Посредник

«Я не жалею о том, что сделал. Срок жизни красоты очень мал. Если мы говорим об истинной красоте, а не её имитации». Я был рядом с Ней практически каждый день. Нас разделяла лишь крышка рояля, из-за которой я посматривал на Неё. Она, как хрупкая хрустальная статуэтка, вновь и вновь кружилась в замысловатых пируэтах. Её грации могла бы позавидовать сама Афродита, настолько Она была прекрасна. А я был лишь нелепой, грузной декорацией, нарушающей эту гармонию. Я был посредником между Ней и музыкой, словно между двумя мирами, в каждый из которых вход мне был запрещён. Иногда мне казалось, что музыка звучит внутри Неё, каждым аккордом отзываясь в изящной груди, что я, по сути, не нужен, что просто мешаю этому слиянию. Она сама попросила меня помочь, аккомпанировать Её репетициям перед первым большим концертом. Поначалу я колебался, но потом, когда случайно увидел Её первое выступление, без раздумий согласился. Она репетировала часы напролёт, без устали, казалось, что Её тонкие ноги просто не выдержат, я видел, как под полупрозрачной кожей рук выступали напряжённые вены, но Она всё равно становилась за станок с завидным упорством, и лишь просила прибавить темпа. На момент нашей первой встречи Она была совсем ещё девочкой. Я проходил мимо балетного класса и увидел Её, со сбитыми в кровь коленями, снова поднимающуюся сквозь боль. Она не проронила ни слова, не выдала того, что устала, и молча следовала указаниям тренера. Я не помню, сколько времени я провёл так, в дверном проёме, заворожённо наблюдая за Ней. Мы ни разу не разговаривали. Она вообще, казалось, не замечала меня, весело болтала с подругами, а ко мне обратилась тот один единственный раз, спустя несколько лет, чтобы попросить о содействии в подготовке к концерту. Не сказать, что я был расстроен Её полнейшим безразличием ко мне. Я имел возможность видеть Её, слушать Её голос, и ловить Её серебряный взгляд, когда Она проходила мимо. Когда я смотрел в Её глаза, то снова чувствовал себя ребёнком. Я словно гулял по широкому полю, а Она была диковинным цветком вдалеке, который так хотелось сорвать. Так, из года в год, я молчаливо наблюдал за Ней. Очень часто я аккомпанировал на занятиях Её класса, но редко когда мне удавалось отыскать Её взглядом, так как Она всегда становилась как можно дальше от меня, словно боялась. Хотя у меня не было цели испугать Её. Я лишь любовался Её фигуркой, с каждым месяцем меняющейся, но остающейся всё ещё по-детски тоненькой, и то, что Она понемногу превращается в девушку, выдавала лишь точёная талия, которую Она часто подчёркивала небольшим пояском с бантом. Складывалось такое ощущение, будто Она нарочно заигрывает, не подпуская близко, чтобы я окончательно сошёл с ума. Наши совместные репетиции стали началом обратного отсчёта. Мы всё ещё не разговаривали, помимо рабочих моментов, но мне было достаточно того, что Она находилась ближе, чем раньше. Я был одержим Ею. Каждый Её шаг, каждый взмах ресниц заставлял меня дышать чаще, прятать взгляд, делая вид, что читаю партитуру, несмотря на то, что знал все композиции наизусть. Она не замечала ничего, будто меня вовсе не существовало, будто я был просто продолжением инструмента, заставляющим литься музыку, без которой Она не представляла, наверное, своей жизни. В силу своей замкнутости, связанной с тем, что я был воспитан в христианской семье, состоящей из тёти и трёх старших сестёр, которые то и дело помыкали мной, я долгое время не мог заставить себя подойти и сказать, что на самом деле чувствую по отношению к Ней. С самого детства я знал цену настоящей красоте. Я мог избрать из тысячи на первый взгляд одинаковых вещей ту, что была бы настоящим шедевром, хотя другие не замечали этого, а моя семья говорила, что я просто болван и не ценю прекрасное. Но только я понимал, что красота эфемерна, что она лишь отблеск солнечных лучей на