Дикий

— Я тебя ненавижу, и если люблю, то совсем немного, — проронил Чуя, когда Осаму, впечатлённый новым произведением обожаемого автора о стадиях любви, расспрашивал его о чувствах, сам широко улыбался и сиял. Он сейчас казался таким воодушевлённым, словно ради Чуи готов был совершить какой-никакой подвиг! — Чуя, но ведь от ненависти до любви — один шаг, не так ли? — Осаму улыбнулся ещё шире. Ещё ярче заблестели огоньки в его глазах, переливаясь во свете солнца, лучи которого так и норовили ослепить. Однако он вовсе не щурился, а лишь, вопреки яркому свету, раскрывал очи шире. — А если немного любишь, то это ведь уже что-то! И радости не было предела. Он сам уже походил на солнечного зайчика, жаждущего воодушевить всех влюблённых в округе, заразить их хорошим настроением. Своей искренней, неподдельной и счастливой улыбкой он смущал Чую, настораживая его и заставляя недоумевать, изогнув бровь. А на лице была не то что радостная улыбка — уголки губ сместились вниз то ли от смущения, то ли от удивления, а то ли действительно от смеха. Чуя смеялся с закрытым ртом мягко, от непонимания и странного, необычно приятного чувства внутри. Что-то в низу живота тянуло, щекотало, а время от времени и обжигало, отчего Чуя слегка ёжился. С Осаму отчего-то было сейчас приятно, даже более того — хорошо, что, на удивление, и прогонять из кабинета совсем не хотелось. — Ты не путай привязанность, как к партнёру, с любовью, Дазай, — предупредил его Чуя, снова уткнувшись в бумаги, будто действительно на них смотреть было приятнее, чем на Осаму. Он притворялся, что что-то изучал, в то время как на самом деле в голове вихрем кружили мысли самых разных мастей, начиная с того «Какого чёрта со мной такое происходит?!» и заканчивая «А каков всё-таки Дазай в постели?» А вскоре в глазах Чуи замелькало озорство и игривость, какое прикрыть было невозможно даже под шляпой и густой чёлкой. Ситуация его не то забавляла, не то смущала. Осаму открыто признавался ему в любви, при том не краснея и не переживая, что может получить отказ и оглушительную пощёчину, какая черта очень нравилась в этом человеке. Он был уверен не только в себе, но и в своих желаниях. И по-особому притягивал, манил не красивыми речами, а какими-то даже чарами Чую к себе. Осаму не казался теперь таким уж раздражительным и надоедливым. — Уж не переживай, не попутаю, — наклонился Осаму к уху Чуи, опалил его своим жарким, горячим и до жути, отчего-то, приятным дыханием, нашептав таким томным голосом, какой бы хотелось ещё послушать. В особенности — теперь — комплименты в свой адрес, а не издёвки. — И, будь так любезен, Чуя, обращайся ко мне по имени, я всё-таки тебе близкий человек, — Осаму широко улыбнулся, во взгляде его присутствовала нотка безумия, как показалось бы со стороны, и он чуть куснул Чую за мочку уха. Ему самому теперь нравилось называть его по имени — мягко, блаженно и упоительно, не используя больше фамилию. Это было бы оскорблением с его стороны, так Осаму подумал, понимая, что раньше только так и обращался к Чуе — грубовато и резко, язвительно, издеваясь и насмехаясь, без капли уважения к его персоне. Ему хотелось нашёптывать сладкие речи на ухо Чуе, вновь и вновь ласково называя по имени, а то и выкрикивать — с уважением и любовью, какую теперь готов был ему дарить. И себя в том числе, без остатка. От неожиданности Чуя вздрогнул и, как могло показаться лишь только Осаму в блаженстве и наслаждении, пискнул или же взвизгнул, сжав с силой в ладони ручку, что та чуть не раскололась на две