Импульс

      Канкуро всегда думал о том, что он значительно облегчил свою жизнь, когда признался сам себе в собственных пристрастиях. Это оказалось куда легче, когда обычное увлечение удалось направить в созидательное русло. Так часто случается: ты можешь быть мужчиной, одевающимся в женскую одежду, и если ты создаёшь эту самую одежду, окружающие будут относиться к твоим причудам со снисходительным пониманием.       Так произошло и с ним, парнем, который всё детство провёл со своей сестрёнкой, играя в куклы, поскольку болезненный младший братец с родственниками почти не контактировал. Канкуро сначала относился к ним с абсолютным бесстрастием и равнодушием. Куклы — это для девочек, это блажь, не имеющая к нему никакого отношения.       После просмотра коллекции мультфильмов куклы перестали нравиться Канкуро вовсе. Они, по его искреннему детскому мнению, были уродливы, и из-за этой точки зрения сестра часто ругала своего брата — он нещадно смывал краску с их пластиковых и деревянных лиц, подрисовывая те черты, которые нравились Канкуро в мультфильмах больше всего. Пусть даже и выглядели они после нехитрых манипуляций шкодливого ребёнка на порядок хуже, чем были, Канкуро раз от разу был невероятно горд собой. Он сам исправил эти невыносимые лица! Так, мальчишка впервые попробовал на вкус чувство эйфории от созидания.       Однако это не продолжалось долго. Не выдержав, Темари отвела брата в кружок рисования, в надежде, что тот больше не будет портить кукол, однако неугомонный не оставил её, возмущаясь тем, что игрушки совершенно скучны в своей малоподвижности. Раз похожи на людей, значит, и двигаться должны соответствующе? Эта мысль стала точить Канкуро ежечасно, и, в конце концов, мальчишка поддался ей.       Потому всю свою жизнь, которую Темари не знала покоя, Канкуро не ведал предела совершенству.        Однако в том возрасте, когда в голове впервые выстраиваются жизненные приоритеты и цели, идеалы, к которым можно хотя бы стремиться, Канкуро столкнулся лицом к лицу со своим личным идеалом, о существовании которых он не полагал до той поры.       Не мог поверить даже тогда, когда встретился с ним лично. Хотелось протереть глаза — это был невозможный вид человека, который даже не знает, как выглядит и как его внешность влияет на окружающих. Хотелось сморгнуть наваждение в попытке привести себя в чувства. Замотать головой, чтобы вытрясти из ушей отравляющим бальзамом вползший туда голос, что окутал собой все мысли и больше не отпускал. Надо было сделать хоть что-нибудь, пока не стало поздно! Канкуро понимал, что если не возьмёт себя в руки, то умрёт от желания овладеть столь идеальным творением природы. Но не мог, не мог он, не могла судьба так посмеяться над ним, столкнув идеальное творение и Канкуро в аудитории истории искусств. Преподаватель истории с момента их знакомства стал для юного кукловода Олимпом. Личным Олимпом, который хотелось покорить, однако тот был столь необъятен, что даже сам Канкуро не мог сказать,  чего ему ожидать от покорения его вершины.       Под конец первого занятия парень понял, что слишком поздно опираться собственным умозаключениям — их элементарно не осталось. Все мысли вытеснил образ преподавателя — невозможный, нереальный, эфемерный. «Кукольный!» — воскликнул про себя Канкуро. Не бывает людей с внешностью, которую создал некто, дотошно придерживаясь пропорций идеального тела и лица.       Идеальные черты кукол, чью внешность кукловод создаёт сам, в отличие от произвола природы и генетики, казалось, можно воссоздать лишь в неживом материале вроде фарфора, глины или дерева; лишь в том случае, если творец чётко контролирует процесс сотворения. Кто создал его преподавателя истории искусств Сасори Акасуну, Канкуро не представлял. И если парень предполагал порой, что всё же довлеет нечто над его судьбой и жизнью, то после встречи с преподавателем он готов был убедиться в существовании бога, что просыпается раз в сто лет и создаёт своё совершенное творение, к которым относился рыжеволосый мужчина.       Будь Канкуро богом, его идеальным творением стал бы этот человек. Безупречно выточенное лицо, словно неживое, с прямым носом и слегка изгибающимися губами — такими, какие любил делать Канкуро своим куклам мужского пола, привлекательными и одновременно не кокетливыми, как у кукольных леди. Выкрашенные в красный волосы напоминали юному кукловоду о тех экспериментах, которые возможны с марионетками, ведь те и слова не скажут, пока ты будешь колдовать над их внешним видом. И весь образ Сасори порою вызывал в Канкуро недетские фантазии на грани эротики и эстетики, в которых он бережно вытачивал плавные линии изящной, почти подростковой фигуры преподавателя, чтобы навсегда запечатлеть их в этом идеальном виде и, в конце концов, присвоить прекрасное существо себе.       