Кто битым жизнью был, тот большего добьётся. Пуд соли съевший, выше ценит мёд. Кто слёзы лил, тот искренней смеётся. Кто умирал, тот знает, что живет.
Омар Хайям
— Можете не волноваться, я позабочусь о нем. Она появилась у них на пороге два года назад, сразу после того, как у Николая случился первый приступ. Юрий прекрасно понимал, что он не мог быть с ним все время, а пожилому человеку в его положении требовалось постоянное внимание и забота. Родственники тоже это понимали, но вместо того, чтобы самим ухаживать за ним, предложили сиделку. Кучка эгоистов. Юрий был готов разнести все на кусочки, напоминая о своём негодовании всем и каждому. Но принял это. Смирился. Ради дедушки. Юра помнил, что девушка с самого начала казалась ему странной: очень высокая, она напоминала ему гимнасток своей абсолютно ровной осанкой и словно военной выправкой; худая, почти костлявая фигура, так, что вся одежда висела на ней мешком; кожа прозрачно-белая, чуть отливавшая болезненной желтизной, а большие зеленые глаза блестели, как при лихорадке. Но хуже всего, что она была примерно одного с ним возраста, так что ничего удивительного, что вначале он вспылил. Как юная студентка, вчерашняя выпускница, может достойно присмотреть за пожилым человеком? Пусть положительные рекомендации на время и усмирили его пыл и необъятное возмущение, но Плисецкий ей все равно не доверял - боялся. Было ощущение, что у него развивается паранойя. Первое время он следил за каждым её шагом, критиковал все её движения, подвергал сомнению любое действие, но та лишь молча улыбалась и продолжала работать ещё усерднее. Словно робот. Безымянный, бесчувственный. Он хотел вывести её из себя, посмотреть, как она сорвётся, и с позором выгнать из их дома. Но этого не происходило. Она словно не замечала его попыток провокации. И это очень сильно раздражало. Даже сильнее того факта, что она чем-то понравилась дедушке. Плисецкий сдался через пару месяцев и оставил её в покое, понимая, что его подначивания ни к чему не приведут. Ведь обязанности свои она выполняла надлежащим образом, чего таить, да и Николай уже привык к ней. Она никогда никому не мешала, всегда была тихой, почти незаметной. Приходила утром, когда Юра бежал на тренировки, и уходила вечером, когда он возвращался. Они почти не пересекались. Не разговаривали. Лишь молча кивали друг другу при встрече. Их отношения можно было назвать напряжёнными, натянутыми, словно струна, какими-то неполными, но Юру это устраивало. Девушка была полезна - и то хорошо. Когда ему вновь стало плохо, Юра был на Финале Гран-при в Ванкувере. Только Яков и Лилия не дали ему в тот же день сесть на самолёт и улететь домой. Его колотило в ужасе все то время, знобило, как во время гриппа. Юре просто позвонили и поставили перед фактом - Николай в больнице, - не сообщив при этом ни причины, ни его нынешнее самочувствие. Вот так просто. В какой-то момент он даже хотел сняться с соревнований, но гордость и совесть за старания тренера не позволили. Он спортсмен, он может совладать с эмоциями. Даже если кажется, что внутри ломаются кости и трещит по швам каждая мышца. Он справится. Он сильный. По возвращении, дома Юру ждал тот самый ненавистный ему запах мятного чая, который постоянно заваривала девушка, и тихий, но вполне искренний смех Николая. Он выглядел осунувшимся, будто постаревшим на пару лет, но это не мешало ему все так же весело улыбаться ему, пока морщинки собирались в уголках его все таких же мерцающих глаз. Перегорев, словно лампочка, истратив все нервы на беспокойство, Юра позволил себе нервно рассмеяться, почти до слез. Слишком рад он был и слишком боялся одновременно. Несколько дней он почти не мог спать. Проводил с дедушкой каждую свободную минуту. Они говорили о каких-то глупостях, пересматривали старые фотографии, вспоминали его детство. Делали все, лишь бы создать ещё больше совместных воспоминаний. Беспокойство изъедало изнутри, Юра стал таким рассеянным, что даже пристрастился к этому проклятому чаю, который девушка совала ему под нос почти каждый раз, когда он раньше обычного приходил с тренировок. Её удивительное спокойствие заставляло его держать себя в руках, неосознанно справляться с нахлынувшими эмоциями. Теперь он начал чувствовать хоть какое-то расположение к ней. — Как ты говорила, тебя зовут? — однажды спросил он, сидя на кухне и подобрав под себя ноги. Не то, чтобы он не знал её имени, просто не был уверен, как лучше начать диалог. Девушка, отвлекшись от мытья посуды, хмыкнула и посмотрела ему прямо в глаза. Её волосы были привычно убраны в небрежный высокий пучок, пряди из которого постоянно лезли ей в глаза. Юре казалось это непрактичным, но забавным. — Ксюша. — Глупое имя, — коротко бросил он, отвернувшись. Разговор был