части, несмотря на тонкость. Однако когда Осаму стал облизывать и обсасывать мочку, проходясь горячим, как и дыхание, как весь он, — да, ругался про себя Чуя, чёрт его дери! — он чуть откинулся на спинку стула и едва слышно ахал от удовольствия, от весьма и весьма приятных прикосновений влажных, мягких и нежных губ и языка, что отталкивать от себя не стал, лишь прикрыл глаза. — Видишь, Чуя, уже есть видимый результат! — оторвавшись от его уха, весело и радостно воскликнул Осаму. Глядя ему глаза в глаза, он показывал ему самую обворожительную улыбку, какую ещё никогда ни одной юной — и пусть самой красивой — леди не дарил. Да, к тому же, Осаму чуть подхихикивал, словно бы кокетничал с Чуей. Очи его карие сверкали, искрились и переливались оттенком то тёмного шоколада с проблесками молочного, то цветом расплавленного золота и дорогого виски. И даже какая-никакая суровость и угрюмость во взгляде Чуи не смущали его, не подавляли широкую улыбку. Не тух тот огонь, что только что разжёгся и пробирал ярким пламенем до глубины души. И Чуя долго смотрел ему глаза, изучал, будто бы даже заглядывался и пытался понять — а правду ли он говорит, не просто ли он издевается над «наивным» напарником? И постепенно Чуя смягчался во взгляде, чуть склоняя голову в бок, и уже смотрел не с негодованием и отвращением на Осаму, а внимательно и чуть хитро. И если злорадствуя и потешаясь, то совсем немного. — Не обольщайся, — спустя такую долгую и, на удивление, вовсе не мучительную паузу для Осаму произнёс Чуя. Он ухмыльнулся, а в глазах его сверкало ехидство. Осаму показалось, что он с ним заигрывал, что было очень приятно. Отогревалось его замороженное, потерянное где-то внутри, в кромешной тьме и, казалось бы, одиночестве сердце, что так задребезжало и застучало, стоило Чуе посмотреть взглядом не то что мягким, но вовсе не злым и ненавистным. — Всенепременно! — воскликнул он. — Но я ведь добьюсь своего, Чуя, ты ведь это понимаешь? — наклонившись к щеке, Осаму чмокнул его, так просто и словно бы неумело и в спешке. Чуя чуть скривился, зажмурив левый глаз и качнувшись на стуле в сторону, и едва не упал. Благо Осаму вовремя подхватил за его спинку, вернув в прежнее положение, а после осторожно и медленно огладил плечи Чуи, сразу перебираясь к предплечьям, чуть на них надавливая подушечками пальцев. А оторвавшись от тонких рук, к каким так приятно было прикасаться, он получил пинок под зад. — Право, Чуя, шлёпают обычно рукой, а не коленом, — со смешком произнёс Осаму, удаляясь в сторону двери, потирая ушибленное место. Но делал он это словно соблазняя Чую — ладонью медленно оглаживал ягодицы, а немного погодя чуть приминал и чуть врезался ногтями в мягкое место. Чуя наблюдал за движениями Осаму внимательно и хищно, словно дикий зверь, готовый наброситься на свою добычу. И после ему стало как-то душно и жарко. Возникло неконтролируемое желание разодрать в прах одежду на Осаму, особое внимание уделив бинтам, что облепливали его тело и не давали показать его во всей красе, пусть и с уродскими шрамами. Чуя, конечно, не раз видел Осаму обнажённым, но из-за бинтов сейчас не посчитал, что он целиком и полностью был перед ним оголён, ведь ткань эта закрывала собой его покрытую багровыми, глубокими ранами, но зато наверняка мягкую и гладкую кожу. Чуя был бы не прочь пощупать и измять её меж пальцев, исцарапать спину и искусать шею, что от соприкосновения с верёвкой была, верно, фиолетовой или синеватой, но после жадных и горячих поцелуев Чуи стала бы, определённо, алой. — Осаму… — хитро