Daymare

      Шото редко запоминает свои сны. Обычно они утекают песком сквозь пальцы, стоит только попытаться за них ухватиться, а то и вовсе развеиваются ещё до того, как Шото начнёт ворочаться незадолго до рассвета. Иногда — совсем изредка — где-то на обратной стороне века остаются выжженные картинки, которые он рассматривает, пока зыбкая дрёма не рассеется утренним туманом.       Шото редко запоминает свои сны, и ему не с чем сравнивать, но происходящее с ним похоже на абсурдный кошмар, какой может присниться во время тяжёлой болезни.        Как это бывает в больных снах, Шото не помнит, как сюда попал. На нём геройский костюм, самую малость потрёпанный, значит, он был на практике? Или на уроке? Шото не может вспомнить, память выдаёт ошибку. Плечо ноет, от него по руке и по телу растекается тяжёлый вязкий жар. Ему что-то вкололи? Если так — Шото не может вспомнить и этого, но причуда не отзывается, ни лёд, ни пламя.       Руки скованы за спиной цементирующей причудой. Пока его ведут по коридору помпезного особняка, хозяин причуды идёт на полшага позади, молчаливый и сосредоточенный, с бесстрастным усталым лицом. Шото оглядывается на него всего раз — ему жестом указывают вперёд, и инстинкт самосохранения подсказывает, что пока лучше не выдёргиваться.       Рядом с ним ведут ещё одного человека, немногим старше самого Шото, с всклокоченными тускло-рыжими волосами и очень длинным худым лицом. Его руки так же скованы, но вдобавок к этому его шею обвивает созданная причудой цепь, и на лице его написана такая паника, нет, не паника даже, хтонический ужас, что Шото не хочет представлять, к кому их ведут. Пленник бросает на него короткий взгляд, бледнеет ещё сильнее и с силой рвётся из хватки своего конвоира. Обрушившийся на него удар короткий и сильный, достаточный, чтобы остаток пути рыжий с трудом передвигал ноги.       По сравнению с ним Шото чувствует себя почти гостем.       Они останавливаются перед массивной, явно бронированной дверью, и рыжий снова пытается вырваться. От одного удара он обмякает на цепи с задыхающимся хрипом.       — Пока с вами не заговорят — молчите, — размыкает губы шедший за Шото мужчина, и Шото отвечает коротким кивком. В памяти быстро перелистываются уроки теоретической и практической героики, геройской этики, истории современной героики, лекции отца, рабочая практика за последние полтора года — все его знания, весь его опыт кричит, что нужно выжидать момент и не давать повода для агрессии. В любой ситуации, не подразумевающей риска для гражданских, его главный приоритет — выжить.       Дверь открывают изнутри с почти неслышным щелчком — открывает такой же бесцветный, вышколенный до безликой идеальности громила с витыми рогами, почти упирающимися в потолок. Окидывает оценивающим взглядом, пропускает Шото, почти втаскивает за цепь не отличающего небо от земли рыжего.       Вопреки ожиданиям, комната вовсе не выглядит штабом некоего злого гения. Просторный светлый кабинет, на вытянувшихся вдоль стен полках причудливым образом сочетаются подшивки солидных финансовых журналов и манга, фигурки персонажей популярных игр и изящные статуэтки из кости и оникса. Светлое дерево и светлый камень, на удивление много зелени, фоторамки на столе. И невысокий человек в белом костюме с чёрной рубашкой, рассматривающий что-то на полке, повернувшись спиной к вошедшим.       — Господин Мидория, мы привели их, — ровно сообщает один из конвоиров. — Ваши распоряжения?       Шото обмирает за долю секунды до того, как конвоир произносит знакомое имя. А человек в белом костюме неспешно оборачивается, и Шото кажется, что его с размаху ударили в солнечное сплетение, вышибив из лёгких весь воздух.       У стоящего перед ним человека до боли родные черты и пугающе чужой взгляд. У него то же лицо, те же вьющиеся тёмные волосы, те же веснушки.       