провален. Он мысленно выругался. Ксюша ничего не ответила, но позволила себе улыбнуться, пока парень не видел. «Котёнок показывает когти, но не царапает», - добродушно любила думать она. Постепенно, Юра сам не понял когда, она стала частью их повседневной жизни. Тихая и улыбчивая; усердная и неусидчивая девушка являлась для него тем, без чего он уже не мог представить свой день. К тому времени она уже перешла на полный рабочий день, и теперь, когда парень был дома, он мог видеть её постоянно. Как маленький ураганчик, она успевала готовить, убираться, приносить лекарства, ходить в магазин. В их квартире всегда пахло чистотой и какими-нибудь кулинарными шедеврами, которые она любила готовить вместе с Николаем. Дедушка улыбался рядом с ней, называл "внучкой". Юрий сначала негодовал, потом - привык. Эта девушка вносила какой-то свет в его повседневную рутину. Необъяснимый свет, который парень не мог ничем описать. Она была такой заботливой, такой внимательной, что в конце концов Юра оттаял. Тревоги постепенно улетучивались, Николай чувствовал себя хорошо, а парень наконец мог полностью сосредоточиться на катании. Однажды он даже не заметил, как Ксюша привела дедушку на каток. Очень уж тот хотел глянуть на внука. Яков, помниться, похвалил девушку тогда, мол, наслышан о твоём старании, а Лилия сказала, что она очень похожа на неё в молодости. Плисецкий от такого сравнения скривился, Ксюша - просияла. Второй приступ настиг их за семейным ужином. Видеть это... было так страшно. Буквально секунду назад дедушка весело разговаривал с ним, расспрашивал о его успехах, а вот уже... нет. Оторопело наблюдая за тем, как Ксюша быстро и рассудительно реагирует, звонит в больницу, оказывает первую помощь, в то время как он сам мог только сидеть на полу, остекленело смотря на бледное лицо Николая, он проникся к ней небывалым уважением. Ему казалось, что скорая едет целую вечность. Он дрожал, нет, его колотило от пронзительного холода, охватившего все тело. Он не мог пошевелиться, даже вымолвить слово, любой звук, рвавшийся из горла, напоминал предсмертный крик. Беспомощность, вот что он ощущал. Беспомощность и её мягкие объятия. От неё привычно пахло мятой и моющим средством. Весь путь до больницы она гладила его по волосам и тихо шептала, что все будет хорошо. Было ощущение, что земля уходит из под ног, а она - его единственный спасательный круг. Он начал бояться следующего дня. Боялся, наступит ли завтра, боялся того, что будет через неделю, месяц... будет ли что-то через год? Вернувшись домой, Ксюша пришла к нему в комнату, присела рядом и принесла чай. Рассказала, почему решила стать сиделкой. Сказала, что почти все детство жила с бабушкой и дедушкой, пока отец был на работе и в командировках. Она очень их любила и, повзрослев, стала единственной, кто заботился о них. Дедушка ушёл первым. Вскоре - бабушка. Ксюша думала, что не переживет. Но нашла утешение в заботе о других. Тогда Юра впервые почувствовал к ней симпатию. Николай провёл в больнице ещё какое-то время. Этот раз особенно сильно сказался на его здоровье. Перемещаться теперь он мог только в инвалидном кресле - ноги почти не слушались. Руки постоянно тряслись, кормить приходилось с ложечки. Он начал заикаться. Тревога вернулась и прогрессировала с новой силой. Врачи давали неутешительные прогнозы. Юра чувствовал, что время утекает сквозь пальцы, а он никак не мог его замедлить. Хотелось рвать себе волосы на голове от безысходности. У него почти не осталось сил, иногда он даже не приходил домой по вечерам, ночевал у знакомых и друзей, не в силах смотреть на такого дедушку. Такого... увядающего. Только присутствие Ксюши немного сглаживало ситуацию. Она терпела беспомощность Николая, принимала её с улыбкой и заботой. Состояние Юры она тоже понимала. Ксюша ничего не говорила ему, никогда не упрекала, но всегда была рядом, в любой момент готовая подставить своё плечо, стать опорой. Юра был благодарен, почти растроган, каждый раз, когда под утро, возвращаясь в квартиру, она молча кивала ему и предлагала что-нибудь поесть. Без слов, без претензий. Он видел, что она сама почти не спала, постоянно следила за состоянием дедушки, которое после последнего приступа стало особенно нестабильным. Чувства к ней были совершенно новыми, и он был без понятия, как они называются. Дедушка как-то сказал - любовь. Юра долго смеялся. Но о свидании задумался. Третий раз был словно гром среди ясного неба, словно шторм в безветренный день. Слишком неожиданно, слишком быстро. Последний приступ спустя почти год затишья и неустанной борьбы. Они все были вместе, смеялись, обсуждали победы Юры, его планы на будущее. Он, помнится, тогда так многозначительно глянул на Ксюшу, что она покраснела. Впервые на его