Lay your demons at the door

      Визиты в кабинет начальства никогда не ведут к хорошему — либо ты будешь стоять коленями на ковре и отвечать за совершенный косяк, либо тебя ждет новое назначение. Джесси даже не знает, что хуже — и то, и другое едва ли порадует, но он идет к Габриэлю, как на расстрел, разве что без ста грамм виски — с ними было бы легче. Маккри усвоил это правило еще с момента, когда только попал в Blackwatch — будучи щенком, без клыков и когтей, он умел только скалиться и отвечать ядовитыми словами, тем самым защищаясь от нападок. Казалось, везде враги и каждый ждет лишь одного — когда он, мальчишка под крылом коммандера, потеряет бдительность, и его можно будет вышвырнуть на улицы, а еще лучше — вернуть за решетку, где ему и место. Один только черт знает, почему он еще здесь. Наверное, только благодаря Ему.       Затаив дыхание, Джесси стучит костяшками пальцев, сжатых в кулак, в закрытую дверь — с некоторых пор Габриэль Рейес запирается в своем кабинете. Казалось бы, два или три месяца, а все изменилось, встало с ног на голову и уже не станет прежним. Маккри тяжело смириться с мыслью о том, что теперь Габриэль не сможет увидеть ни его кривой ухмылки, ни рассвета над ромашковым лугом, ни даже подчеркнуто-вежливой, чуть ли не ангельской улыбки Джека. Все потому, что коммандер Blackwatch ослеп.       Жизнь военного никогда не обещала быть тихой и спокойной, тем более в их время, после утихшего Омнического кризиса — дел хватало всем. После десяти лет разрухи мир восстанавливался, тяжело и мучительно, но приходили в норму гражданские. После создания Overwatch можно было бы сказать, что всех их может ждать светлое будущее, но нет. По-прежнему были стычки с Когтем, которым занимался Жерар Лакруа, по-прежнему были опасности, и Overwatch, подобно проблеску света в самый темный день, стоял на страже мира. Джесси хочется сплюнуть от пафоса этих мыслей, но все действительно было так — Джек Моррисон, сменив Рейеса, стал чуть ли не символом Америки и мира. Теперь плакаты с героями висели на каждом шагу, и везде были счастливые лица детей, что хотели стать теми самыми спасителями в синих плащах. Не хватает только лозунгов, и все будет как в боевиках начала двухтысячных, если бы не одно черное пятно на этом самом солнце благородства и бескорыстной помощи — Blackwatch. Конечно, юридически Blackwatch не существовал, и мало кто знал о делах, происходивших в самой организации — проще закрыть все занавесом, чем отсвечивать внутренние проблемы, и хорошо, что Джек это понимал, иначе бы злых взглядов и шепотков за спиной было не избежать. Джек даже ухитрился скрыть то, что изначально Overwatch заправлял Гэйб — Маккри никак не мог представить босса в виде героя, облаченного в сверкающую броню. Моррисона нельзя было назвать плохим лидером — он умел вести дела, подставляться под политиков и улыбаться на камеры, а ведь именно этого требуют от хороших парней, не так ли? Вот только куда обожаемый Америкой Джек смотрел, когда Габриэль отправился на миссию в южную Испанию — никто не знает.       Джесси был зол на всех. На Моррисона, за то, что тот отправил Рейеса почти что в одиночку в чертову клоаку, где были люди, список преступлений которых пришлось бы читать сутки. Теракты со взрывами и заложниками, кражи, нарушение ни одного пункта ООН — и по другую сторону баррикад Рейес, один единственный Рейес, не считая молодняк и двух лейтенантов. Никто не сомневался в способностях Габриэля — человека, прошедшего SEP и Омнический кризис, да только эта уверенность вышла всем им боком — десяток трупов и калека-коммандер. Джесси был зол на Рейеса, который сорвался в гущу событий без прикрытия и плана, и, что самое обидное, ничего не сказав ему. Всякий раз при мысли об этом в сердце вонзается болезненная игла, и стрелок кривится, словно после дольки лимона — Габриэль ничего и не должен был говорить. Маккри ведь не полагается знать об операциях начальства, да? Личные терки командующего, а он, простой стрелок в дурацкой шляпе, как всегда не у дел, даже когда дело касается его коммандера? С этим еще можно смириться, пусть и с большим трудом. Больше всего Джесси был зол на себя. Нет, не из-за пафосного «не уберег, не оказался рядом, когда надо было», а за неосторожно брошенные перед отъездом Габриэля слова. Маккри до сих пор корит себя за них.       