The Impossible Girl

Её не существует. Впрочем, вывернутое под неестественным углом запястье, уже разукрасившееся всеми оттенками тёмно-лилового, говорит об обратном. Пальцы судорожно сжимаются, мелко подрагивая в ярком свете разожжённого огня; прыгают тени по стенам, шаловливыми искрами сопровождая своё освобождение из плена адского пламени, скользят вдоль её лица. Он смотрит и видит, как искажается оно судорогой боли; она хмурится, разглядывая сиреневые соцветия, и сравнивает их с цветами, что видела только на картинках из привезённых им книг. ― Как настоящие, ― шепчет она, ведя тонким пальцем здоровой руки по переплетениям голубоватых вен на аметистовом полотне, и с придыханием склоняется к разрисованному всеми оттенками сирени запястью, смежая веки. Оно пахнет водой, он знает. Растаявшим снегом, метелью и пургой, что свирепствуют снаружи, ограждая их от остальной безжалостной пустыни. А ещё оно пахнет ею; холодной бурей, горячей кровью; первым подснежником, что он когда-то нашёл в детстве под талым снегом и со сверкающими от счастья глазами принёс в подарок своей матери. И чем-то неуловимым, чем-то смутно знакомым и незнакомым в то же время, тем, что таится в самых недрах земли, на её поверхности и в глубинах космоса. Он задаётся этим вопросом впервые, как видит её. Она проносится вихрем снега и льда, сбивая его с ног и пригвождая к земле одним громким вскриком, и, как по команде, огромный белый пёс, скалясь и рыча, наваливается сверху, щёлкая челюстями в опасной близости от его горла. Он пошевелиться не может, парализованный взглядом глубоких синих глаз маламута, а когда всё же отрывается, видит её; она ходит кругами, точно волчица, заприметившая цель, с луком на изготовке, со стрелой, указывающей прямо ему в голову. Он наблюдает за ней внимательно, ловит зорким взглядом каждое движение. Берёт в свои холодные ладони её запястье и выжидающе смотрит в её глаза, когда она, наконец, открывает их. Глядит на него исподлобья, чуть нахмурившись от осознания того факта, что он видел её глупый и сентиментальный жест. Она подаётся назад, спиной прислоняется к стене и безразлично пожимает плечами, взглядом указывая на своё запястье. ― T’harie, ― прорезает тишину, прерываемую лишь потрескиванием огня, её сиплый голос. Она кивает, нервно закусывая губу, и повторяет с акцентом на понятном ему наречии: ― Давай. Она не взвывает, даже голоса не подаёт, лишь судорожно дёргается в сторону и ударяется затылком о стену, когда кость становится на место и запястье принимает относительно нормальную форму, обагрённую лиловыми разводами. Она потирает ушибленное место, цепляясь взглядом за свою руку, чуть улыбаясь, когда видит, что привидевшиеся ей цветы всё ещё на том же месте. ― Dornam, ― шепчет она, в то время как цепкие пальцы здоровой руки царапают его кожу на шее. Она наклоняется к нему, соприкасается лбами в благодарственном жесте своего народа, и он снова может ощущать её запах. Он долго не мог понять, почему время с ней ― не имело хода. Оно замирало и исчезало где-то за гранью, точно подчиняясь одной лишь её воле. Сколько он уже здесь находился? Как долго длится экспедиция? Он не знал, да и ему было всё равно. Тогда он впервые задался вопросом, откуда она появилась? Точно наваждение, она возникла в момент, когда он больше всего нуждался в ней. Хоть в ком-либо. Обессиленный и уставший, заплутавший среди щербатых камней и исполинских ледников, сбившийся с дороги, он шёл вперёд, намереваясь встретить лицом свою смерть, а встретил… её. Когда-то люди верили, что на Севере нет жизни. Как нет её и в холодных водах Арктики, с её величественными просторами, укрытыми вековыми одеялами ледников, что затеряны на самом краю мира, за его пределами. Ближе к звёздам, скорее, чем к земле. Таинственное место, мерцающее всеми цветами радуги, когда солнечные лучи прорываются к хрустальной снежно-льдистой крошке. И среди всего этого великолепия возникает она: яркий отблеск на льду, неотъемлемый пазл кристально-чистого голубого неба, с тонкой фигурой, юркая и шустрая, с серыми глазами и песчаными волосами. Она берёт его с собой, как трофей, находку, которую ей предстоит ещё как следует рассмотреть, и привозит к себе, в небольшую хижину, что находится в низине среди щербатых скалистых предгорий. Когда они, наконец, добираются, холодная арктическая ночь уже вступает в свои права. Она ведёт его в дом, повелительным тоном отдавая команды собаке на непонятном ему языке, когда та иной раз подходила поближе, с целью вгрызться ему в ногу. Они входят в хижину в полумраке; она разводит огонь, стягивая с себя белоснежную пушнину, и бросает её на скамью. Не говоря ни слова, оказывается рядом с ним, лавиной обрушивая на него свой запах, впервые дурманя голову и лишая рассудка, в то время как связывает ему