***
Две недели назад Когда ты отрабатываешь сутки через двое в больнице, повторяя, как робот на спидах, одни и те же фразы, они часто вырываются у тебя просто так — в качестве рефлекса. А когда эти самые сутки через двое ты отрабатываешь в больничной аптеке у самого выхода, есть одна фраза, которую ты учишь наизусть, которая снится тебе по ночам и становится суровой реальностью днем. — Снимите бахилы! — ору я в окно проходящему неподалеку пареньку, который бодро вышагивает по осенней листве, расшвыривая её во все стороны. Настроение у меня, в общем-то, отличное — смена закончилась, а скидки на замороженные овощи в супермаркете по дороге с работы еще длятся, поэтому жизнь прекрасна хотя бы на этот вечер. Отчего бы не помочь человеку? — Идите нахуй! — прилетает мне ответочка, и я оскорблена ровно до того момента, пока не замечаю, в общем-то, очевидное — парень наклоняется и демонстративно зашнуровывает бахилы. То есть, слишком синие и слишком большие кроссовки, которые я только что за бахилы приняла, но главное — не это. Главное — меня только что послали. Просто так послали. Я захлопываю окно и ухожу жарить овощи — бывают же люди!***
— Сними бахилы! — ору я и прячусь под подоконником, как школьница. — Иди нахуй, дура! — орут мне в ответ с улицы. — Сам иди! — сдавленно ору и зачем-то хихикаю. Честно, я не смогла сдержаться, это — выше моих сил. Парень в кроссовках снова совершал променад прямо у меня под окнами, и что мне оставалось делать — не оставлять же все так, как есть? Тем более, он меня послал — это добром никогда не кончается. Тем более, он вроде как ничего такой.***
«Иди нахуй». Я читаю надпись на асфальте и вскидываю брови. Чувак, мимо — мои окна совсем с другой стороны, пора бы запомнить, в конце концов, мы друг друга так приветствуем уже неделю. Бабуськи на лавочках смотрят на меня немного подозрительно, но ничего не говорят — в конце концов, если рассорятся со мной, больше некому будет делать уколы бесплатно и советовать «ну как эти таблеточки, но дешевле в три раза». Хмыкаю и иду к подъезду. За неделю взаимных приветствий и посылов на три веселых буквы я усвоила три важных вещи. Первая — чувак с бахилами всегда идет домой в промежуток между девятью часами вечера и десятью минутами десятого. Не раньше и не позже. Вторая — он всегда возвращается, но по утрам я не вижу, как он уходит. Третья — он симпатичный. Последнего пункта мне хватает с головой, чтобы каждый вечер орать ему в окно магическое «сними бахилы» и каждый вечер слышать в ответ все более изощренные ругательства. К девяти часам вечера парень в бахилах появляется на горизонте. Идет по тротуару, как мне кажется, чуть медленнее, чем обычно. Я молча жду у окна, глядя на мельтешащие синие точки-кроссовки. Может, стоит все же прекратить — а то как ребенок, честное слово… Парень почти останавливается у выхода из двора. Оборачивается недоуменно и скользит взглядом по окнам. Я улыбаюсь. — Сними бахилы, долбоеб! — счастливо ору ему в окно. — Иди нахуй, придурочная! — почти так же счастливо орут мне в ответ. Парень отворачивается и быстро уходит. — Это предложение? — ору я ему вслед. — Это инструкция к действию! — собеседник, судя по всему, смеется. Мама, это взаимно.***
Человек-бахилы без бахил — практически нонсенс, но время кроссовок уходит, и на землю опускается прохладная и промозглая поздняя осень. Человек-бахилы проходит под моим окном в черных ботинках, и мне кажется, что мир перевернулся с ног на голову, раз моя единственная константа в окружающем меня безумии вдруг взяла и исчезла. — Надень бахилы, придурок! — ору я в окно, послав к черту логику, и фигура в конце двора как-то радостно вскидывается. Я улыбаюсь, глядя на то, как недоуменно он оглядывается по сторонам, и поскорее прячусь за шторы. — Иди нахуй, ненормальная! — в голосе — почти облегчение. Я тоже рада тебя видеть.***