Каждое случайное и запланированное пересечение с преподавателем в аудиториях или коридорах заставляло Канкуро замереть словно естествоведа, заметившего экзотическую бабочку на цветке рядом с ним. Парень трепетал и задыхался — ни то от синдрома Стендаля*, внезапно накатывающего рядом с живым произведением искусства, ни то от восхитительного аромата, аурой витавшего вокруг Сасори. Канкуро никогда не встречал такого парфюма у мужчин — сладкого, как топлёная карамель, но с отчётливыми древесными нотами. Каждый раз парень представлял, как вкушает пуэр тридцатилетней выдержки — ровно по возрасту Акасуны — и лучше бы прямо из губ профессора, смакуя древесные, невообразимо сладкие и горькие одновременно ноты в букете. Иногда от профессора пахло горьким, но спокойным, не отталкивающим дымом. Канкуро выяснил: Сасори курит дорогие сигареты из натурального табака, завёрнутые в табачную же бумагу. В такие моменты Канкуро абсолютно и совершенно терял всякий контроль над фантазией, которая заставляла его задуматься — какова на вкус сигарета сразу после крепкого душистого пуэра? А если и то, и другое попробует Сасори, а Канкуро позволят лишь словить остаток чудесного сочетания с соблазнительных губ? Подобные мысли ввергали парня в пучину отчаяния, а затем возносили к небесам, чтобы хоть немного приблизить его к своему идеалу.       Канкуро было невыносимо. Каждый день его преследовала мысль о том, чтобы создать кукольную копию профессора Акасуны, и эта же мысль казалась парню отвратительной в своём неуважении к Сасори. Подменить его на бездушную копию? Но ведь никто не сможет дать марионетке человеческий голос. А создать для неё тот, которым обладал Сасори, казалось и вовсе невозможным — столь ровный, но наполненный иронией тембр покорил парня с самого первого занятия, обеспечивая стопроцентную посещаемость предмета. Канкуро не мог думать, что собственными руками управлял бы марионеткой-Сасори. Ему самому ни за что не воссоздать этих плавных, но невероятно выверенных и точных движений без лишних жестов. С куклой нельзя будет обсудить искусство, насладиться её голосом, повадками, невозможно ощутить тепло тела.       Канкуро было больно. Он прилагал все усилия, чтобы быть лучшим в знаниях по предмету, старался охватить куда больше, чем задано программой, чтобы каждый раз находить тему для дискуссий после пар с профессором. Однако, казалось, все усилия рушились человеком, которого можно было считать идеальным в своей неидеальности. Совместные пары с группой студентов-скульпторов почти всегда заканчивались громкими спорами между Сасори и выскочкой Дейдарой Тсукури. И Канкуро уже не удавалось отхватить для себя драгоценного внимания профессора Акасуны.       Признаться, Канкуро обязан отдать должное Дейдаре. Парень перетянул хотя бы четверть мыслей на свою персону, и за изучением такого неординарного человека Канкуро мог хоть ненадолго остудить свою голову и подумать о чём-то трезво.       За размышлениями о том, какую марионетку создал бы юный кукловод, чтобы она была хоть отдалённо похожа на Дейдару в своём сочетании женственной, но не смазливой внешности, и заточённой в её фигуре силе и взрывного характера, Канкуро совершенно упустил тот момент, когда согласился жить вместе с этим невыносимым студентом скульптуростроения. Особенно учитывая, что тому самому негде было жить. Однако промелькнувшая фраза о личном пространстве, которого катастрофически не хватало Канкуро с его обилием инструментов и материалов для создания кукол, напрочь выселили рациональные мысли из экспрессивного разума, и следующую неделю двое бедолаг усиленно занимались поисками совместного жилья.       Канкуро стало ещё более невыносимо, когда они его нашли. Выскочку Тсукури словно магнитом тянуло к профессору Акасуне, и Канкуро не мог определить, смеётся ли над ним судьба или же дарит шанс, когда Дейдара нашёл жильё для них двоих по соседству с профессором. По соседству с его комнатой в его доме. Когда Канкуро прокручивал эти слова в своей голове, то поначалу не верил самому себе ни на секунду. Шутка, насмешка прознавшего обо всём Тсукури, да элементарная ошибка в именах! Всё это могло произойти с ним, однако не случилось — вселенная подкинула самый коварный из всех возможных вариантов.       Сасори сдавал в аренду две комнаты студентам их академии искусств, но никто не осмелился до них обратиться к строгому и ироничному Акасуне. Никто, кроме занозы Дейдары, который сразу после заселения оккупировал комнату побольше и предоставленную в неограниченное пользование мастерскую.       «Искусство требует пространства для полёта мысли!» — провозгласил тот, а Канкуро не стал и пререкаться. Комната побольше была прямо рядом со спальней профессора. И парень был уверен, достанься ему апартаменты побольше, рано или поздно он бы стыдливо поймал себя на том, что ночами прижимается к стене ухом в попытке понять, чем занимается профессор, и пытается уловить сквозь розетку ритм его дыхания.       Канкуро был убеждён, что будь он один, никогда бы не подселился к профессору Акасуне. А ещё был уверен, если бы знал заранее о том, чем закончатся их с Дейдарой поиски жилья, он бы ни за что не отказался от той возможности лучше узнать Сасори, внезапно выпавшей ему на долю.       