некуда возвращаться. Хорошо, что хену есть куда. Он спокойно доходит до дома, преодолевает лестничный пролет (всего-то пятый этаж, зачем ему теперь лифт). Мешкается у двери, неспешно разыскивая ключи где-то на дне карманов, и случайно замечает движение сбоку, решает, что сосед и готовится поприветствовать, когда он подойдет поближе. Чимин открывает свою дверь, и сосед оказывается в паре шагов от него, Пак поднимает на него глаза и радостно говорит: — Добрый вечер. Вечер перестает быть добрым. Это Чонгук. С челкой на глазах, разбитыми губами, капюшоном и руками в карманах. Чимин медлит пару секунд, а потом срывается в квартиру, хлопая дверью и в спешке закрывая, путаясь в собственном замке. Сердце сходит с ума, и Чимин слышит, с каким грохотом оно бьется. Он опускается на пол и дрожит. Галлюцинация? Видение? Игра воображения? Реальность? Что это? Пак жмется к стене и вертит головой. Нет-нет. Ему просто привиделось. Неужели ему действительно нужен психиатр? — Чимин-а, почему ты прячешься? — вдруг спрашивает грустно голос по ту сторону двери. Пак вскакивает, всматриваясь в дверной глазок. Чонгук стоит под дверью и что-то на ней трет. Он не фантазия. Он — реальность. — Откуда ты здесь? — взволнованно спрашивает Пак, повышая голос. — Ты же мне не поверишь, если я скажу, что случайно тебя нашел? — Не поверю, — твердо отвечает он. — И правильно, я слежу за тобой уже неделю. Мне стоило многих усилий вспомнить, где ты работаешь. Почему ты переехал? — Тебя это не касается, уходи, иначе я вызову полицию. — Хорошо, — кивает Чон, вдруг опускаясь на пол и прижимаясь лопатками к двери, — вызови их, скажи, что я тебя изнасиловал, и пусть меня упрячут за решетку. — Что за бред ты несешь? Чонгук, иди домой. — У меня нет дома, хен. — Вернись к жене. Чонгук не отвечает на этот выпад. Молчит немного, обдумывая, и продолжает: — Ты из-за нее тогда так разозлился? — Нет, — отрезает Пак, хотя так все и было. — Чонгук, прошу тебя, уходи. — Ты приревновал? — Нет! Хватит! Уходи! — Если да, то я очень рад. Голос Чонгука звучит грустно и печально, с такой неподдельной болью и тоской, поэтому Чимин не может просто развернуться и уйти, уткнуться в подушку и уснуть. Он сжимает телефон в руке, но уже знает, что никогда в полицию на Чонгука не заявит. — Почему ты рад? — Потому что это значит, что я тебе небезразличен. Чимин готов рассмеяться. А он, что ли, этого не знал? Не видел? Не чувствовал? Чимин в жизни так ни за кем не ухаживал. Он никогда и никому столько себя не отдавал. И сейчас он говорит такое? Издевается, что ли? — Знаешь, меня в этом мире вообще никто не любит, — признается Чонгук. — Когда я был маленьким, моя мама умерла, и я оказался в детдоме. Ненавижу это место. Я был очень зажатым и скромным, поэтому часто оказывался посмешищем. Я так мечтал, что меня кто-нибудь заберет, что меня кто-нибудь будет любить…. Чонгук замолкает, а Чимин замирает, прижавшись к двери и внимательно вслушиваясь в голос Гука. — Когда я окончил среднюю школу, я решил бросить учебу и начать работать. Я переехал в Сеул, устроился на несколько работ и встретил ее. Она была ужасно красива, а еще — сказочно богата. Ее отец вел бизнес и после его смерти он перешел к ней. Она кажется очень молодой, но на самом деле ей уже тридцать два. Я ей понравился. К тому времени я работал уже второй год, накачался и был, по признанию многих, весьма симпатичным. Поэтому она решила, что я — лучший вариант. Чонгук прерывает свой рассказ тяжелым вздохом. — Она была потрясающим руководителем, но в консервативном обществе на женщину за тридцать без семьи смотрят косо. Ей просто нужен был жених для вида, для партнеров и матери. Ей было удобно, что у меня нет семьи, а в договорах я так себе разбираюсь. Сыграла еще моя красота. В общем, поэтому мы и поженились. Теперь Чимину становится понятно, почему у них не было секса, почему она не готовила, почему он ее так уважал. Она устроила ему жизнь. Подарила золотую ложку. — Она устроила меня в универ, дала карточку и волю делать все, что заблагорассудится, лишь бы в пределах закона и подальше от глаз репортеров. Когда мы выходили в свет, она всегда висла на мне и изображала страстную любовь, а когда мы оказывались дома, говорила, что я воняю мужланом, не