На этом сходства этого человека с его Изуку заканчиваются.        Шото чувствует на себе испытывающий взгляд — Мидория смотрит на него пристально и остро, без единого прикосновения надрезая кожу и проникая под неё. Этот взгляд холоднее его собственного льда и жжёт сильнее отцовского пламени. Мидория переводит взгляд на рыжего — и Шото снова может дышать.       — Так значит?.. — голос у Мидории такой же, знакомый и привычный, и это неправильно, это издевательски-неправильно, у него не может, не должно быть таких мягких интонаций.       — Кавари мёртв, — конвоир Шото слегка склоняет голову. Его напарник слегка дёргает тянущуюся от его ладони цепь, и рыжий, прерывисто вздохнув, немного выпрямляется. — Виновник перед вами.       Мидория прижимает затянутые в перчатки ладони к лицу, дышит медленно и шумно, будто пытаясь успокоиться. Когда он отнимает ладони от лица, его взглядом, прикованным к рыжему, можно резать гранит. Нарезать на могильные плиты.       — Вы ведь распорядились устранить его! — кричит рыжий, рвётся с цепи, но толку в его действиях никакого, с тем же успехом он мог бы эти цепи грызть. — Вы ведь… Вы ведь приказали! Я просто выполнял приказ!       Шото не успевает даже моргнуть, а Мидория уже оказывается всего в метре от него, прямо перед завывающим от ужаса рыжим. Говорит что-то — Шото не разбирает слов, ему кажется, что он стоит у горнила доменной печи, и его почти сносит неясным жаром, от которого слезятся глаза, и рёвом несуществующего пламени, сам воздух обжигает, и хочется отвернуться, укрыться от этого, сбежать, но тело не слушается вовсе.       Мидория вскидывает руку. Рыжий кричит.       Шото на лицо и грудь брызгает кровь. От душного едкого запаха перехватывает дыхание — Шото закашливается и пытается плечом вытереть глаза. Из-за сцепленных за спиной рук получается плохо. Его конвоир подаётся вперёд, пристально смотрит на него, следит за каждым движением, но, видимо, поняв, что это не самоубийственная попытка побега, снова выпрямляется.       Мидория снимает и отбрасывает испачканную перчатку — ему немедленно подносят новую пару. Шото видел всякое, но оседающее на пол тело с развороченной грудной клеткой и ещё подёргивающимися пальцами вызывает у него тошноту. Он пытается медленно глубоко дышать, но от удушливого запаха крови совершенно не становится легче.       — Оставьте нас, — ввинчивается в уши мягкий голос Мидории, и конвоиры вместе с рогатым синхронно поворачивают головы.       — Господин Мидория, его причуда временно деактивирована, но он может быть опасен, — говорит кто-то из них.       — Оставьте нас, — повторяет Мидория, не меняя тона, и все трое склоняют головы. — И уберите мусор.       — Прикажете снять оковы? — тихий конвоир Шото протягивает руку. Мидория смотрит на него несколько секунд, будто не понимая, что обратились именно к нему, затем кивает, и импровизированные кандалы стекают с рук Шото сероватой жижей, втягиваются в ладонь конвоира, будто их и не было.       С поклоном конвоиры и рогатый уходят, бесшумно закрыв за собой дверь. Из дальнего угла комнаты с тихим шуршанием выезжает робот-уборщик и принимается методично избавляться от лежащего грудой на полу рыжего. Шото очень старается этого не замечать, он старается ничего не замечать, но его всё равно колотит мелкая дрожь.       Мидория смотрит на него, чуть склонив голову к плечу. Шото смотрит на брызги красного на его белом жилете и галстуке.       — Не волнуйся, тебе здесь ничего не угрожает, — говорит Мидория со слишком знакомой доброжелательной улыбкой. Почти искренней. — Кроме меня.        Шото заставляет себя не дрожать, смотрит на привычного-чужого Мидорию. Не провоцировать. Не спорить. Выжить. Его задача — выжить.       Мидория подступает на полшага — почти вплотную. Шото заставляет себя не отдёргиваться. Смотрит вблизи и пытается найти различия, чтобы убедить самого себя, что этот человек не имеет ничего общего с его Изуку. Шото слишком привык полагаться на свои глаза, чтобы не верить им сейчас.       