Смерть — это так сексуально. ©Sherlock.
Лас-Вегас знаменит своими казино. Подумайте, как много вы знаете об этом месте, кроме того, что в нем полным-полно игральных домов? Вот и Кол Майклсон ничего толком о нем не знал и редко здесь бывал. Азартные игры не слишком интересовали его. Ну, не видел вампир в них ничего привлекательного. Его тошнило от атмосферы накуренных залов, полных напряжения, ему претили толстосумы в накрахмаленных фраках, усаживающие на колени девочек-лолит, грудь которых достигала иногда невероятных размеров, и претили неудачники с пустотой в кармане и надеждой в глазах, просаживающие свои деньги на колледж. Эти тупицы не понимали одного: казино всегда, всегда в выигрыше. Но иногда, когда настроение у древнего становилось особенно гадостным, он направлялся в казино и хорошенько спускал пар. Вы слышали про резню в «Wynn Las Vegas» в 1995? Конечно, нет. Вы не смотрите дальше собственного носа. Что вы знаете об этом городе грехов? Изобилие казино (их зарегистрировано почти две тысячи, и это не говоря уже про подпольные заведения), а еще там проводят церемонию «порно-Оскар»? Об этом вы, возможно, слышали. Люди обожают всякие гадости. Радостно впиваются глазами в статьи об очередном маньяке-извращенце, напечатанные на первых полосах, листают странички в интернете, посвященные самым известным убийцам. Сейчас даже у Джона Кристи есть свой фан-клуб. Между прочим, учитывая человеческую тягу ко всему отвратному и жуткому, удивительно, что вы не слышали об этом инциденте. Впрочем, в Лас-Вегасе то и дело происходят трагедии. Просто загуглите, — это вы умеете, — и лавина ссылок и даже фото укроет вас с головой. Застрелился, зарезал, удушил. Убил, покончил с собой. Так что Колу Майклсону не было особой нужды устраивать анархию в этом городе, и так ею наполненном. Он приехал в Caesar’s Palace по приглашению его хозяина, которого искренне недолюбливал. Но это место он любил. Шикарное, даже по меркам существа, которому перевалило за тысячу лет. И плевать, что триста из них он провел в гробу. Великолепное место. Древний Рим в чистой эссенции. Он любил эти истории. Умного жесткого Цезаря, его коварную любовницу Клеопатру и саму историю их любви. Особенно, когда был молодым, сентиментальным и романтичным. Он получил приглашение и прибыл, так как особенных дел у него не было. Клаус был занят, Элайджа был занят, Ребекка была занята, и никому не было до него дела. Как, впрочем, и всегда. Но вот настроение у него было гаже некуда. Он прошелся по казино. Просадил, против своего обыкновения, пару тысяч, но не расстроился. Деньги — пыль. Он может достать их сколько угодно и когда угодно. Попялился на стриптизерш, пытаясь угадать, у кого из них грудь настоящая, а не силиконовая. Не угадал, но опять не расстроился. Это место было прекрасно. Огромный комплекс, — тут был даже собственный коллизей, — все, что душе угодно. От отелей до игровых автоматов (почти пятнадцать тысяч по всему Лас-Вегасу, пятнадцать тысяч небольших машин, готовых сожрать ваши деньги). — Ave, Caesar! Morituri re salutant! *– шепотом произнес он, глядя на мужчину в тоге и с венком на голове, приветствующего посетителей. На Цезаря он был совсем не похож. Нос абсолютно не римский. Это место было так прекрасно, что хотелось разрушить его до основания.***
Она парила под потолком без страховки, словно ей это и не нужно. Черное платье, короткое и сексапильное, разрез вдоль бедра. Белокурые волосы, большие серые глаза. Нежная улыбка и кроткий взгляд. Воздушная гимнастка приглашенной труппы. Здесь, в Caesar’s Palace, полно развлечений на любой вкус. Хочешь — проводи время с элитными проститутками в шикарных номерах отеля, хочешь — утоляй свой гастрономический голод в ресторанах, где выполнят любой твой каприз. А на нижних этажах устраивалось настоящее шоу. Цирковые труппы, кабаре и прочее, чего тут только не было и в худшие времена. Но гимнастка привлекла его внимание. Нежная и изящная, словно фарфоровая куколка. Не совсем в его вкусе, но сейчас ему ужасно хотелось сломать что-то красивое. — Ваше выступление великолепно. Я поражен до глубины души, — Кол улыбается своей знаменитой полуулыбкой