Вот и сейчас, сидя за ужином с Дейдарой и профессором, Канкуро было невыносимо от разрывавших его противоречивых чувств. Парень злился и ревновал этот гейзер эмоций, который сейчас вовсю обсуждал свои модернистские скульптуры с Акасуной. Вздор, профессор классик, зачем ты, глупец, лезешь к нему со своими новоформами в скульптуре? Канкуро успевал в своей голове выстроить тысячу разных сценариев того, как он утрёт нос Дейдаре в спорах об искусстве и завоюет тем самым больше уважения Акасуны. Но парень молчал, смиренно наблюдая, как в отличие от него Тсукури вовсю разошёлся в своей попытке переспорить профессора, да так увлёкся, что не замечал откровенно интимных жестов, которые сквозили в его телодвижениях. Тсукури было всегда трудно остановить и заставить прекратить откровенничать, если тот нашёл понимающего собеседника. Он постоянно нагибался ближе к профессору, обнадёжено и с вызовом заглядывал ему в глаза, словно ожидая согласия Акасуны и его отрицания, чтобы можно было продолжить спор.       Сам Канкуро, несмотря на свою ревность, чутко внимал словам Сасори. Он старался получше узнать ход мыслей профессора и в то же время с дотошностью сыщика пытался вычислить нотки "недружеской" симпатии в отношении к Дейдаре.       Это выматывало. Каждый вечер Канкуро чувствовал себя морской звездой под палящим солнцем. Не из-за продолжительных пар в академии и не из-за объемных домашних заданий. Он выматывал себя до изнеможения сомнениями, страхами, ревностью и догадками. Потому этим вечером за столом с увлечёнными друг другом Акасуной и Тсукури Канкуро долго выдержать не мог. Наспех прикончив свою порцию ужина, он поднялся из-за стола и ушёл в свою комнату.       Куклы — то, что спасало его такими тоскливо-тревожными вечерами. Перебирая шарниры, подшивая костюмы или набивая шевелюру своим подопечным, он мог отвлечься и впустить в свои мысли пустоту, либо же мысленно завести диалог с марионеткой, после которого на душе становилось на порядок легче.       Однако этим вечером работа не шла. Хитроумные механизмы марионетки не поддавались осмыслению, без которого Канкуро просто сломал бы бедолагу. Он стискивал зубы и сжимал во влажных ладонях маленькую отвёртку, мысленно уговаривая куклу открыть ему все свои секреты.       "Тебе же будет лучше", — уверил её Канкуро, осторожно стараясь согнуть её туловище, которое заклинило, безобразно нагнувшись чуть вбок.       Марионетка поддаваться не хотела. Она словно помнила свой прошлый ремонт, когда по ужасной случайности, ещё будучи дома, дети друзей семьи оторвали ей стопу и руку. Канкуро так и не понял тогда, как коллекционная кукла могла попасть в руки к детям, но расстроило тогда его не это. Купленная по дешёвке из-за крупного скола на бедре, великолепная марионетка загадочного, но известного у коллекционеров мастера Алого Скорпиона, утратила своё изящество движений. Канкуро что сейчас, что тогда было далеко до умений кукловода, и собственная перетяжка шарниров сделала из неё довольно типичную марионетку.       Пусть она и утратила былые способности, для Канкуро она оставалась особенной и самой прекрасной куклой, что у него была. Кукла прочно ассоциировалась со своим создателем, и пренебрегать ею парень не смог бы, даже если захотел. Путь он и не знал кукловода лично, пускай в его будущем не маячило и возможности хотя бы узнать, кто он такой, внутри у Канкуро всё трепетало от мысли о том, что это творение великого мастера, к которому несчастный влюблённый дилетант имеет счастье прикоснуться.       Потому он так же бережно, как и всегда, снял ноги и начал осматривать туловище изнутри.       Внутри не было ни намёка на поломку или повреждения стягивающей резинки. Марионетка словно бы просто воспротивилась хозяину, не желая его радовать.       Марионетка не реагировала ни на подёргивания перетяжки внутри фаянсового тела, ни на проворачивания отвёртки. В душе Канкуро закипал, изо всех сил сдерживаясь, чтобы ненароком, даже случайно, не навредить кукле. Ещё труднее стало сохранять самообладание, когда в коридоре за дверью раздался громкий хохот Дейдары и не унимающееся шуршание одеждой. Помимо упрямства марионетки, теперь Канкуро не мог и сосредоточиться на её ремонте, утопая в колючих для самого себя догадках.       Когда дверь в его комнату открылась, Канкуро даже не поднял голову, чтобы посмотреть, кто там был. Однако это и не понадобилось, когда до парня добрался аромат сладкого древесного парфюма и дорогих сигарет, которые Сасори курил редко, медленно и вдумчиво. В бурлящий котёл мыслей примешалось возбуждение, и Канкуро уже совершенно не смог бы сказать, что именно происходит в его голове. Ревность, злость, усталость, эйфория — Какнуро словно съел одновременно несколько блюд с лучшим вкусовым сочетанием, и в то же время хлебнул из несочетаемого болота. — А как же Дейдара? — Канкуро попытался хотя бы как-то отвлечься от того, что творилось у него внутри. — Он убежал в клуб, — оперевшись о стол, Сасори навис над замершим словно каменный, студентом. — Он говорил об этом за ужином. — М, так это он в прихожей грохотал?       