Мидория перекатывается с пятки на носок, пощипывает нижнюю губу слишком знакомым жестом. Смотрит. Тянет ладонь к лицу Шото, отдёргивает. Протягивает чистый платок.       — Ты испачкался, — говорит совсем спокойно, будто у Шото не чужая кровь на лице, а молочная пенка от капучино.       Шото с опаской принимает платок из его рук, стирает начавшую подсыхать кровь, не отводя взгляда от веснушчатого лица.       В ярко-зелёных глазах плещется безумие.        — Ты знаешь, почему ты здесь? — спрашивает Мидория, когда Шото перестаёт оттирать лицо с таким остервенением, будто пытается снять кожу.       — Видимо, меня подстрелили, — бесцветно отвечает Шото. Плечо отзывается горячей болью. — После этого моя причуда перестала действовать. Меня схватили и привезли сюда.       Мидория с досадой цокает языком.       — Нет! Да. И это тоже. Но нет, — он отворачивается, быстрым шагом подходит к столу, наливает себе воды из графина. Снова покачивается на носках, наполняет ещё один стакан и протягивает Шото. Его движения нервные и суетливые. — Так… Смотри. Слушай. Мой Шото столкнулся с Кавари Меро. Крайне неприятный тип с крайне неприятной причудой… был.       Шото молчит. В горле сухо, как на пепелище. Маловероятно, что Мидория пытается его отравить, но пить он не рискует.       — Его причуда переносила людей между разными ветками вероятностей. Толку от этого было мало, а проблем — много, и мы давно хотели его убрать… но под действие его причуды попал мой Шото.       — Значит, твой… — Шото морщится от того, как это звучит. — Значит, если я здесь, Шото из этой ветки попал на моё место?       Мидория медленно кивает. Взгляд у него пристальный и стеклянный, как у нацелившейся на добычу змеи.       — Но Кавари убили. И теперь не осталось никаких способов вернуть вас на свои места.       Шото молчит, стараясь не выдать ни взглядом, ни жестом удушающий страх. Не столько даже за себя — похоже, убивать его здесь и сейчас не намерены, — сколько за Изуку, за его Изуку, и за остальных. Потому что он не может представить, каким может оказаться Шото из этой ветки. Потому что ему страшно представлять.       Мидория осушает свой стакан в два глотка, наполняет его заново. Ставит на стол. Снова поворачивается к Шото лицом, и к змеиному взгляду примешивается что-то ещё.       — Раз у меня отняли моего Шото, мне нужна замена.        От того, с каким придыханием Мидория произносит его имя, Шото пробирает холод безо всякой причуды.       — Глупо звучит, да? — продолжает Мидория почти извиняющимся тоном, почти с горечью, а может, даже не «почти». — «Замена». Как будто это так просто.       Мидория подходит ближе, отступает на шаг, подступает снова. Он похож на хищника, примеряющегося перед прыжком. Шото не нравится чувствовать себя добычей.       — Ты знаешь, как тяжело в наше время найти таких верных союзников? — ломким голосом спрашивает Мидория, и его мелкие нервные жесты выглядят слишком знакомо. А вот взгляд, цепкий, голодный, кажется чужеродным. — Практически невозможно. Таких, как он, больше нет.       Шото заставляет себя не отшатываться. Его причуда всё ещё не отзывается — воду в стакане не удаётся ни заморозить, ни нагреть. Похоже, Мидория это замечает, машет рукой.       — Не трать силы, без антидота твоя причуда будет оффлайн ещё минимум неделю, мы не просто так столько бились над этой формулой… Ты же умный мальчик, Тодороки-кун. Ты не станешь действовать опрометчиво, ведь правда?         Его голос остаётся всё таким же мягким, почти просящим. Мидория умильно, по-детски заглядывает в лицо, и Шото цепенеет, давится вдохом, и стакан падает из его пальцев, разбивается на мелкие осколки у самых ног.       