и загадочно, сделав акцент на первой букве, словно в первый раз произносил это имя, только «пробуя на вкус», призвал его Чуя. Он странно поглядывал на него, то расширяя глаза, то вновь сужая, и часто дышал, глубоко вдыхая и и так же глубоко выдыхая. И шею он вытягивал вперёд. Завлекал ли? Осаму, успев только за ручку схватиться, остановился перед дверью. Широко, как Чеширский Кот из сказки, он улыбнулся во все свои тридцать два зуба и обернулся на голос, что был так низок и приятен на слух. Манящ и притягателен. — Да, Чуя? — в глазах его будто бы сверкали искорки безумия, Осаму явно предвкушал чего-то интересного. Он стоял к Чуе вполоборота, всё давая пялиться на свой аппетитный зад. А руку он, словно выставлял себя напоказ, согнул в локте и приложил к талии, выпячивая ягодицы и торс, показывал самую что ни на есть хитрую улыбку. — Ах, право, Осаму, я-то думал, что ты знаешь толк в поцелуях, — передразнивал его Чуя, наигранно показывая то ли удивление, то разочарование. — Да ты, видимо, из подросткового возраста ещё не вырос, какая жалость, — театрально качал головой он, приложив ладони к щекам. — Так твои предыдущие пассии были школьницами? Я и не знал, что ты извращенец! Ты мне нагло врал, показывая тех прелестных барышень, как своих подружек! Как низко, Осаму, фу-у, — растянул Чуя, сложив руки крест-накрест, и вытянул ноги, издалека казавшиеся немного длиннее, чем вблизи. Заигрывает ведь, победно восклицал Осаму, точно же заигрывает! И у Осаму перехватывало дыхание, а глаза всё расширялись и расширялись не то от радости, не то от безумия, доводившего до одурения. А улыбка расползалась по лицу его, что хоть завязки пришивай! Осаму был довольным лишь только от того, что Чуя им заинтересовался, внимательно его осматривая и не менее приятно давая рассматривать себя. Тот осторожно положил ноги на стол, предварительно согнув их в коленях и после оглаживая ладонью зад и медленно проходясь по бедру левой ноги. — Хочешь, чтобы я показал тебе своё мастерство и профессионализм в этом деле? — ехидно поинтересовался Осаму, развернувшись к Чуе всем телом и прожигая его взглядом, в каком читалось только зверское желание. Он словно раздевал его взором, что чуть слюни не стекали со рта. — Ох, а ты разве можешь? — брови Чуи приподнялись, а во взгляде его читался наигранный восторг, что и в голосе. Осаму шумно сглотнул, глядя на дребезжащий кадык Чуи. — Твои малолетки тебя чему-то научили? Да неужели? — Чуя закинул голову назад и громко и задорно, словно бы действительно полу-безумно, засмеялся, вытянув шею. Осаму прижался спиной к холодной двери, откинувшись затылком и прижав ладони к её поверхности, ногой медленно провёл по ней, сгибая в колене. Он с особым интересом смотрел на шею Чуи, белоснежную на вид, тонкую, что так легко можно обхватить ладонями. И потом его задушить, если бы это было возможно. Она была без единого укуса или засоса, ровной и гладкой, какую бы хотелось расцеловать. А ключицы и кадык волновали сознание Осаму своей красотой, манили прикоснуться к ним, оставить на них след от зубов и пометину алым цветом. Лёгкая добыча, отметил про себя Чуя, вернув голову в прежнее положение. — Знаешь, Чуя, ещё ни одна прекрасная дама, привлекающая моё внимание, так сильно мне не нравилась, — словно бы злорадно, Осаму хохотнул, вновь показав свои белоснежные зубы. — А ты… сводишь меня с ума, — он сильно наклонил голову в бок. Дыхание его участилось, а сердце снова пропустило удар. — Да что ты… говоришь… — выдохнул Чуя и ухмыльнулся — губы