***
Кто знает, как это случилось? Наверное, никто не мог бы ответить на этот вопрос. Даже Мэтт. Особенно Мэтт. Он отдалялся от одноклассников постепенно, незаметно. Сначала перестал вступать в оживлённые споры. Просто стоял и слушал. Потом не делал и этого. На переменах всё больше читал или делал наброски. Почему так получилось? Наверное, потому что Мэтт был другим.Произошедшие было настолько естественно, что все вопросы сами собой отпадали, теряясь перед живым лицом кристально-ясной истины. Мэтт не расстраивался. Это, его не стесняло, скорее даже наоборот-предоставляло почти ничем неограниченную свободу наблюдать, думать и делать выводы. Мэтту было только четырнадцать. Весь мир лежал у его ног.***
Он медленно идёт по улице, освещённой яркими пятнами фонарей. Туман окутывает их, укрывая от неясной мрачности. Мэтту повезло. Собеседование прошло успешно. Теперь он-сотрудник одной из лучших в этом чужом городе реставрационных мастерских. Желаемое получено, но Мэтт не чувствует облегчения. Наверное, слишком устал. Этот мегаполис, шумный и суетливый, холодно-равнодушный, высасывает из него все силы. У Мэтта здесь нет не только друзей, но даже знакомых. Он и раньше бывал один. Но осознание того, что это была просто разновидность ненавязчивого, уютного общения пришло только сейчас, вместе с непомерным грузом настоящего одиночества. Люди, толпы людей смотрели, но не видели. Они, пойманные в смертельную ловушку серого города, не замечали никого, кроме себя. В попытках освободиться ещё глубже увязали в западне города - хищника. Мэтту было всего двадцать. Он ещё ничего не понимал... Это случилось ранним утром. Солнце пробилось сквозь густую пелену туч, узким лучом проникло в спальню Мэтта, золотыми пятнами легла на подушку и разбудило его. Мэтт и забыл, как хорошо просыпаться от удивительного снопа совершающих искр. Он поднялся с необычной лёгкостью во всем теле. Казалось, весь Мир принадлежит ему. Мэтт варил кофе, насвистывая полузабытую детскую песенку. И тогда во взъерошенной тёмной голове зародилась мысль, изменившая жизнь Мэтта раз и навсегда. Одиночество, тоска и безнадёжность, до того заполнявшие всё его существо, упав в благотворную почву порывистого духа наконец получили выход в Идее тридцатилетнего Мэтта.***
Эта навязчивая идея преследовала Мэтта уже около полугода. Рука сама собой тянулась к акварели, но он каждый раз отдёргивал её. Наконец, он не выдержал. Мазок за мазком, тень за тенью, тон за тоном появляется на бумаге лицо... Живое, дышащее спокойствием и покоем. Черты его неправильны, но вдохновенны. Мэтт в крайне странном состоянии. Такого не было уже давно. Он не в силах оторваться от работы. Мазок. Мазок. Ещё один. Последний. -Крис. Тебя зовут Крис. Я -Мэтт.- он, совершенно взволнованный, говорит тихо, еле слышно... Мэтт делает эту картину на дому. В каждом взмахе кисти он сохраняет чужую судьбу. Эта работа по душе Мэтту: ему не хочется отпускать прошлое. Натура его всегда стремилась к этому. Быть человеком прошедшего. Может поэтому он дружил молча? Может поэтому написал портрет своего друга Криса? Друга, никогда не существовавшего... Мэтт поднимается и идёт на кухню. Ставит на плиту чайник. -Альба, дорогая, ты будешь чай? Вопрос растворяется в густой тишине. -Тебе как обычно? Молчание...***
Если подняться на седьмой этаж третьего дома по Эйкли-стрит, открыть дверь квартиры номер сорок и войти в терпкий полумрак, в нос ударит резкий запах масла, лака и скипидара. Пока мир бешено, очертя голову, несётся вперёд к ужасающей пропасти, здесь, в мягком сумраке, на стенах будут висеть картины, связанные в стремлении сохранить прошлое, которого не было, и созданные единственно для этого. Здесь будут ждать тёплого прикосновения человека старые сколотые чашки с шершавыми внутренностями, покрытые почти стёршимся странным орнаментом. Здесь будут лежать в беспорядке ветхие книги. И когда вернётся хозяин и спросит, распахивая объятия кому-то невидимому: «Альба, если завтра придёт Крис ты не будешь против?» мы сразу поймём что это Мэтт, человек из прошлого.