Шото хорошо знакомо ощущение бессильного ужаса. В Хосу, перед лицом едва живого, но от того ничуть не меньше источающего концентрированную жажду убийства Пятна. И в Камино. Всё для Одного.       В Камино…       Тогда это было лишь блеклое подобие того, что Шото испытывает сейчас, от ласковой улыбки и взгляда невысокого кудрявого подростка.       Шото тонет в ядовитой зелени, почти захлёбывается. Дышать становится физически больно — страх стягивает и горло, и рёбра, с каждым мелким вдохом вгрызается в тело колючей проволокой. Перед глазами пульсируют зелёные пятна и круги, и не понять, что тому виной — страх, нехватка кислорода или яд.       — Так что скажешь, Тодороки-кун? — продолжает журчать мягкий голос. — Ты станешь моим Шото?       У Шото подкашиваются ноги, и от падения на пол и осколки его удерживает крепкая хватка Мидории.       Шото страшно. У Мидории в глазах больше фанатичного огня, чем у отца, чем у Шигараки, чем даже у Пятна. Совершенно безумные глаза на по-детски доброжелательном лице.       Мидория смотрит на него со странной нежностью, которая должна быть направлена на другого. На него-другого. У Мидории глаза — как зелёный мрамор, в котором смешались все оттенки, от весенней листвы до тёмной морской глубины. Шото перемалывает на осколки в этом калейдоскопе. Пахнет морем и кровью.       — В твоём мире я совсем другой, верно? — звучит над ухом голос Мидории. Шото скорее осознаёт, чем чувствует его прикосновения. Мидория цепко держит его, одной рукой обвив талию, второй — легонько гладит по волосам, и от этой абсурдной ласки страшно до тошноты. — Добрый, милый мальчик, оплот геройской морали… Ведь так?       Шото не хватает сил ответить, ему кажется, что дрянь, которую ему вкололи для подавления причуды, отняла у него всякий контроль над телом. Но Мидория, похоже, не ждёт ответа.       — Но знаешь что, Шото? — таким же мягким голосом Мидория говорит с теми, кого намерен убить ещё до того, как поставит точку, Шото в этом уверен. — Этот мир не похож на тот, к которому ты привык. Я не знаю, насколько велики различия… Как-нибудь расскажешь мне, правда?       Шото с хрипом пытается втянуть воздух, но не может, горло и лёгкие жжёт огнём. Мидория успокаивающе ведёт ладонью по его спине и режет каждым словом.       — У тебя нет выбора. Я не принимаю ответы, которые меня не устраивают. Поэтому подумай, хорошо подумай…       Шото задыхается, захлёбывается зелёной водой, каждая капля которой — смертельный яд. Затянутая в перчатку ладонь на спине обжигает жаром и холодом, куда сильнее, чем Шото когда-либо смог бы своей причудой.       Шото не может сказать ни слова, не может даже вдохнуть, поэтому лишь цепляется скрюченными пальцами за ворот рубашки Мидории и вжимается лбом в его плечо, умоляя небеса, чтобы всё это прекратилось, чтобы…       Давление исчезает так же внезапно, как и появилось, и Шото чувствует себя водолазом, которого слишком быстро подняли на поверхность. Но он дышит, он снова может дышать…       — Хороший мальчик, — мурлычет Мидория, прижавшись щекой к его виску. — Очень правильное решение. Умница…       Мидория обнимает его, а Шото судорожно хватает воздух, и его колотит крупная дрожь, унять которую не удаётся никакими силами.       — Ты привыкнешь, — обещает Мидория, самую малость отстранившись, и прикосновение холёной ладони к щеке почти нежное. — Возможно, я даже смогу тебя полюбить.        Шото задыхается от едкой горечи и от собственного бессилия, от ядовитой зелени, от колючей проволоки обманчиво-ласковых объятий. От осознания того, на какую жизнь он подписался для того, чтобы эта жизнь не прервалась прямо сейчас.       Мидория похож на паука, и Шото даже не пытается трепыхаться в его паутине, ведь в этом нет никакого смысла — его уже укусили, яд уже растекается по его телу, и для Мидории, для этого Мидории он уже лишь оболочка.       Это похоже на дурной сон, но этот кошмар происходит с ним наяву, и рассвет не принесёт избавления.