его изогнулись в самодовольной улыбке. — Раньше ты про меня мог только гадости говорить, Дазай, не помнишь? — бровь Чуи изогнулась, но ни капли печали или расстройства не прослеживалось в его взгляде — только азарт чистой воды и некий восторг. — Ах, Чуя, я был так молод и глуп! И ведь тоже самое с суицидом, представляешь? Теперь меня совсем не привлекает мысль о двойной самоубийстве. И даже не знаю, грустить мне по этому поводу или радоваться, что я нашёл свой смысл жизни… — Осаму театрально закатил глаза, изобразив на лице печаль, и тяжело выдохнул, будто бы действительно в раздумьях. — Смысл жизни?.. И какой же? — в глазах Чуи разгорался яркий огонь не то самодовольства, не то действительно похоти. А сам он словно ожил — оживился! — Осаму стал ему неподдельно интересен, чего он не скрывал, улыбаясь шире и шире, с хитринкой и ехидством. Сам светился, казался пламенным. Чуя наклонял голову из стороны в сторону, привлекающе смотря на Осаму, разминая шею и плечи, отчего кости его громко захрустели. Не отдаляясь от спинки стула, он свёл вместе лопатки, позже прогнулся в спине дугой, вновь вскинув голову, и шумно сглотнул слюну. А возвращая голову в прежнее положение, он предварительно сделал несколько круговых движений, и с его уст слетел едва слышный смешок. — Хах, да тут вот одна рыжая бестия в душу запала, что теперь и не отпустить, можешь себе представить? — Осаму улыбался, пытаясь сохранять хоть какое-то спокойствие. Но от сладкого, приятного возбуждения его всего передёргивало, он чуть не трясся всем своим длинным телом, едва ли сдерживая эту дрожь. Чуя был похож на дикую кошку. В своих движениях был изящен и манил, приманивал к себе, что глаз оторвать никак нельзя было. Смотрел он хитро, и казалось, что его голубые глаза вдруг приобрели необычный цвет, переливаясь не то в синий, не то в зелёный. Издалека чудилось, что они стали бирюзового оттенка, а зрачки сузились в нитку, как у настоящего представителя кошачьих. Он приковывал к себе взгляд, как не могла приковать к себе ни одна, даже с самыми пышными формами: упругой грудью и ягодицами, барышня, что соглашалась переспать с Осаму. Чуя, смотря Осаму глаза в глаза внимательно и неотрывно, медленно и завораживающе извивался змеёй всем телом, водил головой из стороны в сторону, словно в каком-то индийских народов танце, что манил к нему с большей силой. Аккуратно и нарочито не спеша стягивал он с рук перчатки, задерживаясь особо надолго на каждом пальчике, дразня Осаму, но при том маня, что его обдало ещё большей волной возбуждения. Осаму любовался Чуей, его движениями, предвкушая последующих его действий. Он хотел усадить его к себе на колени, пройтись ладонями по каждой частичке его тела, задержавшись у паха, чуть нажав на него, заставив Чую простонать ему в рот при поцелуе. Осаму желал его скорее раздеть, вновь увидеть обнажённым, рассмотреть кубики пресса на его торсе, чуть обкусать острые плечи, снять с шеи треклятый чокер и зацеловать, не оставив живого места и былой бледности кожи. Перед глазами от сладостного возбуждения вставал туман, всё мутнело, а прежде несильное головокружение усиливалось, но то было по-особенному приятно. Осаму глубоко вдохнул и прикрыл глаза, откинувшись назад. — Ну так не томи меня, Осаму, — напоказ облизнулся Чуя. Розовый язычок прошёлся по его коралловым губам, увлажнив их, отчего они, казалось бы, стали чуть пухлее и ярче. И у Осаму ещё сильнее закружилась голова от мысли, что сейчас он сможет прикоснуться и почувствовать их вкус. Медленно и плавно Осаму