Скверное настроение, проигранный Гэндзи спарринг, выпитая бутылка виски и не вовремя попавшийся под раздачу Габриэль, возвращавшийся из кабинета Моррисона в третьем часу ночи, когда уже все спали — тогда Джесси еще не знал, что они обсуждали план предстоящей операции. В организации ходили сальные шуточки о слишком тесных связях главного лица всея Overwatch и его подчиненного — от банального «а вы знаете, что они в хороших отношениях еще с SEP?» и до красочных описаний физического контакта с заверениями правдивости увиденного. Джимми, белобрысый рядовой из отряда Аны, долго уверял, что видел, как Моррисон завалил Рейеса прямо на стол, смахнув рукой документы, и позже стягивал с него толстовку, склонившись непозволительно близко — совсем не по-дружески. К собственному сожалению парень не успел увидеть много сквозь приоткрытую щель, и ему пришлось быстро сваливать на утреннее построение — все знали, что за опоздание от Амари попадет сильнее, чем от Габриэля. Джесси не верил в эту брехню о столах и толстовках, и все же тогда, в три часа ночи, ему не хотелось думать о последствиях сказанных слов. Подумаешь, брошенная спьяну фраза! Кто не говорил лишнего, будучи под градусом?       — Да вы никак ослепли, коммандер? — С тихим, заикающимся смешком поинтересовался Джесси, когда Рейес случайно задел его плечом — мужчина был слишком погружен в чтение документа на тонком дисплее планшета, что не заметил бредущего вразвалку ковбоя. Столкнувшись с подчиненным, Габриэль только бросил на него короткий нечитаемый взгляд и ушел, ничего не сказав, даже не став отчитывать за ходьбу по базе после отбоя. Маккри определённо хотелось нарваться на ссору, да больше было не с кем — коридоры были пусты, а в ушах еще долго отдавались чужие шаги — тяжелые, усталые и медленные. Если бы только Джесси знал, что произойдет с Габриэлем через неделю, он бы закрыл свою пасть и никогда бы больше не возникал.       Никто не может знать будущего, и Джесси это прекрасно понимает — именно поэтому он не побежал первым делом обвинять в некомпетентности Моррисона, у которого и так хватает проблем, ведь он теперь главный во всем — еще вопрос, кому достанется Blackwatch. Может, их подразделение вообще распустят и сбагрят рекрутов куда подальше — несолидно, видите ли, держать в организации по защите мира бывших уголовников. Наверное, так было бы даже лучше — Рейес не скупился на напоминая о том, насколько же Маккри плохой ученик. Джесси хотелось бы съязвить в ответ, сказать, что не он, в отличие от коммандера, получил реактивами в глаза, да только это чистой воды злорадство. Габриэль не мог предположить, что на базе окажутся опасные вещества и террористы захотят ими воспользоваться — не мог предположить этого и Моррисон, разрабатывавший план. К такому не подготовят в военных училищах или в программе SEP. Винить подорвавшихся на минах преступников бесполезно — Джесси знает, что лишь потратит деньги на билет, если станет топтаться на их могилах. Он бы плюнул на них, но и от этого толку не будет. Чертов замкнутый круг.       Джесси даже без понятия, почему так цепляется за это — их с Габриэлем ничего не связывает, кроме службы. К тому же, Рейес его едва терпит: кривые усмешки, холодный цепкий взгляд карих глаз и постоянные штрафные на тренировках — все, что выпадало на долю ковбоя до недавнего времени, до той миссии. Похоже, коммандер решил стать его личным ночным кошмаром и успешно справлялся с этой задачей — даже сейчас Маккри без зазрения совести может сказать, что в определенный период ненавидел его. Как, однако, все меняется — сейчас он стоит у двери в кабинет начальства и думает о том, какой же он дурак. Еще он думает о том, каково это — оказаться слепым. Это же не просто закрыть глаза и попытаться ходить по комнате, это, черт раздери, навсегда, что бы ты не делал. Открой глаза и не увидишь ничего — тебя окружает тьма. Вот это — по-настоящему страшно.       