Всё дерьмо началось с этого сраного MV…
Они снимали Ko Ko Bop и так порядком вымученные приближающимся камбеком, несущим с собой изощрённое расписание, муторные тренировки, сопровождаемые всеми этими бесконечными, просто нескончаемыми перемещениями с места на место, и съемками почти каждый день. Одно предложение с данным контекстом уже вгоняет в тоску. Мало того, что происходящее на площадках в те дни изнуряло, так и случившееся в один из съемочных дней потом убивало Минсока изнутри и снаружи 24/7. Ну, а потом переезд в новое общежитие, чтоб окончательно добить его душу. Парень, к великому несчастью, не только осознал, но и ощутил на своём личном и горьком опыте всю ту глубину несовершенства мира, частично являющегося последствием человеческого идиотизма и природного стёба. Естественно, будучи человеком разумным, брюнет сразу точно и бесповоротно признал, что это не глюк и не ошибка, и не в коем случае не глупые извращённые бредни уставшего от рутины одинокого айдола, который общается со своей левой рукой чаще, чем с собственной мамой. Как всегда бывало с ним в трудных ситуациях, Ким старался убедить себя, что если это существует, значит так и должно быть. В мире нет чёрного или белого (прим. автора: только белое & красное) и всё правильное или неправильное определяется нуждами, желаниями и требованиями большинства, в народе трактующегося обществом, и рамками морали, созданной им же. Закон строится на надобности порядка и повиновения, для содержания системы в тонусе и её мнимого «совершенства». Сюмин это понимал и правда хотел считать, что это хорошо и он справится. Но сам факт того, что он и Сехун оказались соулмейтами только спустя несколько лет совместной карьеры и при этом они являлись разными сущностями, будучи так же одного пола, а теперь ещё и соседями по комнате — ломал его психику к чертям, и от этого в 28 летнем хёне постепенно просыпалась маленькая семилетняя девочка, которая просто: « ХОЧЕТ ПЛАТЬЕ И БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ ХОЧЕТ! » … Нет, ну платье он, конечно, не хотел, но идея перестать держать себя в руках, истерить когда хочется и всех затыкать слезами становилась всё менее и менее детской в его понимании.***
— Хён, ты снова забыл, как открывается дверь? — Довольно улыбаясь промямлил Сехун валяясь пластом на своей кровати, после почти двухминутного ступора старшего с ключами и новой, плохо знакомой ещё замочной скважиной. Хотя, думал он скорее, не о том, как дверь открыть, а как открыть и не посмотреть на эту наглую морковью морду. — Всё-то ты слышишь, овощ. — Ещё раз упомянешь цвет моих волос, и я тебя укушу, — почти строго, но скорее с непоколебимой уверенностью и вызовом протянул О Сехун. О Сехун. О боже Сехун. (О — читать как фамилию). Минсок сколько не бился головой об стену, сколько не прокручивал всю его биографию как фильм перед сном, не мог понять, как так вышло. Это тягучее, как мёд, чувство желания объять и так же оттолкнуть вызывало просто нереальное ощущение наполненной, всем чем только можно, пустоты. Как будто любовь была мячиком который на скорости нёсся к стене, а потом со смачным стуком отскакивал обратно. И каждый новый рикошет, каждый последующий отскок от твёрдой и безжизненной поверхности был болезненнее предыдущего. И каждый раз хотелось бросать всё сильнее. Айдол снова и снова бросал этот мяч и старался не думать, что они как два магнита повёрнутые одним полюсом, хотя это и есть тот самый случай, когда их соединение не возможно. Съемки заставили Сюмина забыть о счастливом будущем. Его преследовал тот день, когда у него на сердце появился скол. Дело рук О Сехуна, а точнее шрам от его режущего взгляда. Та дрожь, что его пробрала, когда они поймали взгляд друг друга, тот почти неуловимый электрический ток, что пробежал от его кончиков пальцев по скулам макнэ, как будто иголкой воткнулся в гоняющий по телу кровь орган. Но он продолжал кидать мяч. Ведь он слышал, что с другой стороны стены человек делает то же самое. Сехун несколько секунд пораздумав над чем-то встал с кровати одним рывком и, догнав хёна подходящего к шкафу с зеркалом, обнял его со спины. В следующий миг морковь превратилась из моркови в тортик. Из сексуального макнэ, милого и забавного мембера и просто хорошего товарища — в соулмейта. — Видишь? Мы одно целое, — глухо сказал Сехун в шею парню, как будто пытаясь запрограммировать свой собственный разум на это. На него иногда находило такое, что он пытался убедить то ли Сюмина, то ли самого себя, то ли же ту самую жестокую реальность, что всё у них нормально, и они всё делают верно. Именно из-за таких вот заскоков слишком чувствительного к Киму макнэ, у них и случались ссоры — старший никогда не заводил эту шарманку, не пытался придумывать оправдания. Знал, что не сможет ничего сказать по делу, а лепить всё, что попало из лжи, чтобы улучшить себе настроение, как делал его донсен, он не собирался. Посмотрев в зеркало Минсок понял, что тот имел в виду. Из-за того, что за окнами солнце уже село, а в комнате никто не беспокоился из-за отсутствия света, отражение в зеркале открывало замечательный вид на две прижавшиеся друг к другу фигуры, расстояния между телами которых не виднелось. В такие статичные моменты их как будто отпускала боль и, забыв про неё, они просто замирали, наслаждаясь мигом уединения, пусть и длился он иногда не больше пяти минут. Дыхание и пульс сливались в одно, они даже двигались плавно и параллельно, как один совершенный организм. И ребята бы, наверное, и дальше стояли так в своих раздумьях, если бы не вездесущий Чанёль. Со стороны послышался глухой стук в дверь. — Эээ, ну, мы собираемся устроить вечеринку, что-то типо празднования окончания съемок, — прозвучал из-за двери рэпер, как всегда немного заторможенно оттягивая слова, — вы придёте? Сехун тяжело выдохнул и уткнулся лбом в плечо Сюмина, который, в свою очередь, хоть и был на грани, но оставался вежливым. — Да, — изобразил он лень в голосе, — дайте только по частям себя собрать. — А, ээм, ну, да, собирайтесь и приходите вниз, лады? — Окей. Чанёль ушёл, а старший развернулся в руках донсена, воспользовавшись моментом, когда тот оторвался от его плеча, и взял