и протягивает ей бокал розового шампанского. Щеки девушки заливает румянец смущения. — Но вам, наверное, все время это говорят. — Нет, — лепечет она, и отводит взгляд. — Пока вы первый. Она улыбается, смотря на него своими чудесными серыми глазами, с длинными кукольными ресницами. Кол почти уверен, что своими. — Какое досадное упущение, — он целует ее руку, с удовольствием отмечая, как дрогнули ее пальчики, — Кол Майклсон. Может, она и удивлена такому вниманию и галантному жесту, но не подает виду. — Элизабет, — она делает паузу, словно размышляя, стоит ли говорить фамилию, но, видимо, не решается и замолкает. — Должно быть очень страшно. Быть человеком вашей профессии. Конечно, он ей нравится. Красивый, с темными, как горький шоколад, глазами. Галантный парень в дорогой одежде и с безупречными манерами, осыпающий ее комплиментами. Но к неудовольствию Кола, ее взгляд все время скользит куда-то в сторону от него, чуть выше его плеча, словно… она высматривает кого-то? Он проследил за ее взглядом. Так вот в чем дело. Еще одна хорошенькая, — удивительно, насколько тонка грань между действительно красивой женщиной и просто хорошенькой, — девушка с каштановыми кудрями и карими глазами юной лани. Высокая и тонкая, словно ива. В который раз Кол отмечает, что не бывает идеальных людей. Всегда есть какой-то подвох, особенно если это юная и красивая леди. Не бывает идеальных людей. Но он и не человек. Кол мгновенно теряет к Лиззи интерес, но упорно продолжает окучивать ее, уже из чистого принципа и упрямства. Разве может быть девушка, которой он не понравится? — Простите, — она разбивает его иллюзии, мягко, но неотвратимо, — мне надо… Она устремляется к той девушке, в нетерпении топчущейся у лифта, и на вампира накатывает раздражение. Вот черт. Она позвала ее по имени. «Мишель!» Подошла, извиняясь и прося прогуляться с ней немного на воздухе. Со смущенной улыбкой хотела коснуться ее запястья, но Мишель грубо одернула ее: — Ни сегодня, никогда! — Элизабет дернулась, словно от удара, — Ты мне надоела, только и делаешь, что тратишь чужое время! Мишель наговорила еще что-то грубое, но Майклсон не слышал, наблюдая за выражением лица Элизабет. А Мишель зашла в лифт, оставив немного потерянную Лиззи стоять у дверей. Кол улыбнулся, почти с удовольствием смотря на это. О, как любовь жестока. Как растаптывает и уничтожает нежные юные сердца. Бедняжка Элизабет, бедная несчастная малышка. Но он ее утешит. Однако, он не успевает ее догнать, гимнастка скрывается в другом лифте.***
Кол просыпается затемно. На часах четыре утра, и он понимает, какое плохое решение: заночевать в этом чертовом отеле. Когда под тобой до черта этажей казино, и все огромное здание кипит, шумит, как муравейник, и никогда, — НИКОГДА, — не затыкается… Уснуть чертовски сложно. В коридоре шум. Крики. Плач? Кол уже не жалеет, что проснулся. Жалеет, что проснулся слишком поздно и, возможно, пропустил все веселье. Он выходит из номера, с любопытством окидывая взглядом толпу у соседнего. Что там случилось? В нос ударил сладковатый запах крови. Элизабет, его вчерашняя белокурая знакомая, стоит в голубом халатике недалеко от него, смотря на все это с таким волнением, страхом и…печалью? Его небрежно протолкнули вперед, и он наконец смог разглядеть место действия. На двери номера 1679 кровью написано «Шлюха». Прямо так, с большой буквы. Кровь запеклась некрасивой багровой корочкой. Он тихонько заглядывает в номер. Люди толпятся, всем хочется посмотреть. Должно быть, чтобы рассказывать потом всем своим знакомым, всем, кому интересно и не очень, что они, — самолично, разумеется, — нашли труп в одном из лучших казино-отелей Лас-Вегаса. На полу белоснежный ковер. Вернее, он был белоснежным. «Какое пошлое клише», подумал Кол. Белоснежный ковер, превратившийся в кровавое месиво. Стены, покрытые так называемыми «мягкими» обоями, тоже в подтеках красноватой крови. Запах в номере стоит чудесный. Медный и немного спертый. Труп Мишель лежит на полу, у ножек кровати. Волосы прилипли к лицу. На шее деликатный разрез. «Ты будешь жить еще долго, сучка, но никто уже не услышит твоих криков». А вот вены вспороли более