распахнул очи, шумно выдохнул и в блаженстве улыбнулся, тут же закатив глаза. Громко сглотнув, он вернул голову в прежнее положение и уставился на Чую, быстро сменившись в лице. На физиономии его теперь красовалось что-то больше напоминавшее оскал, нежели действительно счастливую, в удовольствии расползающуюся по лицу улыбку. Чуе показалось, что тот изображал из себя укротителя диких львов, и он, понимая, что именно так себя сейчас ощущает — диким львом, приручить которого стоит больших усилий, — встряхнул рыжей копной волос, словно гривой. Повёл плечами, вытягивая руку вперёд, и пальчиком призывал подойти к себе ближе. «Ну же, Осаму, читалось во взгляде Чуи, не бойся меня, я если кусаюсь, то не очень уж больно». Осаму шёл к нему неспеша, еле-еле передвигался крошечными шажками, будто бы подкрадывался к нему, с некой опаской. Наблюдая за Чуей, глаза которого всё расширялись и расширялись, а зрачки сужались, он едва ли мог дышать, а в паху из-за узости брюк больно сдавливало. — Осаму, ты так быстро возбуждаешься, даже забавно, — хохотнул Чуя, сощурив глаза, когда он к нему приблизился. Чуя к себе не подпускал, взглядом давал понять, что касаться Осаму его пока что не разрешено. Он осматривал его всего, проходясь по всему телу, внимательно и изучающе. От него, казалось, отдавало жаром, что Чуе самому стало ещё душнее в кабинете с не открытыми хотя бы на щель окнами. Он шумно сглотнул, когда взглядом остановился на бёдрах Осаму, ноги его были так худощавы, как и, впрочем, весь он, вечно казавшийся истощённым. Он словно днями ничем не перекусывает! Чуе не нравилось такое отношение к себе любимому. Между бёдер Осаму был нехилый промежуток, что сразу бросился в глаза Чуи, что он воспринял, вопреки недовольству, как достоинство, нежели недостаток. Девушки, с которыми он спал, были чаще плотными, у которых меж бёдер и щёлки-то нет, а вот Осаму, такой сейчас привлекательный и возбуждённый, был весьма симпатичен глазу. Его плоть хотелось сжать в руках, оставив синяки. Взгляд скользнул выше — к бугорку в брюках Осаму, сильно выпирающему члену, что так упрямо хотел вырваться из штанов. И Чуя невольно ухмыльнулся. — Или это я такой горячий? — вскинул он голову, ухватившись за край галстука Осаму и чуть потянув на себя. — Хочешь овладеть мной? — поинтересовался Чуя, нашептав на ушко, обжигая своим дыханием. — Но вот позволь мне кое-что уточнить, — он стал медленно и осторожно перебирать в ладонях галстук, двигаясь к узелку и потягивая на себя. — Ты находишься на моей территории, и главный здесь я. И приручить меня у тебя получится только в том случае, если я дам на то согласие. — А киски у нас, оказывается, дикие… — Осаму подобрался к самому лицу Чуи, едва ли не упираясь нос в нос. — Стервознее всех моих женщин вместе взятых, — выдыхал ему Осаму прямо в губы, но не смел приближаться к ним вплотную. — Я лучше всех твоих смазливых фифочек, и только попробуй в этом усомнится, — твёрдо и настойчиво заявил Чуя. Нарочито сильно выдыхал он в губы Осаму, всё продолжая извиваться, в возбуждении посмеивался и смотрел на него с нескрываемым желанием. Чуя спустил ноги со стола, где наверняка подмял несколько копий важных бумаг. Специально он задевал Осаму, медленно оглаживая голенью его бедро, отчего тот чуть вздрагивал. Играясь с Чуей в гляделки, он старался не моргать. Чуя облизывался, соблазняя Осаму, слишком близко подступал к его губам своими, но тут же отстранялся, поддразнивая его. С уст его слетали смешки и совсем лёгкий хохот, а губы извивались в хитрой