Секунды кажутся улитками, и Джесси раздраженно мнется с ноги на ногу, слыша тихий звон шпор на сапогах — он так и не снял их, даже если Амари клялась, что сорвет их, если увидит еще раз тонкие зазубрины от лезвий в столовой. Чуть слышный писк оповещает о том, что дверь открыта, и Маккри не медлит, заходит внутрь, сразу же прикрывая за собой дверь — разговор личный, а на базе даже у стен есть уши.       После ярких ламп коридора сложно привыкнуть ко мраку — единственным источником света является маленькая щель между занавесками, сквозь которую пробивается тонкая полоска света. На улице мрачно, небо затянуто тяжелыми тучами цвета свинца — того и гляди, скоро гроза начнется. В нагретом воздухе витает запах озона — бодрящий, чуть уловимый, он приводит в чувство. Джесси моргает, давая глазам привыкнуть к темноте, и замечает Рейеса — коммандер сидит за рабочим столом, откинувшись назад в кресле и, кажется, дремлет. В прежние времена это вызвало бы удивление — Маккри ни разу не видел босса расслабленным. Габриэль никогда не пил в компании подчиненных, никогда не отдыхал — всегда занят делом, всегда собран и спокоен. Словно не человек, а только искусственная имитация, от шрамов на щеке и вьющихся темных волос до хриплого голоса, пока под слоем загорелой кожи кипят микросхемы и двигаются шарниры.       Доступ в кабинет, должно быть, предоставила Афина, но сейчас это неважно. Что может быть важно, когда удается застать коммандера без его брони из отчуждения и холодности? У Джесси перехватывает дыхание и неприятно сосет под ложечкой, когда он начинает думать об этом — Габриэль беззащитен, открыт, и это само по себе заставляет тяжело, нервно выдохнуть. А что, если проснется? Он ведь даже не узнает, есть ли кто-то перед ним, и, конечно же, он не угадает, что рядом, в нескольких сантиметрах, находится его беспокойный, болтливый ученик Джесси Маккри. Возможно, это его шанс.       Стрелок подходит ближе — звон шпор тонет в мягком ворсе ковра, но, несмотря на это, Джесси с каждым шагом дышит все тише. Только бы не спугнуть, только бы не проснулся, не то все пойдет ко дну и останется только спасаться бегством. Это чертовски волнительно, и Маккри даже хочется отказаться от глупой затеи, уйти, сделав вид, что ничего не было. Пока ничего и не произошло, но еще не поздно повернуть назад — Габриэль ведь даже не узнает о проникновении в его кабинет. Тяжелый, болезненный удар попадает в самое сердце — сколько всего можно было бы сделать с коммандером, будь у Джесси больше смелости или хотя бы шот с виски. Чужая беззащитность заставляет появиться на свет самые грязные, самые постыдные мысли, и Маккри упрекнул бы себя за них, будь он младше лет на десять. Сейчас — только нервная, кривая усмешка на дрожащих, искусанных от волнения губах.       Одна только мысль о подобном кажется детской. Это больше, чем шалости, которые он совершал раньше — как можно сравнивать усы из пены для бритья на лице Джека и то, что Маккри собирается сделать? За это влетит, причем крупно, и не отделаешься десятком кругов вокруг полигона и месячной чисткой картошки на кухне. Сейчас или никогда. Иначе Джесси не простит себе упущенный шанс и до конца жизни будет сожалеть. В худшем случае — Джесси будет думать об этом за решеткой, лежа на жесткой койке и глядя в потолок, с которого сыплется штукатурка. Все это будет потом, но сейчас — Габриэль.       Рейес спит — его глаза закрыты, но веки чуть дрожат, словно в любую минуту мужчина может проснуться. Джесси никогда не приглядывался, не до того ему было, а сейчас есть возможность, и будет величайшим грехом упустить ее. Во сне лицо Габриэля спокойно и расслаблено, можно подумать, что ему снится что-то хорошее. Стрелок нервно усмехается и сразу же зажимает себе рот ладонью — разве Рейесу может сниться хорошее? Снится ли слепым что-нибудь? Совсем некстати Маккри вспоминает об андроидах и электроовцах. Он старается отогнать эти мысли, потому что такая чушь сейчас лишь мешает сосредоточиться. Проходит всего несколько секунд и получается успокоиться — слепые видят сны, а если это не правда, то так тому и быть. Должно быть, Габриэлю снится что-то из прошлого. Может, времена их с Джеком подготовки, а может детство. Кто знает, может и коммандеру снятся овцы.       