Ломая

Джонатан подобен сверхматерии с нулевым коэффициентом отражения – поглощает весь спектр видимого излучения; Кларисса же – нейтронная звезда после вспышки сверхновой. – Ты любишь меня. Не вопрос – констатация факта. Клэри сворачивается ломаной дугой, сжимая накрахмаленную простынь проволокой алебастровых пальцев. Мир сквозь дребезжащее стекло застывших глаз вырисовывается акварельными разводами. Штрихи его силуэтной тени ложатся на стены сюрреалистичными штукатурными пятнами. Джонатан ложится подле, очерчивая контуры гипсовых позвонков на шее, пронзающих гипюр ее кожи стройной грядой пиков; мраморное полотно пролиновано аквамариновыми узорами вен и сосудов. Он едва касается губами верхней части шеи, проходясь наждачкой по всем рецепторам сразу, – Клэри чувствует, как молекулы воздуха слипаются, обволакивая терпкой патокой и карамелизируя легкие. – Ты всегда принадлежала исключительно мне, Кларисса Моргенштерн. Острые согласные ее имени впиваются в кожу, протыкая насквозь, и растворяются в кровотоках кристаллами метамфетамина. Кислотная среда его энергетики разъедает все тело, расщепляя на наночастицы; пепел выжженного разума оседает на ресницах звездной пылью. Когда его ладонь плавно овивает талию, а каркас напряженной спины упирается ему в грудь, хочется нырнуть на самое дно полного забытья. Илистое дно воспоминаний тянет за собой; нейронные вспышки отражаются в зеркальной глади радужек, преломляясь в хрусталиках пучками рассеянного света. Выгоревшие образы друзей, погибших на ее руках один за другим, распадаются на волокна – в памяти лишь оборванные лоскуты рандомных кадров. Остался лишь… он? Когда Джонатан нависает над ней, окутывая в тяжелый атлас одержимого помешательства, она, вжимаясь в натянутые пружины кровати, силится отыскать отражение той самой братской любви в объективе его взгляда – диафрагма с околонулевой пропускающей способностью. Каждое ее движение фиксируется им на сверхвысокой выдержке; максимальная глубина резкости позволяет проследить за вибрацией тела. Он заглядывает ей в глаза: чернила выплескиваются за границы ее зрачков, растекаясь по всей акватории глаз. Легкая пульсация в кончиках пальцев и пунктирные полувздохи в унисон с мерным ходом настенных часов, отсчитывающих бесконечность, – Клэри кажется, что гибнет целая Вселенная. В его руках – угасающее пламя жизни и окисляющийся стержень воли. – Что мне сделать для тебя? Одно лишь слово, Клэри. Ее имя хрустит на зубах, и ей хочется кричать – надрывно, изо всех сил: грудная клетка трещит, протыкая насквозь осколками треснутых ребер. Кларисса мотает головой, прикрывая дрожащие веки; его дыхание распарывает ее по швам раскаленным кинжалом полнейшего безумия. Он прислоняется к ее щеке, обводя неясные контуры ломаной фигуры и прижимаясь ближе: каждое прикосновение – выжженным клеймом на карте кожи и бензиновыми пятнами на проявленной фотопленке воспоминаний. Упираясь ладонью в жаростойкий сплав его груди, она думает, что, пожалуй, мертва духовно; чувствуя его руки под вискозой блузки, понимает, что ломается хаотично и беспорядочно; вздрагивая от мелкокалиберных вздохов, признает, что терять особо нечего. Кларисса – звезда на пути последнего жизненного цикла; Джонатан – средоточие пустоты и убийственных сил притяжения. Связанные кровными узами, они – гравитационный коллапс, искажающий время и деформирующий пространство.