небрежно. Вертикально и грубо, возможно, не один раз, так что кожа по краям багровая от неровно запекшейся крови, и рана как будто топорщится бахромой мертвой кожи и плоти. Среди растерзанного мяса торчат вздутые вены, словно склизкие черви спешат полакомиться гнилым мясом еще до того, как труп, собственно, сгниет. Кол улыбнулся. Как красиво и как сладко. Жаль, что это сделал не он. С любопытством воззрился на Элизабет. Неужели эта сладкая куколка сотворила такое? Немыслимо. Надо же… Но Элизабет стоит поближе к какому-то дедушке, смотря на все это с таким шоком и обнимая себя руками. Ее глаза мягкие, большие, добрые. Она замечает его, ловит на себе его тяжелый взгляд. Лиззи в светлом шелковом халате, коротком, так что ее ножки интересуют Кола куда больше трупа, а лицо такое детское, нежное. Разве она могла? — Давайте отойдем, не будем затаптывать улики и все в таком духе, хорошо? Кто-нибудь уже вызвал полицию? — Кол деловито достает мобильник из кармана. Люди делятся на тех, кто кричит: «звоните в скорую» и тех, кто это делает сам, без напоминаний, быстро и вовремя. Не стоит говорить, что вторые больше достойны уважения? Но полиция и скорая уже здесь, и он торопится скрыться в своем номере. Ему не хочется, чтобы люди в форме допрашивали его все утро, мотали туда сюда. Ему есть чем заняться. Но Элизабет смотрит ему в глаза, внимательно, с немым вопросом, и Кол вскидывает бровь, мол, «в чем дело, сладкая?» и кивает на дверь своего номера. Входя, он не запирает ее. — Закрой за собой дверь, пожалуйста, — говорит он ей, стоя у барной стойки. Его голос бархатный, мягкий, вкрадчивый, словно они старые любовники за беседой, а не нашли только что изуродованный труп девушки в соседнем номере. — Налить тебе выпить? — Не нужно, — она послушно закрывает дверь, но он все же наливает ей, несмотря на отказ. Его вопрос был лишь данью вежливости. — По моему, тебе как раз нужно, — он улыбается, протягивая ей стакан, но его глаза остаются внимательными и жесткими. Глазами убийцы. — Она была такой юной, верно? Такая ужасная, ужасная смерть. — Ей было двадцать два, — Элизабет качает головой, рассматривая темный напиток в бокале, держит его двумя руками, словно боясь уронить. — Такая печальная и грустная смерть, — никто, даже самый тонко-чувствующий критик не заподозрил бы фальши в его словах. Кол садится рядом, говорит мягко, с такой горечью и печалью о девушке, которую не знал, и о смерти которой не грустит. Плевать он на нее хотел. Ему жаль, что это не он ее убил. — Кто мог желать смерти столь юному, невинному и прекрасному созданию? Он качает головой, смотрит ей в лицо, выискивая хоть что-то. Хоть что-то, что докажет, что это она ее убила. Жестоко и прекрасно. Но нет. Ничего. — На самом деле… думаешь, тебя не заподозрят, куколка? Ну то есть… — он допускает в тон немного неуверенности. — Много людей видели как вы поссорились вчера. — Она разговаривала так со всеми, — Лиззи пожимает плечами и делает глоток, чтобы хоть как-то себя отвлечь. — Надеюсь, они его поймают. Посмотрят камеры видеонаблюдения, они тут повсюду натыканы, знаешь, — она поднимается. — Жалко, что так получилось. — Постой, — Кол решительно хватает ее за запястье. — Ты хотела что-то у меня спросить, ведь так? — Ты думаешь, что это я? — она закусила нижнюю губу, смотря на него внимательно и смущенно. — Что это я убила Мишель? Кол неопределенно повел плечами. — Может быть. Скорее, не исключаю такой возможности. Ты, куколка, слишком хорошенькая и милая, в этом должен быть какой-то подвох, не думаешь? — Я бы не смогла, — говорит она тихо и искренне, только вот… Он слышит ее сердце. Ее лживое маленькое сердечко, которое колотится с такой скоростью, выдавая ее ложь. Ему лгали так часто, он видит ложь в глазах и слышит ее в сердцах. Эта куколка убила свою подружку. — Я видел кое-что интересное. Она склоняет голову набок, улыбается, словно говоря: «ты меня не одурачишь, ни черта ты не видел». — Да? — Возможно, стоит поделиться этим с бравой полицией, не думаешь? Конечно, он ни черта не видел. Но блеф никогда ему еще не вредил. Она встает, идет к двери, расслабленно и спокойно, как будто ей плевать. — Это не