Глаза привыкают ко мраку, и Маккри может заметить линии шрамов — они кажутся черными, глубокими и болезненными. Шрам на левой щеке, переходящий к переносице, кажется старым, словно ему уже несколько лет, и только Джесси знает, что он был получен всего полгода назад, в одной вылазке в Огайо — был взрыв, и Габриэля задел осколок стекла, расцарапавший щеку и линию челюсти. Взгляд скользит ниже, к губам, чуть сжатым и потрескавшимся — должно быть, Рейес прокусил ее после одного из совещаний. На нижней губе еще один шрам — белесый, чуть заметный, но он остается шрамом. Маккри не считает, сколько у него самого отметин — на одних только руках наберется десяток, но Габриэль — совсем другое. Джек до сих пор думает, что от бывшего коммандера Blackwatch может быть толк даже в таком состоянии — если не как от бойца, то как от стратега. Джесси хочется рассмеяться Моррисону в лицо — очевидно, что все это лишь цирк, потеха для политиков и богатеньких, где Рейесу отвели роль веселящего толпу калеки.       Несколько прядей вьющихся волос прилипли ко лбу, и Маккри до боли сжимает губы, закусывает нижнюю, царапая зубами, и все ради того, чтобы не сорваться — слишком велико искушение. Пальцы тянутся к чужому лицу, и больше всего хочется убрать эти пряди в сторону, аккуратным и ласковым движением, после чего провести по скуле, почувствовать тепло загорелой кожи. Черт, черт, черт! Он не о том думает. Джесси сглатывает и закрывает глаза, собираясь с силами. Сердце бьется в висках, и все расплывается, когда стрелок склоняется ниже, нависая над спящим коммандером — приходится опереться о ребристые ручки кресла, чтобы не упасть — ноги дрожат, и кажется, Маккри вот-вот упадет.       Рейес его убьет. Определенно убьет.       У Габриэля удивительно мягкие, теплые губы, чуть сладковатые и шершавые. Это чувствуется, стоит по ним провести горячим языком, самым кончиком, касаясь медленно и аккуратно, чтобы не спугнуть. Маккри всегда думал, что губы командора твердые, холодные, плотно сжатые, испещренные затянувшимися шрамами, что будут ощущаться даже в поцелуе — тот вылезал из таких заварушек, что Джесси и не снились. Щетина колется, щекочет щеку, и, Джесси уверен, останется раздражение, но сейчас, когда Габриэль такой податливый и позволяющий делать все, он просто не может упустить свой шанс. Он сорвал куш, выиграл три семёрки и Ройял Стрит Флэш, объявил шах и мат судьбе-сучке и теперь наконец дорвался, вцепился в человека, ставшего предметом мокрых снов. Хорошо, чертовски хорошо, так, что пьянеешь, только находясь с Габриэлем рядом, в маленькой, по-военному обставленной комнате. Вдыхая его запах — бергамот, корица и шоколад — Джесси готов кричать всему миру «Я поцеловал Габриэля Рейеса и до сих пор жив!». Да, этот день войдёт в историю и будет отмечаться красным крестиком в календаре, за него будут воевать с радужным флагом в виде знамени!       Джесси представлял, что Рейес проснется и с рыком оттолкнёт от себя, без лишних слов даст кулаком в нос и, в общем-то, будет прав — у Маккри никогда не было права даже на объятие, что уж говорить о таком личном, как поцелуй. Ни капли нежности, ни слова поддержки — лишь холод, лишь пугающее безразличие, исходящее от человека, изменившего его жизнь. Нельзя переходить грань служебных отношений и точка, ничего больше и не добавишь. Рейес, не церемонясь, вытащил его из ада, надавал по шее и скрупулёзно, дотошно учил быть человеком, раз за разом тыкая носом в ошибки, как непоседливого щенка — в перевёрнутую миску с водой или еще хуже — в кучку говна. Воровать даже мелкие вещи — плохо, а если не усвоил — по пальцам, а рука у Рейеса крепкая, шевелить ладонью ещё день-два будет больно. К женщинам относиться с уважением, не понимаешь — десяток кругов по полигону. И так бесконечно. Методом проб и ошибок, громких ссор и, казалось, непримиримых конфликтов, да даже щедрых затрещин, Габриэль сделал его тем, кем он является сейчас. Теперь Маккри был не швалью с улиц, не помойным псом, а человеком, тем, кем должен был быть с самого начала, если бы судьба была хоть чуть-чуть милосерднее и не забросила в развалины каменных джунглей. Сейчас Джесси просто делает шаг в пропасть, без оглядки, не обращая внимания на остатки здравых мыслей — он заслужил это, заслужил хоть раз показать своё «я», и гори Гиеной огненной все, что будет дальше.       