Сасори молчал. Конечно, ясно, такой человек как он не станет отвечать на вопросы с очевидным ответом. Канкуро смутился, подумав, что мог себя выдать таким интересом к посторонним шорохам из остальной части дома. Влюблённый дурак, не умеющий конспирироваться. Что с него взять? Внутри Канкуро закипала злость на самого себя, которая заливала щёки алым румянцем. И смущение перед профессором явно не было на стороне парня, заставляя его уши гореть. Канкуро лишь ниже наклонил голову к кукле, изображая бурный процесс осмотра неполадок. Сейчас, как никогда раньше, парень надеялся, что профессор оставит его в покое. В конце концов, не было ни единой стоящей причины для него, чтобы задерживаться рядом со скучным студентом дольше положенного. Однако внимание Сасори явно вышло за рамки приличия отношений «студент—профессор», и Канкуро готов был провалиться под землю, лишь бы не делать ситуацию ещё более неловкой.       Миг, и марионетку утащили у Канкуро буквально из-под носа. Сасори вертел её в руках, разглядывая кокетливое лицо, заклинившее туловище и скол на бедре куклы, чьи ноги он держал в другой руке. Вновь и вновь парень беспощадно, просто невыносимо краснел и сам не мог понять, из-за чего. Злость на себя? За столь пристальное разглядывание лица Сасори, пока тот был увлечён осмотром куклы? За то, что должен бы думать о сохранности этого шедевра, который профессор вертел в руках, как дешёвку, но вместо этого думает о том, что, вот, да, профессор, вы не могли бы наклониться ещё чуть ближе, у меня тут есть и собственные работы. Глянете? Вам нравится? А я?       На мгновение парень поплыл и поплавился разумом, осознавая, о каких непристойностях думает прямо рядом с собственным профессором истории искусств. И сколько он не старался, собрать мысли в кучу не удавалось до тех пор, пока за это дело не взялся Акасуна.       Из прострации парня выдернул тихий вздох, шибанувший по воображению напряжённого юноши. Этот звук Канкуро будет вспоминать ещё долго. Но не сейчас. Парень осторожно поднял голову, пытаясь не выдать своё крайне нервное состояние.       Разглядывая куклу, Сасори ухмыльнулся. О, да. Канкуро знал эту ироничную усмешку, и для без ума влюблённого парня она не предвещала ничего хорошего. Однако вопреки всем ожиданиям, Акасуна взял бедолагу и вышел из комнаты, бросив напоследок тихое "я посмотрю".       Канкуро опомнился, лишь когда за профессором закрылась дверь с тихим щелчком замка. Парень хмурился. Он совершенно не понимал, как растолковывать поведение Сасори. Насмехается ли мужчина над его увлечением, презирает, или ему равнодушно? Канкуро впервые за долгие годы стало важно, как отнесётся к этому другой человек. Как отнесётся Акасуна.       На следующий день Канкуро застал Дейдару в одной из аудиторий, спящего на последнем ряду в солнцезащитных очках. Удивительно, как вообще пропустили эту занозу в академию в подобном виде? Однако избежать тяжкой судьбы не удалось: несмотря на ревность и порою зависть умению Дейдары складывать оживлённый диалог с Сасори, тот оставался единственным человеком, с которым Канкуро общался активно, и был ему, по сути, другом. Потому парню пришлось отпаивать несостоявшегося тусовщика минералкой и аспирином за свой счёт. — Почему ты не признаешься профессору? — донеслось не вполне внятное бормотание заплетающегося языка.       Но даже если бы эти слова были произнесены шёпотом, для Канкуро это было равносильно канонаде разрывных снарядов где-то в собственных кишках, которые скрутило от страха, а в спину шибануло ледяным потом. Он догадался. Дейдара, это несносное трепло, которое затыкалось, кажется, только во сне, догадалось о чувствах Канкуро к Акасуне.       «Это настолько заметно?» — пронеслось в голове парня, но Дейдара в ответ услышал лишь недовольное «херню городишь».       Пьяный мозг решил, что, пожалуй, хватит на сегодня умозаключений и выводов, и позволил превратить себя в беззащитного ребёнка.       «Бесполезного и безответственного», — уточнил бы Канкуро, вмешайся он во внутренний монолог Дейдары. Хотя сомнительная, но всё же польза от этого пьяницы была. Теперь парень старался следить за временем визуального контакта с профессором Акасуна, продолжительностью деловой беседы и интонациями. Будто Канкуро и без того не хватало забот, нынче его мозг плавился и закипал, корпя над собственным самоконтролем.       В конце концов, к вечеру того жуткого напряжённого дня, Канкуро мог бы пугать на тематических вечеринках других студентов, не прибегая к помощи грима. Говорить о какой-либо достойной интеллектуальной деятельности даже не приходилось.       «Не всё так просто», — бормотал себе под нос Дейдара, пялясь в дисплей смартфона на протяжении всего пути домой. Видимо, отвечал вслух на присланные сообщения.       «Не всё так просто», — убедился Канкуро, когда зашёл в свою комнату и увидел на столе уверенно стоящую марионетку. Ту самую, самую прекрасную и идеальную. Самую дорогую сердцу Канкуро.       Фаянсовая красавица ровно вытянулась в ожидании своего хозяина, чтобы продемонстрировать ему все свои умения. Канкуро бережно взял марионетку в руки и начал её рассматривать. Каждый шарнир двигался легко, а фиксировался прочно. Словно знал, когда ему быть свободным, а когда замереть. Воровато оглянувшись и даже покраснев от смущения и волнения, Канкуро приподнял шёлковую накидку куклы и вытянул из спины ниточки, которые внутри тела связывали каждый сустав куклы и помогали в руках кукловода двигаться так, как тот прикажет. Мастер Алый Скорпион был гением в своём деле. Эти нити в его куклах никогда не торчали по всему телу, а пронизывалит её внутри, а одна нить часто отвечала за целую конечность, отзываясь на то, какая её длина сейчас натянута.       Канкуро невероятно давно не управлял этой гениальной марионеткой. Всякий раз, когда он за неё брался, его жутко огорчал вид несуразных движений, которыми куклу наградил её хозяин по собственной глупости и неопытности. Однако, решив попытать судьбу, парень осторожно вытащил нити марионетки наружу и спустил куклу на пол. С замиранием сердца надел все шесть колечек на пальцы и начал свой осторожный, но чувственный танец. Канкуро готов был поклясться — движения куклы теперь точь-в-точь как те, что предполагал для неё создатель: чёткие, но невероятно плавные. Такие под силу создать лишь одному человеку, но у парня в голове просто не укладывалось, как это возможно. Заворожённый танцем куклы в его руках, он двинулся в комнату профессора. До этого дня он никогда не осмеливался заговорить без серьёзного повода с Акасуной — зачастую приходилось придумывать себе несуществующие трудные задания по предметам или размышлять, чего он ещё не узнал в доме необходимого для себя, чтобы можно было завести об этом разговор с Сасори.       Однако сейчас Канкуро просто не мог сдержаться. Подлетев к двери профессора, он осторожно постучал и после тихого ответа, прошёл в комнату, где спиной к нему, как в тот раз сам Канкуро к Акасуне, сидел профессор. Парень смущённо потупил взгляд и собирал в кучу мысли о том, как бы начать разговор. И лишь когда услышал раздражённое покашливание профессора, который не терпел промедления в ответах, смог взять себя в руки. — Что произошло с куклой? — Кое-кто совершенно не следил за её транспортировкой, нить управления зажевало в торсе.       Канкуро уже вспоминал, не встречал ли где книгу по чёрной магии, чтобы проклясть себя при первой же возможности за то, что так безбожно краснеет перед профессором, словно бы и не о марионетках говорят. — Ох, простите... Сасори молча отвернулся к своему столу, закрывая ящичек с инструментами. — Где ты её взял? — К-купил на электронном аукционе. — Хм-м. Мои куклы довольно дорогие.       Канкуро неуверенно пошатнулся от самодовольного тона профессора, когда услышал эти слова. Однако голову ему поднимать теперь не хотелось еще больше. Если это правда, как он мог смотреть в глаза мастеру, над чьим творением он так поиздевался? — Кто-то, видимо, ни черта не смыслит в искусстве, раз решил избавиться от неё по дешёвке всего лишь из-за скола на бедре. — Ну...       Дверь в комнату профессора дерзко распахнулась, пропуская белый вихрь, беспардонно заявивший с порога: — Сасори но Данна, чё за херня там с антресоли выпала? Там чья-то нога!       Уничижительный взгляд Акасуны был способен испепелить Дейдару, но так уж вышло, что Дейдара сам был неукротимым огнём, и даже Сасори тут мало что мог поделать. Вздохнув, профессор вышел из комнаты, обтеревшись на пороге с загородившим проход Тсукури, с лица которого всё это время не сходила ухмылка.       Как только Сасори скрылся в комнате Дейдары, бестия подлетела к Канкуро и ощутимо толкнула его в плечо. — Может, ты перестанешь тупить перед Акасуной? Неуверенных студентов не любят.       Канкуро, наконец, поднял голову и посмотрел на Дейдару, недоверчиво скривившись. Дейдара внезапно придвинулся вплотную к парню, разглядывая его лицо, словно в первый раз увидел его. От такого пристального внимания Тсукури к себе Канкуро закатил глаза. — Оооо...       Дейдара вцепился сильными каменными пальцами в подбородок парня так, что у того заныла челюсть. — Ты красишь глаза? Днём я не замечал, угу.       Дейдара ненаигранно прищурился, вглядываясь в лицо Канкуро и словно не веря тому, что он видит. — Ты пьян и тебе мерещится. Я из-за тебя не выспался и устал так, что начинаю пугать прохожих. — Хн, или ты накрасился перед визитом к Сасори? — Растянув свой невозможный рот в широкой улыбке, пропел Дейдара имя Акасуны, словно делая акцент на нём. — Тсукури! Херь городишь! А Акасуна роется в твоём шкафу, иди прячь смазку и дилдо!       Дейдара хмыкнул в своей привычной манере и поспешил прочь. Канкуро остался один с комнатой профессора и своими мыслями.       