руки и ноги, оставляя в неудобном положении на ночь, пока на следующий день у него не обнаруживается горячка. Она выхаживает его с месяц. Поит отварами редких, ценных для здешних мест целебных растений, что выменивает на рынке в общем поселении, а он всё это время помогает ей, всеми силами цепляясь за жизнь, обещая себе не умирать, пока он не разгадает загадку, связанную с той, что появилась в момент, когда он больше всего в ней нуждался. Она приходит, не говоря ни слова, молчит, угрюмо наблюдая за ним, поджав губы, лишний раз, стараясь не приближаться. Он улавливает её запах, как только она заходит в дом, ощущает в шкурах убитых животных, на которых спит, в складках её одежд, но то были лишь отголоски. Лишь однажды смог вдохнуть его полной грудью, когда одной ночью жар чуть было не спалил его дотла, а она провела всё время подле него, сгоняя последние следы лихорадки отварами и прохладными прикосновениями своих ледяных ладоней к его разгорячённому лицу. Он забылся сном спустя два часа, окружённый её заботой и запахом, а, проснувшись, был практически здоров. Он уходит на следующий же день с рассветом, пока она ещё дремлет, свернувшись калачиком у него в ногах. Забирает карту окрестностей и отправляется в путь, в близлежащее поселение, что находится в семи лигах от места, где он провёл, казалось бы, всю свою жизнь. Он оборачивается на пороге, смотрит с минуту на то, как она мирно спит, а пёс у дотлевающего огня провожает его разочарованным взглядом. Он не хочет уходить, в груди даже что-то ноет, скребётся так, что не продохнуть. Но ему необходимо узнать, где находятся остальные члены экспедиции. На кону стоит дело всей его жизни. Он возвращается неделю спустя. Старая лачуга всё так же скрипит своими половицами, а её запах окутывает его на пороге, когда он открывает дверь и запускает в комнату снежные хлопья, и видит её. Он долго добивается её расположения, показывает книги, учит своему языку. Он подбирается к ней всё ближе, шаг за шагом, ладонями вперёд, только бы не спугнуть. Она принимает его поначалу враждебно, особенно после того, как он оставил её, не обмолвившись и словом; она огрызается, стоит ему приблизиться немногим ближе, нарушить дистанцию, шипит что-то на своём языке, чего – он разобрать не может, только улыбается, склоняя голову и признавая поражение, и отдаляется, отходит прочь. Он выжидает, и постепенно, со временем его ожидания находят отклик. Ей наскучивает охота; в доме полно места и всё оно уже забито запасами; затачивание наконечников стрел и ножей занимается от силы три часа. Она ходит из угла в угол, точно тень, скрестив руки на груди, и каждый раз бросает взгляд на дверь, словно ждёт, что она откроется. Огромный белоснежный пёс развлекает себя тем, что лежит у огня, подставляя бок его тёплому излучению, и наблюдает за перемещениями своей хозяйки. Она приходит к нему, стоящему неподалёку на огромных обломках камней и записывающему какие-то показания с небольшого прибора. Становится, обхватив себя руками в защитном жесте, и смотрит исподлобья в ту же сторону, что и он. Там, на лиги вперёд, так далеко, что кажется, точно это на другом конце света, огромная машина бурит лёд в самую глубину земли, сквозь толщи льдин и воды, пробирается к ценным залежам ископаемых. Она чувствует, как содрогается земля, и выставляет руки перед собой, чтобы сохранить равновесие, а потом наступает тишина. Она сопровождает их и дальше, все встречи и прогулки, её смех, её запах и её горячие ладони вокруг его шеи. В конце концов, он всё понимает. Им даётся всего лишь одна неделя. Её не существует. Она пахнет вселенной и звёздной пылью. Вот, почему он не мог разобраться так долго. Даже когда она приходила к нему, когда сворачивалась клубком у него под боком, пряча лицо в области шеи, так, что он чувствовал её губы на кадыке, когда окутывала его своим запахом, точно коконом, укрывая от арктического холода и обморожения. Она вся сплетена из мерцания далёких созвездий, невидимых для человеческого глаза струн, пронизывающих всю материю целой вселенной, а в её поцелуях он чувствовал отголоски Большого взрыва. Её не существует. Так было проще. Проще сказать, представить и запомнить, отметив красным маркером в своей долгосрочной памяти, ведь ей из его головы назад уже нет дороги. Так будет проще наблюдать, как ледяной шельф из-за неисправностей в буре, обнаруженных неделю спустя с момента его возвращения к ней, треща по швам, разойдётся в стороны и уйдёт под воду, вместе с его обитателями, позволив выжить некоторым членам экспедиции, оставив после себя лишь разрознённые тонкие льдины, дрейфующие в океане без цели и без какого-либо предназначения. Он знает, что она не умерла. Она распалась на части и вернулась назад, к звёздам. Он уверен. Ведь её не существует. Уверен ли?