Детство Джесси сгорело в Омническом кризисе — не осталось ничего, ни фотографий, ни памятных амулетов-браслетов, которые бывают в дешёвых голливудских фильмах начала двухтысячных. Кулон с фотографией матери внутри? Кожаный браслет, купленный отцом на ежегодной ярмарке? Ничего из этого у Джесси нет — вместо этого на его руках застыли крошки чёрного пепла, едкий дым щекотал ноздри, а механический грохот раздавался за спиной всякий раз, как мальчишка выходил на улицы. А потом — один из Мертвецов, худощавый и татуированный, схватил мальчишку за шкирку, как маленького глупого корги, и утащил куда подальше, там, где роботы — лишь груда металла, а не то, что может убить тебя. Надо согласиться, вступить в банду и заниматься контрабандой намного безопаснее, чем умереть на помойке в поисках еды. Только вот правильно ли?       Молодость всегда беспощадна, что бы ты не делал. Ты можешь вознестись до небес, занять местный Олимп и купаться в славе, развалившись в большом бокале для мартини, а можешь побираться в гетто, просить монетку и смотреть исподлобья на лощёных мальчиков-героев, которые пришли спасать мир. Джесси досталось что-то среднее, но он и не думал жаловаться. Годы, проведённые в банде, были суровы, и все же, спустя столько лет, даже в них ковбой находит что-то по-своему очаровательное. Его юность была бурной, насыщенной, в окружении алкоголя, остающегося пряной сладостью на языке, и девушек, соблазнительных и мягких, как фрукты. Джесси не раз целовался, ни единожды проводил ночь с незнакомкой, встреченной в баре, а потом просыпался на смятых простынях, даже не пытаясь вспомнить имя ночной любовницы, ведь в этом не было толку. Джессика, Алехандра, Джейн, Кэролайн — всего лишь имена, пустые и совершенно чужие, холодные и бесчувственные. Сегодня одна, завтра другая, это как игра в карты — меняешь одну на другую, а колода не заканчивается, она бесконечна, сколько не листай, и это, конечно же, радует. Блондинка, брюнетка, шатенка или рыженькая — не важно. Лишь бы скоротать ночь, лишь бы не утонуть в собственных кошмарах, не возвращаться к банде мертвецов и ощущению мелкого песка на собственных губах, палящего солнца в волосах и приставленной к виску пушке.       Blackwatch, элитный отряд плохих ребят, которые умеют все, от стрельбы из снайперской винтовки до подрыва зданий, разве что крестиком не вышивают да серенады под окнами не поют. Они были сильнее, намного сильнее, а их было всего десять — против сотни ребят из банды. Грохот за спиной, кусок бетонной стены бывшей кафешки, где Джесси когда-то пил гадкий на вкус кофе, и темнота — все, что запомнил Маккри, а дальше — бьющий в глаза свет, совсем как в фильмах на допросах копов в конце девяностых. Только вот не было «хороший коп» и «плохой коп» — за стол сел грозного вида мужчина лет сорока, с парой хороших шрамов на лице и внимательным взглядом карих глаз. Было в нем что-то такое, что цепляло внимание, и Маккри довольно долго пялился на него, даже забыв, как дышать. Грубые черты лица, смуглая кожа, темная борода, аккуратно подстриженная, и черная шапочка, из-под которой торчало несколько вьющихся прядей каштановых волос — Джесси не назвал бы этого человека привлекательным. Такие черты лица больше бы подошли какому-нибудь уголовнику, которого посадили за убийство и грабеж, но никак не коммандеру секретного подразделения всемирно известной организации добрых ребят. Выбор небольшой — гнить в тюрьме, отбывая сроки, которые сложились бы в скромное пожизненное, или же вступить в этот Blackwatch и жить под присмотром главы подразделения, этого самого мужчины с тяжелым взглядом темных глаз. Джесси выбрал второе — жизнь коротка, а пятьдесят с лишним лет за решеткой — это долго и утомительно. Никто не может гарантировать твою безопасность в тюрьме — там ты сам по себе, выживай, как получится, и всем все равно, кто ты и как тебя звать. Не самая романтичная история знакомства. Будучи в тускло освещенной допросной, Джесси Маккри, когда-то бывший контрабандист, а теперь рядовой в суперсекретной организации, познакомился с Габриэлем Рейесом, который в будущем станет самым важным для него человеком, сам того не осознавая.       