Он чертовски, зверски устал, и усталость эта обозначила под веками тёмные пятна, и глаза казались ещё более чёрными и жуткими, чем в обычные дни. Хотя, подумалось Канкуро, лучше он был бы накрашенным, чем столь чертовски уставшим.       «Лучше?»       Вернувшись в свою комнату, Канкуро замер над столом, опустив руку на выдвижной ящик.       «Бред какой-то».       В выдвинутом ящичке рядом с тонкими кистями для росписи одиноко лежала деревянная шкатулка. Из-под полированной крышки заманчиво поблёскивали колбочки с косметикой, которую Канкуро иногда использовал, чтобы испытать новое оформление для очередной куклы, чтобы не портить саму красавицу-марионетку.       «Дейдара, ты просто идиот!»       Проснувшись на следующий день, Канкуро мог с уверенностью сказать, что если его тело и отдохнуло немного, то в голове творилась такая дичь, что мозг плавился с самого пробуждения, и остывать не собирался.       У Канкуро всё валилось из рук, он разбил стакан за завтраком, рассыпал щепки с деревянных деталей и безбожно, просто безобразно краснел всякий раз, как пересекался с Акасуной.       Казалось, самой мокрой фантазией парня стало представлять Сасори за работой над одной из своих великолепных марионеток. Канкуро не был ошеломлён или ошарашен тем открытием, что его профессор истории искусств и есть тот самый загадочный кукловод, на мастерство которого парень молился как на творца-всесоздателя. Скорее, ему было невыносимо от мысли, что столь идеальный человек, идеальный и в своём мастерстве, и в интеллекте, и внешности, для самого Канкуро остаётся столь же непостижимым, что и раньше, хотя нынче они жили под одной крышей. Канкуро краснел при встрече взглядами, потому что ему всегда казалось — мастер, создающий столь живые в своей внешности и манерах движений кукол, читает реальных людей как открытые книги. И потому ему казалось, что Сасори уже знает всё о чувствах своего студента. Видит все его мысли, благородные и приземлённые, приличные и не очень.       Канкуро всё чаще стал задумываться о том, что было бы, если у него будет кукольная копия Сасори. Он представлял, как вытачивает идеальные изгибы, скользит пальцами по идеальной поверхности. А потом понимал, что это всё тлен по сравнению с живым Акасуной. С капелькой пота, скользящей по виску, с неидеальными пальцами, испещрёнными шрамами и свежими порезами.       Хотя пока парню казалось, что наивысшим блаженством является разрешение Сасори наблюдать за своей работой над новой куклой. В натуральную величину, утончённая барышня своим насмешливым взглядом словно глумилась над Канкуро, которого Акасуна не касался так, как касался её тела.       Отвратительный выходной — ни к какому другому выводу прийти было нельзя на месте парня. Задёрганный, нервный и усталый от неведомо чего он разместился в своём кресле у стола, разложив инструменты для выделки кукольных лиц. Необходимо было отвлечься от настырных дум и заодно заняться наконец чем-то полезным, чего не удавалось сделать весь этот рассеянный день.       Однако даже здесь и сейчас не удалось парню обрести покой: Тсукури всё так же беспардонно влетел в комнату Канкуро, словно то была его собственная. — Хннн, да ты сегодня просто туча.       Дейдара навис над Канкуро, как недавно это сделал Акасуна, однако блондин ничего кроме раздражения в этот усталый вечер не вызвал. — Погнали со мной в клу... — Дейдара! Ты за чем пришёл? — Не выдержал Канкуро и перебил несносного демона. — Я не могу найти карандаш для глаз. У тебя же есть подводка? Чем ты там красишь своих кукол? — Дейдара... — захрипел парень, закипая. Казалось, он скоро скрошит зубы — так сильно он сжимал челюсти от негодования.       Тсукури, словно не боясь готового к извержению вулкана рядом с собой, навалился на Канкуро, чтобы достать тонкую кисточку на другом конце стола. Деловито раскрыв сухую тушь для рисования, наглым образом вырванную из рук самого Канкуро, Тсукури раскрыл рот и похабно облизнул несчастный инструмент, чего не ожидала ни кисточка, ни сам Канкуро. Будто всё так и должно быть, Дейдара наклонился к маленькому зеркалу на столе, в отражении которого Канкуро проверял ровность чертежей, рисунков и готовых кукол. Сухая тушь была неизбежно намочена, и Дейдара принялся подводить ею глаза, словно проделывал подобное с кистями тысячу раз на дню.       Канкуро замер, наблюдая за другом. Ему на миг показалось, что он стал невольным свидетелем того, как какой-то демон творит свою магию. Дейдара был похож на беспечного демона-соблазнителя и своей внешностью, и характером. "В отличие от меня", — всегда думалось Канкуро в такие моменты. По сравнению со своими братом и сестрой он был невзрачной серой мышью. По сравнению с Дейдарой — пылью под ногами, не заслуживающей внимания.       Канкуро не сразу обнаружил, что пялится на отражение Дейдары в зеркале, но тот, заметив к себе такое внимание, застыл сам, чтобы проверить, когда Канкуро отомрёт и начнёт смущаться. Дейдара любил этого простого на первый взгляд, но очень интересного парня. А ещё больше он любил его подкалывать.       