умею себя вести и просто ее раздражаю. Поэтому мы постоянно ссорились. — Чонгук… — Мне нравились ее деньги и она. Я думал какое-то время, что смогу ее в себя влюбить, но красоты для этого мало. Она находила меня никчемным и тупым. Когда я встретил тебя, ко мне впервые кто-то отнесся с таким состраданием, принял, предложил кров. Люди чаще всего глядели на меня с осуждением или смеялись, но ты… Чимин закрывает глаза, вспоминая их самую первую встречу, когда Чон был похож на брошенного щенка. Почему он никогда ему об этом не рассказывал? Ведь все могло сложиться совсем иначе. — Когда мы впервые занялись сексом, я обрушил всю свою злобу на тебя. Прости еще раз. Но тогда был один тупой торжественный прием, и я чувствовал себя марионеткой, которая даже пальцем без ее разрешения прикоснуться к ней не может. Я думал, что с тобой только на один раз, но так и не смог выкинуть тебя из головы. Мне постоянно мерещилось твое улыбчивое лицо, и я не сдержался. Именно во второй раз я впервые подумал о том, что ты мне нравишься. Чимин хочет вдруг закрыть уши, потому что рассказ плавно идет к той самой ссоре, которая разрушила все. — Ты мне очень понравился. Мне было с тобой так уютно. Я чувствовал, что у меня есть дом. Но та ссора…. Она была такой спонтанной, я вдруг подумал, а что, если ты скандалишь, только чтобы со мной расстаться, что, если я тебе просто надоел. Эти мысли стали такими навязчивыми. А потом я подумал: «а вдруг он меня ревнует?». Но ты отправил то сообщение. Я решил, что ты наигрался со мной. Ну, действительно, — впервые за весь рассказ Чонгук усмехается, — кто вообще может полюбить такого, как я. — Я… — Подожди, дай я договорю, — перебивает его Чонгук. — Я думал, что на мне разрыв никак не отразится. Думал, что мне будет все равно, но я продолжал думать только о тебе. Даже деньги, которые я так ценил, не смогли сделать меня счастливым. Я был так зол на тебя, на себя, на нее, на весь мир. Мне хотелось вырваться и вернуться. К тебе. Однажды я увидел тебя на улице с каким-то парнем и так заревновал, а потом вспомнил, как почти каждую ночь уходил к женщине, которую даже не любил. Я возненавидел себя еще сильнее. Вот теперь я рассказал тебе все. Я пришел сюда, потому что мне одиноко, я скучаю по тебе, хен. — Чонгук, просто скажи, чего ты от меня хочешь? — Я хочу, чтобы ты меня любил. Щелкает замок. Дверь со скрипом открывается. Чимин красный от слез. — Ого, ну, ты красавчик, — усмехается Чонгук, у которого тоже влажные глаза. — На себя посмотри, — старший тыкает пальцем в массивный синяк на скуле и разбитые губы Чона. — Как ты вообще умудрился? С лестницы пикировал? — Подрался с каким-то парнем, — признается Чонгук. — Я могу зайти? — Можешь. И вновь Чонгук прижимается настырно, давит на пах и жмет к стене. Чимин подчиняется, его руки расходятся по спине младшего. Ужасно приятно, так ощущать другого человека. Пак сам жмется к Чону. Он так скучал. Неужели всего полтора месяца прошло? Чонгук впивается в шею, всасывает кожу и руками быстро взбирается под футболку к соскам. — Тебя никто не трогал? — спрашивает серьезно Чон. — Был один, — на выдохе отвечает Пак. — Что делал? — голос Чонгука звучит холодно, точно обиженно. — Ничего приятного. Чонгук улыбается, вдруг прекращая ласки и крепко обнимая Чимина. — Скоро она расторгнет наш брачный договор, у меня нет дома, а работаю я курьером в тайском ресторанчике, — шепотом совершает очередное признание Чон. — Думаю, что и с универом придется попрощаться. Понимаешь? — Угу. — Я вот такой, вообще без ничего, даже лицо испортили, но я твой целиком и полностью. Может, я правда не стою твоей любви, но я люблю тебя, честно. Чимин обнимает Чонгука, поглаживая ласково по все еще мягким волосам. Чон все еще ребенок. Капризный и очень ревнивый. Шалит и следует всем своим желаниям. Он по-прежнему такой же обаятельный. А главное то, чего Чимин почему-то никогда не замечал: Чонгук такой же нелюбимый, как и он сам. Неужели правда судьба дала столкнуться двум таким одиноким, непохожим, но одновременно похожим людям? Пак решает верить, что да, это так, и Чонгук, прижимающийся к нему в поисках тепла и ответа — его судьба. — Чонгукки, — нежно шепчет Чимин, перебирая прядки и целуя в темную макушку, — я люблю тебя.