Целовать Габриэля было совсем иначе, чем девушек «на ночь». Не сминая чужие губы в жестком, полном похоти поцелуе, не сжимая до синяков бедра, не зарываясь пальцами в густые волосы, чтобы оттянуть их назад и сильно, со вкусом прикусить кожу шеи — с Рейесом все было по-другому, по-особенному, так, что искры взрываются фейерверками перед глазами, и хочется утонуть в этом океане чувств с головой. О да, это как Бейлис — сладкий кофейный привкус на языке, горячая волна, бегущая от горла и опаляющая всю грудь и, наконец, расслабленность в теле, когда мышцы становятся мягкими и податливыми, что хочется лишь одного — лечь и закрыть глаза, отдаваясь ощущениям. Габриэль был на вкус как лучший ликер, когда-либо попробованный Джесси. Сладкий, нежный, опьяняющий и оставляющий ни с чем не сравнимое послевкусие — Маккри уверен, что будет вспоминать этот поцелуй еще долго.       Контроль, Джесси, помни о контроле. Не сорвись, не причини вред, не испорти все. Маккри касается медленно, осторожно, почти не соприкасаясь, боясь, что оттолкнут, что не примут, что он больше никогда не сможет взглянуть на Рейеса без стыда, ведь переступил грань их хрупкого доверия и сам все разрушил. Словно бы их отношения — хрупкая ваза эпохи каких-нибудь китайских правителей ценой в несколько миллионов долларов, а Джесси просто взял её, повертел в руках и преспокойно уронил с высоты этажа эдак десятого-двенадцатого. А позже закурил, так флегматично и просто, без сожалений и попыток пойти, собрать осколки и склеить. Это же проще простого — разрушить все, что он зарабатывал кропотливым трудом, попытками стать лучше. В голове болезненно проясняется — у них и не было никаких отношений. Даже товарищества — и того не было, а Маккри умудрился сделать все хуже. Такой вот он — к чертям сметает все, что строил до этого годами. Сейчас Джесси хочет верить, что достоин хотя бы улыбки, если тепла в глазах Рейеса никто больше не увидит.       Только Габриэль не оттолкнул, и одно осознание этого заставляет сердце биться в разы чаще. Коммандер лишь крепче вцепился побелевшими пальцами в подлокотник и взглянул так спокойно, словно ничего и не происходит. Не было мимолётного соприкосновения губ и не было крепкой ладони его ученика на плече. Рейес не отстраняется, молчит, и это молчание давит сильнее, чем если бы он послал стрелка к чертям. Пусть лучше Габриэль кричит, пусть вывихнет ключицу, да пусть хотя бы укусит за губу, обрывая поцелуй, но не остаётся спокоен, будто каменное изваяние, будто только терпит и ждет, когда же все закончится. Джесси страшно, его губы кривятся в поцелуе, и он тянет на себя Рейеса, прося большего, забирая все, что может себе позволить. Утонул в пресловутом океане, задохнулся, не смог встать после нокаута — биение собственного сердца зашкаливает и кажется, оно бьётся под веками, когда Маккри закрывает глаза и кладёт влажные, холодные ладони на щеку Рейеса — щетина колется об огрубевшие от оружия пальцы, но плевать. Сегодняшним вечером Джесси заберёт все, что сможет унести, все, что ему позволят, пока не остановят, не прикажут свалить с глаз долой. Если Рейес прогонит — так тому и быть, стрелку не впервой слышать отказ, и будет достаточного одного «нет», чтобы все закончилось. Только Габриэль молчит, и Маккри считает каждую секунду на вес золота. Еще чуть-чуть, пожалуйста. Пусть ощущение вседозволенности продлится на несколько мгновений.       Всякий раз Джесси старался забыть о том, что Габриэль слеп, и это было величайшей ошибкой, намного страшнее, чем полные яда и презрения слова, брошенные в спину. Он не хотел смотреть в карие глаз и видеть серебристую поволоку, затянувшую полупрозрачной пленкой когда-то насыщенную радужку. Слишком больно думать о том, что произошло. Рейес будто бы чувствовал его взгляд и отвечал так безразлично и холодно, что внутри все застывало от безмолвного ужаса — как одна роковая миссия может сломать человека изнутри, выжечь в нем дыру и оставить только оболочку, без души и чувств. Такой Рейес пугал.       