Тсукури расхохотался, когда Канкуро вздрогнул и вытаращил глаза на их отражение, словно уличил не свой, а чей-то стыд и неловкость на лице. Хлопнув по плечу напоследок и обозвав нудным девственником, Дейдара выскочил из комнаты и бахнул дверью, чтобы все знали — ночью его не ждать. А Канкуро остался сидеть ошарашенным со всученной в руки кистью.       Что ж, одну ночь демона Тсукури придётся терпеть кому-то другому. Тем лучше, подумал парень. Тем спокойнее можно заняться работой.       Канкуро аккуратно положил кисть перед собой и выдвинул ящик письменного стола, чтобы спрятать обратно подпорченную тушь. Однако его взгляд упал на ящичек с косметикой. Интересно, хоть когда-то кто-то обратит внимание на него так же, как обращают на Дейдару? Да хотя бы как на брата или сестру?       Канкуро вздохнул, подумав, что было бы неплохо иметь возможность выточить себе самому лицо, как он делает это для своих кукол. Парень выложил пару кисточек и достал косметику из ящичка. Ну, пусть не выточить, но попытаться создать красивые очертания ведь можно?       На кожу бесшумно ложились слои косметики, ресницы чернели от туши, скулы темнели, щёки розовели от пудры. Взгляд упал на вещь, которую однажды Канкуро нашёл в сумке Дейдары, пока искал конспект, и так и не смог вернуть, постоянно думая о том, как эта алая помада выглядит на губах Тсукури. Ему, наверное, идёт. В голову парня закрались пошлые незваные фантазии о том, как Дейдара проводит стиком помады по пухлым губам, приоткрывает развратный рот и опускается на колени. Губы Канкуро так же призывно заалели от помады, и парень даже усмехнулся, что это всё зря и никто не оценит, как дверь в комнату открылась, и на пороге показался нахмурившийся Акасуна.       На этот раз Канкуро осознал, что, даже если захочет, то не сможет найти оправдание этому поступку. Хотел испробовать новую раскраску лица для марионетки? Стало скучно? Бред какой-то. Канкуро мог только сидеть, застывши спиной к Сасори, и слушать шум крови в ушах, оглушающее биение сердца и чувствовать, как в животе внутренности скручивает от страха. — Я тебя звал на ужин. Видимо, ты так увлёкся, что не замечал.       Канкуро не смел поднять голову и посмотреть профессору в глаза. Будь на его месте придурок Дейдара, он смог бы выйти из ситуации на коне, обратив любую деталь в свою пользу. Канкуро так не умел.  А рядом с Акасуной парень вовсе терял любую способность к неискренности. — А я не люблю ждать.       Слова прозвучали уж слишком близко, и хотя бы из уважения к идеальному творению и творцу, Канкуро развернулся в кресле к Сасори, однако продолжал сверлить взглядом стену перед столом.       Не выдержав возни оторопелого студента, Акасуна развернул голову Канкуро к себе, положив небольшую грубую ладонь на запудренную щеку. — Так вульгарно ты даже своих кукол не раскрашиваешь.       Румянец Канкуро не могла скрыть уже ни пудра, ни тональный крем. — Ты же знаешь различия женского и мужского макияжа. Ты никогда не путал их при работе с куклами.       Сасори ухмыльнулся а Канкуро показалось, что он готов убить сам себя посредством самосожжения или серной кислоты, готовясь к своей морально смерти. — Иди умойся.       Канкуро подорвался с места прежде, чем Сасори закончил фразу. Он бы проторчал в ванной вечность. Однако, очевидно, что Сасори его ждёт, а задерживать его — идея даже хуже той, которую Канкуро уже воплотил.       Вернувшись в свою комнату, парень осторожно приблизился к Акасуне, который стоял и перебирал содержимое соблазнившего Канкуро ящичка. Будь на то воля парня, он бы больше никогда не показался на глаза Сасори. Никогда и ни за что, чёрт возьми. Однако Сасори ждать не любил, а Канкуро не любил задерживать своего профессора. Тот кивнул на стул, и Канкуро тяжело опустился на место. Никогда он не задумывался над тем, что его кресло столь неудобное. Старое дерево внезапно сдавило все кости, а вместо сидения оказалась доска с гвоздями. Не только впившимися под кожу, но и пришпилившими парня к одному месту. Словно сверху поставили наковальню. Ему бы бежать, уносить ноги подальше и просить Дейдару собрать его вещи, но он сидел, не в силах пошевельнуть и пальцем, пока Сасори не положил мозолистую ладонь на влажную щеку парня. Он развернул лицо Канкуро к себе, разглядывая красную кожу. Похоже, парень слишком сильно нервничал и чересчур остервенело тёр лицо.       Канкуро скисал всё больше и больше по мере того, как Сасори разглядывал его.       Ему думалось, что вот сейчас, этим вечером и именно в этот момент Сасори окончательно разочаруется в интеллектуальных способностях парня. Канкуро был уверен в этом, прокручивая в голове сцену своего унижения и параллельно пытаясь спрятать взгляд хоть где-нибудь, главное, не пересечься бы им с Сасори. Мало парню, что ли, позора? Увольте.       