я. — Я и не говорю, что это ты. Если это не ты… Тебе нечего бояться. — Я и не боюсь! — она оборачивается, смотря на него. Прижимается спиной к двери. — Может, ты это сделал? — Конечно, — Кол улыбается, — убил бы незнакомую мне сладкую девочку просто…ради забавы? Это в моем духе но… Вначале я бы ее трахнул. Он приближается к ней на вампирской скорости, прижимает к двери. Сильные пальцы сжимают запястья, вздергивают ее вверх, так что Элизабет едва касается носочками пола. — Я видела, как ты улыбнулся, когда увидел ее в луже крови, — ее голос становится все тише, а дыхание чаще, она смотрит на него, не отрываясь. — Как будто тебе нравится твоя работа. — Скажи мне правду, куколка, — он внушает ей, смотря в глаза. Неужели ее сердцебиение… лишь страх перед ним, а не признание? Это было бы таким разочарованием. — Это я сделала, — она шепчет, но с таким наслаждением говорит это ему. И Кол чувствует, что она лгала потому, что так должно быть. Нельзя говорить всем о том, что ты сделал. Но она не боится его и того, что сказала правду. — Я была там до самого последнего момента. До того как эта сучка захрипела в последний раз и издохла. — Элизабет усмехнулась, смотря ему в глаза своими, немного безумными, но бесконечно красивыми. — Я. Ее. Убила. А затем она улыбнулась, мило и нежно, словно ребенку. Кол ухмыляется. — Так сладко… и ты получила от этого удовольствие, верно, милая? Он поглаживает тонкие запястья в своих пальцах, удерживая их над ее головой. Провел аккуратным ногтем по венам, так же, как были разрезаны руки несчастной Мишель. — Убийства так заводят, верно? Тебя нет? — он почти касается губами ее уха. Элизабет закрывает глаза, едва не застонав. Она откроется ему. Скажет все, что он захочет и не будет ничего скрывать. Но как она врет, как ведет себя с другими. Она определенно самая настоящая психопатка, которая будет проходить тест на психическое здоровье, ничуть не проявляя отклонений, пока сердце очередной жертвы будет спокойно лежать у нее в сумке. Кол сжимает ее запястья чуть сильнее, улыбаясь. — Тебе бы хотелось утопить весь этот отель в крови? Всех этих женщин, которые смотрят на тебя с презрением и завистью к твоей юности и красоте? Всех этих мужчин, которые дрочат на тебя в ванной и мечтают, что ты отсосешь им, пока их толстые жены требуют от них исполнения супружеского долга? Всех этих лицемерных людей, которые думают, что их дерьмо не воняет, а ты всего лишь отпечаток грязной обуви под их ногами? — он шепчет ей на ухо, кусая нежную мочку. — Куколка, хотела бы ты вскрыть их всех, словно консервные банки с томатной пастой? Всех этих двуличных, жадных, подлых людей, смотрящих на всех свысока? Она тихо стонет от возбуждения, кивая и смотря на него во все глаза. Дверная ручка больно впивается ей в спину, но Лиззи этого и не замечает. — Сделаешь ли ты это вместе со мной, куколка, если я скажу, что тебе не придется заплатить за это ни цента? Ни одной минутки общественных работ, ни мгновения в тюрьме? Что ты скажешь на это? Она кивает, обнимая его одной рукой за шею. Такая хрупкая, милая и такая страстная сейчас, здесь, в это мгновение. Прижимается ближе к нему: — Все, все что угодно. Он подхватывает Элизабет под бедра, целуя горячо, грязно, влажно, как никто ее прежде не целовал. Внутри у нее все взрывается от восторга, замирает и вспыхивает вновь, от его сильных пальцев, жадных бесстыдных губ. Он не обращается с ней, как с нежной ценностью, и ей это нравится. Безумно нравится. Она с силой сжимает его волосы, отвечая и обнимая ножками. Так быстро, будто на свете нет ничего кроме их влечения. Ей нравится он, он такой непредсказуемый, опасный. Ей нравится быть так близко к смерти. Поэтому она поднимается так высоко без страховки. — Все этот так возбуждает, верно? Кровь, смерть, страдания… — он шепчет ей на ухо, поглаживает бедра, прижавшись своим лбом к ее, — И тебя это заводит, ты вся течешь с этого, куколка. — Трахни меня. Она шепчет это ему в губы, прижимаясь еще ближе. — Прямо сейчас, куколка? — Кол ухмыляется, наслаждаясь своей властью над ней. — Нет, я трахну тебя, но не сейчас. Сейчас мы пойдем веселиться. Утопим этот отель в крови.***