А затем случилась вся эта чертовщина, треклятая миссия на одной из баз в южной Испании и Рейес, опутанный дыхательными трубками, катетерами и ремнями, как щупальцами причудливого морского гада. Пугающе бледный Габриэль, окровавленный, с месивом в животе и слабым дыханием на кислородной маске отпечатался в памяти настолько ярко, что приходил в кошмарах, только вот грудь не вздымалась от тяжелых, редких вздохов. Холодная, мертвенно-бледная рука безвольно свисала с медицинской койки, пластик маски оставался чист, а зелёная линия была ровной, как по линеечке. Во снах был долгий, противный писк, от которого хотелось завыть, закрыть уши руками и оказаться где-нибудь далеко, очень и очень далеко, лишь бы не вглядываться в осунувшееся, заострившееся лицо названного отца — оно казалось чужим, будто бы высеченным из камня — настолько Габриэль был бледен. Просыпаясь, Джесси ещё долго не мог отойти от кошмара, повторявшегося из ночи в ночь. Первым порывом было броситься в комнату коммандера и схватить его, еще сонного, ничего не соображающего, за плечи. Лихорадочно найти в спутанном покрывале чужую руку, почувствовать тепло ладони и наконец сжать пальцы, переплетая осторожно и в то же время надежно — чтобы убедиться, что Рейес жив, что он в порядке и никуда не уйдет.       Возможно, Габриэль бы предпочел, чтобы сон Джесси стал реальностью. Так уж завелось у матерых солдат — если не можешь принести пользу обществу, то лучше пойти и тихо умереть в какой-нибудь заварушке, да даже в пьяной потасовке в придорожном баре, ведь лучше это, чем слепота и страх отставки. Первое, что сказал Габриэль, когда пришел в себя, так это то, что контракт Джесси окончен, и он волен идти на все четыре стороны. Хочет — пусть валит на север, в Канаду, где можно пить кленовый сироп, кутаться в клетчатый шарф и фотографироваться на фоне здания парламента. Хочет — первый поезд на юг отвезёт его в солнечную Бразилию и, кто знает, может, Маккри еще успеет на карнавал. Джесси слушал Габриэля и молчал — даже сил съязвить не было. Им обоим нужно было время, и стрелок верил, искренне верил, что он сможет стать Рейесу поддержкой в это тяжелое время. Никто не ожидал, что некогда один из самых опасных людей в организации станет таким.       Джек покрывал выходки друга, как мог, а Рейес на любые слова Моррисона лишь кивал, заторможено и устало, как кивает человек, знающий, что ему осталось недолго. Всем своим видом он словно бы говорил «зря ты все это делаешь, мальчик с кукурузной фермы, я списан со счетов. Отправляй в утиль.» Не было прежнего Габриэля — ворчливого, хмурого, требовательного коммандера, что мог из каждого вытрясти душу одним только взглядом — пронзительным и цепким, будто читающим все потаенные мысли. Остался измученный, сломленный человек, смотреть на которого было почти физически больно — неприятно ныло сердце, щипало в уголках глаз, и горячая вола сожаления отдавалась в горле, не давая сказать и слова. Что ты можешь сказать человеку, который потерял все? Куда податься слепому вояке, раз собственной организации он к чертям не сдался? Вот именно, что только на покой, с чеками об отчислении денег, которые останутся лишь гладкими на ощупь бумажками, не более. Габриэлю этот покой виделся разве что в старости, на смертном одре и в пустой квартире. У него никого, кроме Джесси и Джека, и не было — Маккри ни разу не видел мужчину с письмом на Рождество, а дни рождения коммандер предпочитал проводить в одиночестве, запираясь в комнате с большой початой бутылкой старины Дэниэлса. Джесси даже не мог его ни в чем обвинить — коммандер просто не стал бы слушать, пропуская любые нравоучения мимо ушей. Упрямым Габриэль был и сейчас, хоть что-то та миссия не отняла у него.       Рейес чуть сжимает губы, нерешительно и как-то отчаянно, вжимаясь всем телом в спинку кресла, словно бы в страхе. Его пальцы судорожно вцепляются в подлокотники в поисках поддержки, и Джесси, недолго думая, накрывает теплой ладонью его холодную руку — ласковое, бережное прикосновение, чтобы показать, что Габриэль в безопасности. Маккри никогда не причинит ему вред — просто не посмеет. Джесси настолько больно за другого человека, что ему чертовски хочется клясться, обещать, что он будет рядом, он обязательно поможет, стоит только попросить и все будет хорошо. Только вот хорошо не будет, и глубоко внутри, в самых темных уголках сердца Маккри это понимает — даже Ангела не в силах помочь, с ее-то талантом, который многие называют не иначе, как неземным чудом. Рейесу не вернуть зрение и это, пожалуй, самое горькое, что когда-либо понимал Джесси. Коммандер откажется от операции — слишком гордый и слишком упрямый.       