улыбке, и Чуя казался таким довольным, словно кот, недавно полакавший молоко. Его возбуждала такая тесная близость, дыхание Чуи учащалось, выдыхал он резче и уже изнемогал. Чуя, широко расставив ноги и прогнувшись в спине дугой, чуть ослабил хватку, левую руку убрал с галстука и с размаху шлёпнул Осаму по заднице, примяв её меж пальцев. Сильно надавив и впившись острыми, словно коготки, ногтями, он потянул его на себя одновременно за ягодицы и галстук, и Осаму, вовсе не сопротивляясь, присел к нему на колени. Налившаяся кровью плоть его врезалась Чуе в живот, на что тот лишь прижал его к себе ближе, чувствуя теплоту — да даже жар! — исходящий от тела Осаму. Впрочем, очень приятный и греющий. Возбуждающий в разы сильнее. И Чуя сам хотел Осаму не меньше, чем он его. Однако, отчего-то, не торопился, наслаждаясь каждым мгновением подобной близости. Чуя притянул Осаму к своем лицу, изучая его черты, вкушая дурманящий запах, что щекотал ноздри, от его одеколона. Перебивался он только лишь с неприятным ароматом лекарств, исходящем от треклятых бинтов, которые уже давно пора было содрать к чертям! Чуя лизнул губы Осаму, плавно проведя по ним горячим языком, а позже, поддев кончиком, куснул верхнюю его губу, чуть оттянув на себя. А полностью накрыв губы Осаму своими, Чуя жадно, словно бы был голоден, как дикий зверь, уверенно впивался в них, чуть прикусывая. Водил он язычком по ряду белоснежных зубов, им же обжигал десну и щекотал кончиком. Переплетал свой язык с языком Осаму, получая то удовольствие, какое не испытывал уже очень, очень давно. Чуя сминал губы Осаму грубовато, углублял поцелуй, приятный, в который вкладывал всего себя не меньше, чем это делал Осаму. Умело и одуряюще. Осаму подхватывал его темп, касался его губами и язычком с таким удовольствием, что не стесняясь постанывал ему в рот, купаясь в немыслимом блаженстве. Чуя водил руками по телу Осаму, с силой сжимал упругий зад, позже мягко оглаживал, переходя к талии. Забираясь под плотный пиджак Осаму, он сквозь тонкую ткань рубашки отчётливо ощущал бинты, в какие тот был полностью обёрнут. Чуя усмехнулся ему в губы, когда подумал, что он похож на суши-ролл. Но при том Чуя злился. Чуя злился потому, что Осаму не будет пред ним полностью обнажён из-за этих треклятых бинтов и он не сможет оставить там новых — да побольше — шрамов и всяко прикоснуться к нежной коже.       — Ты ведь не против, если я раздеру в клочья твои бинты и потом изгрызу тебе шею? — разгорячённо, шёпотом проговорил Чуя, жарким дыханием опаляя изнемогающего от возбуждения и боли в паху Осаму. Он задрал его рубашку и проходился уже по бинтам ногтями, поддевая. Чуя подхватил Осаму за бёдра, вжав в те с силой пальцы. Будто бы Осаму ничего и не весил, как пушинка, он приподнял его и тут же усадил на стол, покрытый рабочими уже изрядно помятыми и скомканными бумагами. Осаму откинулся назад, прогнувшись в спине дугой, и, чуть слышно ахая, толкался членом в живот Чуе. И тот, и без того понимая, схватился за собачку молнии и неспешно, назло ему медленно потянул её вниз, дав немного свободы возбуждённой плоти, что так просилась наружу. Осаму облегчённо, чуть с хрипотцой простонал. — Потом, Чуя, я обязательно приручу тебя, — выдохнул он. — А пока… я весь в твоём распоряжении, — сладко пролепетал Осаму. Следующая стадия после безудержной страсти — полное слияние. Он будет ждать. Я тебя люблю, и если ненавижу, то совсем немного. Осаму будет ждать этих слов, так греющих чёрное сердце. И, приручив, сможет назвать котёнком, а не львом.