Чем позднее осень, тем раньше темнеет. К сожалению, человек-бахилы проходит мимо нашего дома все позже и позже с каждым днем, но я исправно несу свой дозор и ору ему какую-то херню с завидной регулярностью — через день, потому что поставили больше ночных смен. Человек-бахилы опаздывает. Половина десятого, без пятнадцати, десять ровно. Ничего удивительного в том, что как-то раз я замечаю за ним двоих подозрительных личностей, нет. Удивительно то, что меня это в принципе волнует, удивительно то, что я почему-то тут же прикипаю к окну и лихорадочно думаю о том, что же, черт подери, делать. — Эй, человек-бахилы! — ору я с окна кухни, предварительно выключив свет. — Чего тебе, малахольная? — незамедлительно отзываются снизу. Я фыркаю. — За тобой идут два гопника, придурок, — сообщаю я на весь двор. Фигуры позади человека-бахил тут же замирают неловко. — И что теперь? — орет человек-бахилы уже не так радостно, оглядываясь. Конечно же, меня он не увидит — наблюдательный пункт за маминым папоротником служит идеальным укрытием. Действительно, а что теперь? Гопники, очевидно, справившись с шоком, продолжают идти вперед. Я не колеблюсь ни секунды. — Беги, я их задержу! — кричу я. Человек-бахилы почему-то без вопросов стартует с места в карьер. Задержать я этих ребят могу только одним способом. Я беру со стола сырое яйцо и эпично бросаю его в первого гопника. Что удивительно, даже с высоты четвертого этажа я попадаю — неприятная жижа растекается по мужчине, и тот замирает, выискивая меня взглядом. Человек-бахилы, оторвавшись от преследователей, эпично поскальзывается на льду и падает. — Беги, долбоеб! — ору я и бросаю еще два яйца. Человек-бахилы встает и ковыляет прочь, припадая на левую ногу. Я многозначительно поигрываю четвертым яйцом и чувствую себя Бэтменом как минимум.***
Утро в больнице сонное, холодное и голодное. Благодаря человеку-бахилам и гопникам я осталась без завтрака, поэтому в желудке и в сердце немного пустота. А если он теперь не придет? Я бы не пришла — в конце концов, поздновато в десять по улицам одному шастать, а теперь, после одного недо-нападения, стоит сто раз подумать, прежде чем повторять предыдущий маршрут. Ирочка, моя коллега, отказывается быть хорошим другом и сгонять мне за завтраком, но соглашается быть просто другом и подменить меня, пока я сбегаю за булочкой в ближайшее кафе. Я собираю сумку, натягиваю куртку, проверяю кошелек и иду к выходу. Народу с самого утра в больнице не слишком много — я спокойно проскальзываю мимо немногочисленных посетителей, уставившись в пол, когда… Честно, это получается как-то само собой, я даже не успеваю подумать, как следует. Честно, для меня синий цвет — тот еще триггер, особенно после вчерашнего. Именно поэтому, увидев впереди чьи-то ноги в бахилах, я сдержаться не могу. — Эй, снимите бахилы! — говорю я, чувствуя странное какое-то неопределенное чувство. — Идите на… — незамедлительно и вежливо отвечает человек впереди, а потом вдруг резко замолкает. Я замолкаю тоже и вглядываюсь в ярко-синие кроссовки.***
Еще до того, как я узнаю, что парня в бахилах зовут совсем не Человек-Бахилы, а Саша, я замечаю, что у него красивые карие глаза, хотя карие глаза мне красивыми никогда не казались. Еще до того, как Саша узнает, что меня зовут Арина, а не Ненормальная-Малахольная-Придурочная, он вдруг спрашивает, не хочу ли я выпить кофе. Я отвечаю, что нет — я хочу поесть наконец-то, потому что от голода сводит желудок. Саша хрипло смеется и говорит, что это хорошо, потому что он тоже. Еще до того, как я узнаю, что у Саши аллергия на орехи (а еще на цитрусовые, о чем он скажет мне аж под Новый Год, когда я притащу килограмм мандарин к нему домой, как дура), я предлагаю ему откусить от круассана с арахисом. Он вежливо отказывается, и я говорю, что в таком случае я куплю ему кекс, потому что мне почему-то хочется перед ним извиниться за все те разы, когда я бесила его своими криками из окна. Он говорит, что тогда он просто обязан кормить меня до конца жизни за все те «иди нахуй», которые он орал в моем дворе. Мы нервно смеемся. Еще до того, как Саша узнает, что я живу одна, он вежливо спрашивает, есть ли кому проводить меня вечером до дома, потому что те гопники могут вернуться, и этого ему бы очень не хотелось. Еще до того, как я узнаю о том, что Саша, вообще-то, вчера ногу вывихнул, я очень поспешно соглашаюсь, и в итоге вечером к себе домой его тащу практически на себе, потому что идти нормально он не может. Еще до того, как я узнаю о том, что, проходя под нашими окнами впервые, Саша просто заблудился, а потом проходил мимо после работы чисто из интереса, я спрашиваю, куда это он ходит в бахилах каждый вечер, и очень боюсь вполне логичного ответа. Саша улыбается и спрашивает, можно ли ему сегодня поспать у меня на диване, потому что уже поздно. Я отвечаю, что нет, на диване он спать сегодня не будет.