памяти. Но это все пустое. Все это рассыпалось в прах в один момент. Больница была все такая же стерильно чистая и раздражающе белая. Везде сновали люди, кто-то кричал, сильно пахло спиртом и антисептиками. Юра был готов ломать себе пальцы, битый час сидя под дверьми интенсивной терапии. Сердце набатом стучало в груди, словно готовое в любой момент сломать рёбра. Жутко мутило, кружилась голова. А Ксюша была рядом с ним, непривычно притихшая, и осторожно гладила его по дрожащей спине. В её удивительных зелёных глазах стояли слезы, но она не издавала ни звука. Врач вышел, будто судья, готовый выносить приговор. Юра все по глазам понял. Протяжный писк приборов, он слышал словно под толщей воды. Внутри что-то с глухим хрустом оборвалось. В тот день шёл дождь, пожухшие листья сплошным грязно-коричневым ковром устилали землю. Плисецкий невольно подумал, что природа таким образом скорбит вместе с ним. Людей было немного. Старые знакомые, сослуживцы, какие-то друзья, родственники. Юрию было плевать на них. Самый важный человек для него уже лежал в земле. Он постоянно слышал какие-то звуки: музыку, перешептывания, соболезнования, но сам все время молчал. А вот Ксюша говорила. Какие-то глупости, вроде того раза, когда она впервые попробовала дедушкины пирожки, или когда он показывал ей старые фотографии Юры, или когда они вместе решали, что готовить на ужин. Она смеялась сквозь слезы и очень болезненно улыбалась, постоянно утирая покрасневший нос. Плисецкий тогда сильно захотел дать ей пощечину и наорать. В тот день никому нельзя было улыбаться. Ему хотелось упасть туда же, в тёмную яму, куда положили его гроб. Ведь он даже не попрощался. Депрессия была не свойствена Юре. Так он считал. Хандрят только слабаки. Ломаются только неудачники. Но весь мир словно померк, стал похожим на бесконечную ночь: беззвёздную и холодную. Он не следил за временем, игнорировал звонки, не приходил на тренировки. Ему было плевать на все: что он ест, что пьёт, что делает, спит ли? Будто он существовал отдельно от тела, и мыслям не было никакого дела до их бренной оболочки. Все вдруг стало таким неважным, несущественным, что иногда хотелось смеяться. Но он не смеялся. И не плакал. Апатия крепко держала его за горло, а леденящяя тоска разъедала изнутри. Словно из груди вырвали что-то, нечто очень важное, и теперь пустота распространялась повсюду, до тех пор, пока не поглотит его полностью. А он даже не замечал. И однажды он увидел, как она плачет из-за него. Ксюша сидела на коленях перед ним, спрятав лицо в ладонях, а её спина сотрясалась от тихих рыданий. Он не знал, почему ему вдруг стало так стыдно за себя, так противно от собственной слабости. Дедушка бы посмеялся над его поведением, и тем напускным серьёзным тоном, каким только он умел говорить, сказал бы взять себя в руки. Слезы горчили. А девушка лишь обняла и сказала, что все будет хорошо. Тогда Юра впервые понял, что любит её. Он думал, что они больше никогда не увидятся, ведь для неё теперь не было смысла оставаться с ним, но она никуда не уходила. Девушка была рядом утром, днём, вечером, ночью. Помогала разбирать вещи; все также ухаживала за домом; готовила; укладывала спать, когда парень бессознательно тянулся за очередной таблеткой от бессонницы; наливала тот самый проклятый мятный чай, который он не мог пить, не вспоминая дедушку, но никогда не отказывался от принесенной кружки. Жизнь медленно возвращалась в привычное русло. — Почему ты не ушла? — спросил Юра однажды, лёжа у неё на коленях. В руках у него была старая фотография, сделанная в тот день, когда он с дедушкой впервые посетил каток. Да, именно Николай привёл его туда. Именно он сделал его тем, кем Юрий является сейчас. А теперь его нет. — Ты сам меня не отпускаешь, — улыбнулась она, мягко перебирая прядки его волос. Он все это время держал её за руку. Рядом с ней ему было тепло. Спокойно. Рядом с ней было его место. — И теперь никогда не отпущу. Ветер разметал в стороны светлые волосы, обдувая прохладой лицо. На деревьях набухали почки, цветы только-только начали распускаться, источая невесомо-медовый аромат весны. Пара лепестков акации из букета медленно опали на землю. Глаза были влажными, походы сюда все ещё давались ему тяжело, но рядом стояла Ксюша и ему было неловко плакать. Особенно, когда она так понимающе, но печально улыбалась. Девушка знала, как это бывает больно, даже спустя время. Он осторожно положил цветы на могилку, мимолётно глянув на улыбающееся лицо на памятнике, и тут же почувствовал, как его бережно обнимают её руки. Пустота в душе постепенно заполнялась, темнота отступала, пусть и очень медленно. Юра осторожно привыкал жить без него. И он справится, он сильный. Он рядом с ней. От которой все так же пахло мятным чаем.