То, ради чего стоит жить

— РАФАЭЛЬ! Я не помнил, чтобы Донателло когда-нибудь так кричал. Всегда очень спокойный и сдержанный, он редко позволял эмоциям взять контроль над холодным рассудком... в отличие от меня. Он даже злился иначе, не так, как все: голос его становился тише и прохладнее, а взгляд будто стекленел, пронзая оппонента ледяной яростью. В бою же мой брат никогда не тратил лишних слов и дрался сосредоточенно, тщательно продумывая каждое свое действие — зачастую на несколько шагов вперед. И вот сейчас, я вижу перед собой его искаженное ужасом лицо, так же отчетливо, как если бы между нами не было доброго десятка метров и плотного дымного облака. Наши взгляды пересекаются, и я сразу же понимаю, что мне пора двигаться с места. Я еще не понимаю, что именно происходит, однако инстинкты кричат едва ли не громче Донателло: убирайся отсюда, сейчас же! Куда угодно: вперед или в сторону, да хоть телепортируй прямиком в канализацию, лишь бы побыстрее. И, естественно, я чертовски опаздываю. Панцирь жалобно хрустит под чудовищным весом обрушившейся вышки, и меня со страшной силой ударяет о землю, так, что из груди вмиг выбрасывает весь кислород, а зрение застилает багровая пелена. Ужасная боль не позволяет вздохнуть или хотя бы просто шевельнуться... а может, это все давление обломков на мой бедный череп, кто знает. На смену растерянности и панике запоздало пришла досада и злость: что, черт возьми, произошло? Почему я опять оказался в такой ситуации?! И откуда во рту столько крови... Дышать невозможно. Тело отказывается подчиняться. Проклятье... как сильно меня приложило, что я едва могу скривить лицо от боли?... — РАФ!! Раф, ты в порядке, брат?!... Нет, я НЕ в порядке. Совсем не в порядке. Мой бедный панцирь, его, должно быть, раскроило на части от удара, иначе бы с чего ему так дико гореть?! Кашляя и задыхаясь, пытаюсь сделать вдох. Не получается. Конечности по-прежнему не слушаются, я их вообще не чувствую. Темнота перед глазами сгущается, становясь какой-то пугающей, липкой, обволакивающей. — Рафаэль! Отзовись!... Что с тобой?!... Не могу. Представьте себе, не могу! Что, так сложно подойти поближе и посмотреть самим, что со мной?! Ах да, я совсем забыл, вы же сражаетесь. Ну ничего страшного, я сейчас встану сам... я ведь должен уже подняться, в конце-то концов! Вот прямо сейчас... ну же... АРГХ!... Мне кажется, или голоса братьев доносятся как сквозь пелену? И эта пелена пропускает звуки все хуже и хуже. Черт, как же башка-то раскалывается... — Донни! Обернись!... Вскрик брата заставляет меня слабо дернуться, на мгновение вырвавшись из сонного оцепенения. Приоткрыв глаза, обеспокоенно вслушиваюсь в шум борьбы. Еще одна попытка подняться с земли — и вновь безуспешно. Даже просто выплюнуть скопившуюся дрянь изо рта, и то не получается. От неудачной попытки движения тело вновь взрывается страшной болью, и я без сил утыкаюсь лицом в залитую кровью почву. Как же... холодно... — ДОННИ!... — Майки, отойти!... — Но Донни... и Раф... — еще один слабый проблеск во тьме. Вновь распахиваю глаза, напрягшись: что-то с Донателло. Этот болван отвлекся... Вот дерьмо. А теперь еще и Майки растерялся. Рука слабо дергается в стремлении врезать брату по затылку; боль, естественно, тут же накатывает вновь, исторгая хриплый стон из глубин расшибленной груди. Сердце колотится как сумасшедшее, едва справляясь с агонией, а мысли путаются и гаснут одна за другой. Это что, конец? Забавно... — Майки!... МАЙКИ!... Дикий, испуганный крик Леонардо. Как разряд тока. Резко подскакиваю, в очередной раз вынырнув из объятий нездоровой дремы, и тотчас корчусь от боли — последняя начинает потихоньку сводить меня с ума. Но вовсе не это волнует меня больше всего. Лео... Лео кричал? Что-то с Донни и Майки... Этот идиот не уследил за ними!... Как и я... Разум снова начинает гаснуть, но на сей раз что-то меняется. Знакомое ощущение всепоглощающего жара зарождается где-то в районе солнечного сплетения и не имеет ничего общего с тем огнем, что жжет мои раны изнутри. Ярость... хотя нет, бешенство. Бешенство на самого себя, на свою слабость. На свою неспособность дать смерти пинок под зад, в то время, как моим братьям приходится по-настоящему туго. Как обычно — стоит мне выйти из игры, как враг начинает одерживать верх. Они безнадежны... Хрипя и содрогаясь, толкаю панцирем скопившиеся сверху обломки. Далеко не сразу, но конструкция начинает разваливаться под давлением моей ярости. Это пламя сильнее и разрушительнее, чем любой взрыв... чем любая боль... чем любой противник, посмевший причинить вред моим братьям. Старуха с косой в панике отдергивает свои загребущие когти от моего израненного тела. Еще не время. — АААРГХ!!... — с криком ударяю кулаком по жалким деревяшкам, мешающим мне выбраться из-под завала. Те с хрустом отлетают в сторону, а сам я — перемазанный кровью и сажей, здорово погнутый и потерявший добрую половину маски, — рывком делаю шаг наружу. Тело по-прежнему отчаянно сопротивляется любому движению, но все-таки слушается... Я знаю, что завтра едва ли смогу подняться с кровати и буду весь перевязан и обколот обезболивающими, но разве это имеет значение? Что вообще может иметь значение сейчас, когда прямо передо мной виднеются три темных силуэта. Братья смотрят на меня во все глаза, явно думая, что им это мерещится. Все трое сидят или полулежат на земле, раненные и потрепанные, но так или иначе жмущиеся друг к другу. Проигнорировав их ошарашенные лица, молча поднимаю саи и встаю впереди, лицом к тускло мерцающим в дымном смоге глазам-линзам Футов. И эту гоп-компанию не смогли одолеть мои братья? Слабаки... — Раф... — слабо окликает меня Майки. В голосе младшего слышится непередаваемое облегчение, и я, не удержавшись, бросаю на него угрюмый взгляд через плечо. — Ты... жив... — Ага, — мрачноватая усмешка озаряет мою залитую кровью физиономию, на которой с недобрым весельем пляшут отблески пламени. — На ваше счастье, у меня все еще есть то, ради чего стоит жить.