Воздуха не хватает, и Джесси, так и не закрывая глаз, отстраняется. Теперь он только нависает над мужчиной и смотрит долго, внимательно, заново открывая для себя Габриэля. Упавшая на глаза прядь каштановых волос кажется блеклой, и в ней проглядываются тонкие нити седины — кажется, будто за месяц Рейес постарел на несколько лет. Черты его лица больше не выглядят грубыми, словно бы их вытесали из валуна — теперь в них проскальзывает что-то хищное, будто бы у животного, и Джесси не знает, как объяснить это смутное чувство опасности рядом с коммандером. Крылья носа трепещут, когда Рейес открывает глаза — светло-карие, блеклые и оттого кажущиеся неестественными, даже пугающими. Короткие темные ресницы дрожат, и коммандер спешно отводит взгляд, словно бы стыдится, за что Джесси сотни раз себя проклинает — он все испортил. Обманул чужое доверие, разрушил все, к чему стремился долгие годы, и теперь остается лишь ждать, что скажет Габриэль. Маккри слышит пульс собственного сердца — оно бьется где-то на затворках сознания, так, что стрелок чувствует его всем телом. На кончиках похолодевших от волнения пальцев, в висках, в горле, что начинает першить — ему страшно, и больше всего он боится услышать «пошел прочь».       — Это все, чего ты хотел? — Голос Габриэля хриплый, изнеможенный, и только на мгновение в нем можно заметить прежние приказные нотки, которые Джесси, признаться, уже и не надеялся услышать. Краешек левой губы нервно дергается в отдаленном подобие ухмылки — Маккри давно знает, что это означает плохо скрываемое раздражение. Габриэль злится, но злость эта — слабая, словно бы неохотная. Будто Рейес злится только ради приличия — Джесси хочет верить, что это именно так.       В отчаянном порыве он тянется к мужчине снова, с чуть слышным шмыганьем утыкается холодным влажным носом в шею и дышит — шумно, тяжело, будто бы гончая после забега. Сейчас не хочется не отвечать, не что-либо объяснять — все это может подождать, если не до завтра, то пусть Рейес спросит об этом хотя бы через полчаса. Джесси сгребает Габриэля в неуклюжие, слишком осторожные объятия, сжимая ткань его пыльной толстовки дрожащими пальцами — в нос бьет крепкий запах горьких лекарства и дыма, вероятно, от пожарищ. Маккри хочется курить, хочется напиться до беспамятства, но больше всего — увидеть собственное отражение в чужих глазах. Растрепанный, раскрасневшийся юнец с дурацкой ковбойской шляпой, съехавшей набекрень — так, наверное, он бы и выглядел в глазах Рейеса. Волна сожаления накатывает, подобно цунами, и Джесси делает глубокий вдох, срываясь на хрип. Воздух кажется плотным и чертовски горячим — разве что не дрожит в полумраке комнаты, закрытой плотными шторами.       — Прости, Габриэль. Мне жаль, что такое… произошло. — Говорить удается с трудом, и мысленно Джесси ненавидит себя за каждое произнесенное слово. Да плевал Рейес на его жалость с высокой колокольни! Жалость исправит что-нибудь? Вернет зрение? Нет. Все это бесполезно, и Маккри хочется заламывать руки от собственного бессилия и выть, как воет волк, потерявший семью — надрывно, сипло, до боли. Джесси ждет, что Рейес залепит затрещину — болезненную, крепкую, так, что след останется на сутки и онемеет челюсть. Что же, будет прав. Только вот Габриэль не делает этого — смотрит спокойно и, кажется, даже насмешливо.       — Не будь как Моррисон. Мне с головой хватает его жалости, а от твоей только тошно становится. Лучше обними и, будь добр, помолчи.       И ковбой обнимает крепче, увереннее, прижимается ближе, опаляя горячим дыханием шею — Рейес дергается, и по его телу пробегает нервная дрожь, от чего Маккри только улыбается. Коммандер неловко, медленно обнимает его, так и не сжимая кольцо рук — лишь кладет ладони на спину стрелка и утыкается носом в макушку, чуть фыркая, потому что непослушные пряди волос щекочут щеку.       — Комманд…       — Молчи, Джесси.