Луне, тень чего-то великого, и по-настоящему красивым вещам нет места в нашем мире. Я стремился освободить их от этого проклятия. Зная, что уничтожая их в этом мире, я просто возвращаю их тому, кому они изначально принадлежат. Зная, что люди попросту недостойны созерцать подобное великолепие. А Она… Я и сам до конца не мог понять, что мною движет. Это было не просто животное желание, нет. Я не мог позволить себе осквернять этого ангела своими прикосновениями, ибо считал что Она нечто большее, чем просто отблеск истинной, незапятнанной красоты. Она была её воплощением. Но всё переменилось внезапно, когда настал день Её выступления на первом большом концерте. В этот раз я был частью оркестра, и мы повторяли всё от начала до конца. У Неё тоже была генеральная репетиция, и я не мог дождаться того момента, когда Она выйдет из гримёрной. Наверное, лучше бы мне не видеть Её в этот день, ведь моё самообладание покинуло меня в ту секунду, когда Она прошла мимо — похожая на фантазийную птицу, настолько стройная, что, казалось, коснись я Её, и Она бы рассыпалась в прах от одного лишь неверного движения. В постановке, в которой Она участвовала, Ей дали первую партию, и я видел восторг и блеск в Её глазах. На секунду я отвернулся, чтобы ответить дирижёру, а когда снова отыскал Её в толпе то увидел, что мой ангел заключён в объятия какого-то неизвестного мне парня. Его грубые руки стискивали Её талию, и мне стало дурно от такого надругательства над поистине произведением искусства. Мои ладони сжались в кулаки, но от бессилия я лишь прошипел что-то невнятное. Она прижималась к нему всем телом, целовала его, и я заметил слезу на Её щеке, когда он резко оттолкнул Её. И это ещё больше разозлило меня. Как такое могло произойти? Как Она могла всё это время не замечать моего восхищения Ею? Я бы относился к Ней, как к святыне, а Она предпочла мне какого-то отвратительного слизняка, который посмел довести Её до слёз… Я глубоко вздохнул и решил, что лучше будет выместить все свои эмоции в музыке. Ведь музыка была моей спутницей всю сознательную жизнь. Она исцеляла любые душевные раны. Я верил в это.

***

На этот раз я не хотел на неё смотреть. Для меня она потеряла свою чистоту, когда позволила этому ничтожеству дотронуться до себя. Практически пять часов пролетели, как пара минут, и вот я невольно наблюдаю, как она выходит на сцену вместе с подружками, как принимает из рук зрителей цветы… Я будто отстранился от реальности. В моём сердце осталась лишь воющая пустота, в полнейшей прострации я наводил порядок после окончания концерта, проверял инструменты, менял порванные струны… Я долго ждал её после выступления, не чувствуя боли в спине и пальцах. Я думал, что она уйдёт вместе со всеми. Но вопреки ожиданиям, я нашёл её в гримёрной, абсолютно одну. Она сидела неподвижно, уставившись в одну точку, прижимая к пальцу платок, пропитанный кровью, и тихо всхлипывая. Вокруг были разбросаны пустые бутылки из-под вина и розы, которые, видимо, и ранили её нежную кожу. Я хотел обратиться к ней, хотя бы узнать, в чём причина её слёз. Но как только я подошёл, она повернулась и спросила: — Ты никуда не уходишь? Я хочу ещё раз повторить последнюю часть. Мне хотелось возразить, мол, уже поздно, да и я с трудом оставался на ногах, но почему-то не смог выговорить ни слова, а просто кивнул и протянул руку, чтобы помочь ей встать. Но она резко поднялась, отводя её в сторону: — Не трогай меня, я знаю, чего ты хочешь! Чего вы все от меня хотите! — она отбросила в сторону платок, сделала шаг вперёд, наступая на лепестки роз, и прошипела: — Всё, что вы хотите — это трахнуть красивую девку, а потом исчезнуть. Все эти ваши цветы, комплименты, обещания, всё это дерьмо… Она осеклась. Прекрасное лицо исказила гримаса явного отвращения, в заплаканных глазах читалось искреннее презрение, будто бы я лично был в чём-то виноват. В