Пиджак

Холод. Это единственное, что преследует Антона по жизни. Все люди приходили и уходили, играя свою временную роль в этом шумном балагане. Некоторые даже выходили на первый план, но также быстро скрывались и махали платками на прощание. А потом на Шастуна нападала рецидивистка Грусть, и с каждым разом, переживая из-за людей, расставаний, да всего угодно, ему становилось всё холодней и холодней. Будто его поместили в камеру для хранения тушек свиней. Но проблема в том, что там поддерживается постоянная температура, в его же личной камере градусник давно разбился, не выдерживая такой отрицательной температуры. Антон усмехается в голове, ожидая когда на его термометре окажется минус двести семьдесят три градуса Цельсия. Абсолютный ноль. Когда вам просто холодно, физически, вы можете надеть на себя парочку свитеров, вязаные носки и укрыться пледом. Вы становитесь чуточку счастливей от этого. Первое время Антон тоже думал, что всего лишь замёрз и кутался во всё, находящиеся в его комнате. Но Реальность всегда бьёт под дых, а потом ещё наступает на ногу и выстреливает в голову. Шастуну никогда не было по-настоящему холодно. Ему было холодно в душе, ему было холодно, когда с ним общались люди, ненавидящие его, ему было холодно, когда над ним смеялись и издевались. После окончания школы ему стало холодно просто постоянно. Где-то в грудной клетке ползала огромная, склизкая, будто вся в масле, гадюка, раздавая свой необъятный холод. Чёртов Василиск из Гарри Поттера. Новое время, и у Антона в жизни перемены, большие, огромные, грандиозные перемены. Новые знакомства, новое шоу, но не новый показатель термометра. Скорей, даже это мнимое значение в его голове начало стремительно приближаться к отметке абсолютного нуля. Он любит в перерывах между съёмками постоять покурить один. На улице, даже без куртки, хотя за окном осень. Как-то плевать на плюс пять вокруг, ведь внутри тебя самого минус двести и огромная влюблённость к человеку, что сейчас ищет его по всему съёмочному павильону. Мальчик, сидящий внутри Шастуна, постоянно спорит с голосом Разума. Вы когда-нибудь вообще замечали, что спорите сами с собой? Антон замечал, и ещё ни разу не послушал маленького мальчика, думающего сердцем. Сидит там в уголочке, тихонько просит его одуматься и перестать нагонять на себя и не подпускать к себе никого, но голос Разума лишь подкидывает сухих веток в костёр, находя новые поводы ненавидеть себя и окружающих. Антону надоело быть таким. Таким ущербным, с абсолютным нулём в сердце, и с роем незатыкающихся пчёл в голове. В мире не хватит одеял, чтобы растопить эту обледеневшую корочку вокруг всех сосудов и артерий на сердце. Да, Шастуну это и не нужно. «Любить — полная ерунда», — рассуждал он, поддакивая голосу Разума и игнорируя внутреннего маленького мальчика, что верит в доброту и сказки. Сигарета летит в урну, но тут же ловкими, длинными и невероятно тёплыми руками подцепляется новая. Щелчок колёсика зажигалки, лёгкий и еле слышимый стук браслетов друг о друга — вот это стало родней, чем тысячи лиц, что он видел за свою жизнь, и тысячи фраз, которым он верил, отдавая на растерзания всего себя. — Так вот, где тебя носило! — с неподдельным облегчением выкрикивает Попов, улыбаясь и подходя к Антону ближе, но тот осматривает его с видом суицидника, которому уже всё равно: прыгнет, либо не прыгнет, вообще до Марса и обратно. Горько и тихо усмехается, пока голос Разума подкидывает всё новые и новые убийственные факты, почему у Арса нет ответной симпатии. — Я покурить вышел, — блёкло отвечает Шастун, глубоко затягиваясь, даже не замечая, с какой любовью и заботой на него смотрит Попов. Есть солнцезащитные очки, есть розовые очки, но на Антоне надеты новые, разработанные специально для него очки: в них не видна любовь, а только самые ужасные черты людей. — Ох, ты дурак что ли совсем? — он слышит какие-то шебуршание рядом с собой, а в следующую секунду на его плечи опускается тёмно-синий пиджак Арса. — Холодно, простынешь совсем, — с милой улыбкой продолжил он, поправляя лацканы пиджака. Шастун что-то чувствует. Он чувствует, как согревается, буквально изнутри. Градус повышается, совсем отдаляется от двухсот градусов. — Ты же сам замерзнешь, ты чего? — возмущается Антон, выкидывая бычок и стараясь как можно быстрее снять с себя предмет гардероба Попова. — О нет-нет, я не замёрзну, Тош. Ты же у нас как батарейка энерджайзер, вечно тёплый, — Арс тихо захихикал, обнимая Шастуна за плечи, поверх пиджака. Антон замирает и не знает, что делать. В мозговом отделе горит огромная табличка с надписью «Тревога», а с глаз улетают в бездну очки, и теперь он видит не просто хорошего актёра и доброго человека в Арсении. Он видит что-то похожее на ответные чувства. Попов тепло улыбается, отогревая всё своими тонкими малиновыми губами. Антон встречается с ним взглядом и представляет у себя картинку в голове, как тот самый маленький добренький мальчик буквально возрождается из пепла, как птица Феникс, пиная здравый смысл куда-подальше. — Ты назвал меня Тошей? Сень, меня так мама со школы не называла, — тепло от Арсения передаётся и растекается по всему телу, отражаясь и на собственной улыбке Шастуна. Он приподнимает правую руку, приглашая к себе в объятья, а Попов, не долго думая, ныряет под своеобразное крылышко, обхватывая тонкую, почти девичью, талию. — А меня Сеней никто со школы не называл. Слушай, ты правда такой тёплый, — промурлыкал Арс, прижимаясь ближе и стискивая того в своих руках. — Ты меня согрел, Сень. — Тош, может я всегда буду тебя греть вот так? — Сень, ты хочешь со мной чаще обниматься? — Я хочу быть с тобой всегда, Тош.