Он тянет ее за собой в ад. Их руки по локоть в крови. Ее халатик и его рубашка мокрые от крови, хоть выжимай, и давно утратили былой цвет. Этаж за этажом. Колу потребовалось не больше получаса, чтобы запереть двери, сломать замки и кнопки тревоги. Они истребляют секцию за секцией, номер за номером. Запах крови и дерьма уже пропитал воздух сверху донизу. Он едва помнит лица тех, кого убил. Кому вскрыл горло, кому свернул шею. Парочке симпатичных леди оставил смачный поцелуй в губы прежде, чем разорвать на куски. Они могли создать бы монстра Франкенштейна из тысячи людей, что погибли в этой ночи. Он курит в большом зале на седьмом этаже. Запах сигарет вперемешку с ароматом смерти, — пахнет не Шанель №5, — вызывает тошноту, но не у него. Смерть всегда так возбуждает. — Что ты делаешь, куколка? — он тушит окурок в глазу мужчины в белом костюме. Глазное яблоко как будто плавится, а затем вытекает, напоминая плохо прожаренную яичницу со слизью на поверхности. — Хочу устроить себе кукольный домик, — Элизабет деловито растаскивает трупы, уже начавшие коченеть. — В детстве у меня не было такого, знаешь… А хотелось. За игральным столом расселись в кукольных позах шестеро мужчин. Одна из девушек восседает на коленях толстого итальянца. Волосы свалялись, Лиззи постаралась привести их в порядок, но они все в сперме и крови. Платье спереди разорвано, огромная силиконовая грудь вывалилась, даже не потеряв форму. — Они скоро не смогут… сидеть так, куколка. Окоченение пройдет, и они станут мягкими. Начнут разлагаться. Он почти почувствовал эту сладковатую вонь гнили. — Хотя… Вряд ли им позволят. Здание вот — вот осадят полицейские и прочие. Мы будем на первой полосе. Да, фото разлетятся по всему миру. Номера, наполненные кровью. Номер, где люди висят, прикованные, как чертов Иисус, к стенам на манер гирлянд. Номер, где он учил Лиззи, как правильно потрошить людей, чтобы потом можно было сделать чучело. Номер, где они превратили людей в марионеток. Кажется, 1789. Какие же там стояли крики. Номер, где они играли в боулинг бритыми головами американской мафии. Номер, где Лиззи чуть ни убили, и там уж они повеселились всласть. Номер, наполненный грудастыми блондинками со всего отеля. В качестве эксперимента. Их оказалось так много, пришлось напихать, как килек в банку. На проверку, они оказались абсолютно неотличимы друг от друга. Девушки с длинными ногами, грудью до носа и волосами цвета майонеза. Да уж, сегодня коллекции сумасшедших извращенцев со всего мира пополнятся неплохой порцией фото, на которые они смогут вздрочнуть. — Тут что, не осталось никого живого? — она обиженно надувает губки, как маленький ребенок. Ее волосы, прежде белокурые, почти черные от крови. Халат воняет дерьмом. Кажется, она испачкалась чьим-то толстым кишечником. — Нет, куколка. Он касается пальцами ее нежного лица с кроткими глазами. Лица фарфоровой куколки из Изумрудного города. — Остались только мы. — А теперь ты трахнешь меня? И он трахнул. Здесь, в этой комнате, пропахшей кровью и мучениями. Прямо на полу, не заботясь о том, что на нем. Кол Майклсон никогда не питал иллюзий. Он чудовище, монстр, животное. И его желания были иной раз вполне примитивны, и если уж он расходился… Если вам не по вкусу «веселье» разнести шикарный отель, убив людей в нем, то вам его и не понять. Не понять этого удовольствия. Скоро снимки этого места будут повсюду. И тело Элизабет Мэй найдут в зале на седьмом этаже, рядом с миской, наполненной чьими- то глазами. Только голубого цвета. Ее найдут задушенной, с кровью на руках, частичками чужой кожи под ногтями и спермой на узких бедрах. Ее родители будут плакать и говорить, что она не могла. Только не их белокурый ангел-Лиззи. Конечно, им будет невдомек, что все ее отклонения родом из детства. Вся ее жизнь была кукольным домиком, домиком с безупречным фасадом, за которым скрывалась грязь и боль. Как и во многих домиках. Может, они и подумают об этом темной сухой ночью, занимаясь скучным супружеским сексом, но никогда, никогда не скажут. А интернет будет с удовольствием обсасывать каждую подробность кровавого убийства. Потому что люди это любят. Любят грязь и смерть.