этот момент я опешил. Из уст невинного до сих пор ангела рвались совершенно непотребные слова, будто бы в кристально чистое озеро кто-то щедро плеснул нефти. Почему-то мне не хотелось её утешать. Для меня она вмиг упала с небес в преисподнюю, её непорочный образ окончательно развеялся, как туманная дымка. Я отвернулся от неё и бросил лишь одно слово: — Пошли. И она последовала за мной на сцену. Я сел за рояль и подозвал её, чтоб она выбрала мелодию самостоятельно. Я хотел оказать ей последнюю услугу, прежде чем мы расстанемся навсегда. Ведь продолжать находиться с ней рядом, узнав о её грехопадении, я не мог. Но она даже не посмотрела на ноты, присела ко мне на колени, обвивая мою шею руками, и наклонилась к моему уху. Меня передёрнуло от запаха алкоголя и духов, исходившего от её влажной кожи. В одно мгновение меня бросило в дрожь, я резко подхватил её на руки и уложил на крышку рояля. Она вздохнула, обвивая мои бёдра ногами, и подалась вперёд, прижимаясь сильнее. Её дыхание было порывистым и частым, её грудь вздымалась с каждым вздохом. Я был в ступоре. С одной стороны, я так обожал её все эти годы, но с другой это было бы равноценно тому, если бы я с головой нырнул в то самое отравленное нефтью озеро, которым сейчас для меня была она. Мою внутреннюю борьбу прервал настойчивый поцелуй, и я инстинктивно ответил на него. Я набросился на неё, словно хотел выместить на этих мягких губах всю ту злость, которая собралась во мне за сегодняшний день. В ней более не было ничего неприкосновенного для меня. И если цветок уже растоптали, то остаётся лишь выбросить его в мусорный пакет. Я не был нежен, срывая с неё одежду и вторгаясь внутрь её разгорячённого тела, я двигался с почти звериной силой, сжимал её крошечную грудь в ладони так, что она вскрикивала, но я был слеп и глух к её мольбам. Её запах, шёлк её кожи окончательно лишили меня рассудка. Я старался не смотреть на неё, чтобы не разочаровываться ещё больше. Я хотел запомнить её наивным ребёнком, а не похотливой самкой. И мне было жаль, что она позволила заполучить себя в столь юном возрасте. Она не оставила мне выбора. Пока она всё ещё была юна и прелестна, и я не мог позволить кому-то ещё овладеть этим почти расхищенным сокровищем. Мне следовало сделать это раньше. Следовало уберечь её от саморазрушения, следовало освободить это неземное существо из заточения в нашем мерзком мире. Но когда её стоны стали ещё громче и вульгарней я закрыл ей рот рукой, не сбавляя темпа, а второй рукой схватил струну из лежащей на стуле коробки и молниеносным движением накинул ей на шею. Она была слишком пьяна, чтобы заметить это сразу, а когда я с силой начал затягивать струну, разрезая кожу её шеи и своих пальцев, было уже поздно. Моя кровь смешивалась с её, стекая на белоснежный глянец рояля. Я навалился на неё, не давая возможности вырваться. Её отчаянные крики становились всё тише, превращаясь в сдавленные хрипы, а моё возбуждение становилось всё сильнее. Когда она перестала биться в агонии, я достиг пика, изливаясь в уже бездыханное тело, кусая её в перепачканное плечо. Я выпустил струну из рук, вытер их об её пачку. Кровь была повсюду, стекала по клавишам рояля, как багровый закат расплывалась на её одежде, окрашивала почти белоснежные волосы в ярко-алый. В остекленевших полупрозрачных глазах застыл ужас. Я оделся и решил, что самое время всё же сыграть что-нибудь. Пальцы еле касались окровавленных клавиш, руки тряслись от эйфории, но я всё же исполнил её любимую композицию. Я не отрывал глаз от её тела. Сейчас она была чиста, словно святая мученица. Я наслаждался этими минутами. Если раньше я был посредником между ней и музыкой, то сейчас я стал посредником между ней и Богом. Не помню, сколько я сидел, рассматривая её и наигрывая одну и ту же мелодию. Не помню, как я оказался здесь, на скамье подсудимых. Но я ни о чём не жалею.