Канкуро ожидал чего угодно, но только не того, что Акасуна приподнимет лицо парня за подбородок и возьмётся а пушистую кисть. Он замер и даже боялся дышать, когда пальцы Сасори были близко-близко, и если прикрыть глаза, можно представить, что кисточка — это продолжение руки мастера. Оставив разномастные инструменты в покое, мужчина принялся за оттеняющий макияж глаз. А сердце Канкуро сердце заколотилось совсем бешено — он обнаружил в себе особое отношение к этому действу. Он чувствовал себя невероятно уязвимым с закрытыми глазами, ощущая, как подушечки пальцев скользят рядом с веками, убирая излишки. Ему казалось это интимнее любых откровенных прикосновений.       Из-за частого отрывистого дыхания у Канкуро закружилась голова, и он даже не подумал о том, чтобы отклониться, когда Сасори нагнулся к нему ближе. — Выбрось эту отвратительную красную помаду. Тебе нужно что-то более естественное, хммм...       Сасори хитро прищурился, разглядывая проделанную работу, как внезапно впился в губы Канкуро жгучим поцелуем. Ничего не ожидавший Канкуро зажмурился, совсем позабыв, как дышать. Чувствовать губы Сасори на своих — о таком он мог лишь мечтать. На секунду даже показалось, что это безумный сон или галлюцинация уставшего мозга, однако то, как Сасори кусал и обсасывал губы парня, отрезвляло, прочищало мозги и пьянило одновременно, словно неочищенный абсент. Через несколько мгновений, в течение которых Канкуро сидел напряжённый, как струна, не зная, куда деть свои руки, он осторожно опустил свою массивную ладонь на тёплый бок Акасуны, сжимая пальцы на коже, когда Сасори особо ощутимо кусался и облизывал губы Канкуро. Казалось, это непозволительная роскошь, и парень не знал, чему ему поражаться больше — что его целует Акасуна или что мужчина позволил ему такой фамильярный жест по отношению к себе.       Сасори отпрянул от своего студента, громко чмокнув в конце их кусачего поцелуя. Его лицо было ровно таким же, как и до этого, однако глаза словно бы смеялись над парнем. — Вот видишь. Достаточно этого.       Сасори развернул Канкуро к маленькому зеркалу, в котором на парня в отражении глядел кто-то совсем иной — с поалевшими блестящими губами, румянцем на щеках и влажным возбуждённым взглядом. — В-вы же мастер…       Канкуро мог поклясться, что видит, как сердце колотится в груди — футболка на животе и выше подрагивала ровно в такт.       Что это было, чёрт возьми? Если насмешка, то почему так жестоко. Неужели парень всё это время был настолько открыт для Сасори, а тот читал его, как и читал во всём остальном, словно непритязательный невзрачный томик, сюжетные повороты в котором слишком очевидны, чтобы вчитываться вдумчиво и внимательно.       Сердце гнало бешеный ритм, сознание заволокло дымкой, и парень совсем не мог сообразить, на чём надо сфокусировать своё внимание. Он хотел ещё раз прожить предшествующий момент, хотел ещё раз приобнять Акасуну. Но ему было страшно, что всё это лишь злая шутка, хоть и мозг Канкуро совершенно не принимал эту версию — такие как Сасори если и шутят, то более изящно. Это не было шуткой, но парень точно не мог сказать, почему профессор поступил так. В конце концов, есть же Дейдара. Парень искренне не понимал, чем он смог бы зацепить Акасуну, чтобы заслужить столько внимания. Да ещё и такого рода.       Он вновь взглянул на отражение в зеркале. Странно, но именно сейчас ему дико нравилось сидеть и разглядывать растрёпанного себя в отражении небольшого зеркала. Парень впервые находил себя красивым. А мысль о том, что красоту эту раскрыли великолепные руки его Мастера, заставляла всё нутро трепетать. Канкуро даже заволновался, чувствует ли дрожь сам Сасори, всё ещё держащий руку на его плече. И даже не мог определиться, чего бы ему хотелось больше — чтобы мужчина почувствовал его отклик или проигнорировал.       Скользящим движением рука Сасори покинула плечо парня, который даже потянулся в сторону мужчины, лишь бы не разрывать этот трепетный контакт. Но тот развернулся и лёгкой походкой вышел из комнаты, бросив напоследок, что ужин всё ещё ждёт, а Сасори ждёт Канкуро за этим ужином… — Я думал, Вам нравится Дейдара, — смущённо пробормотал себе под нос Канкуро, когда они с профессором уже сидели за столом и разделывались с лапшой в соусе. — Ты хотел сказать, что думал, я из тех профессоров, которые падки на молоденьких слащавых куколок? Чтобы знать, с кого потом брать взятки натурой? — Н-нет!...       Парень запнулся. Определённо, стоило сказать ещё что-нибудь, чтобы уж точно опровергнуть такое ужасное умозаключение, но от неожиданности мозг нещадно затормозил, а мысли поразбегались в дальние углы, и было бы абсолютно тщетно пытаться собрать их вместе. Потому Сасори, сдерживая ухмылку, наблюдал, как глаза Канкуро бегают из стороны в сторону, а рот то открывается, то вновь захлопывается за сжатыми губами, словно парень пытался что-то сказать, но постоянно терял мысль и не успевал озвучивать заново пришедшую. — Дейдара очень красивый, — подтвердил мысли своего студента Сасори.       Канкуро замер и вытянулся в струну, теперь уж точно не зная, что сказать. И даже не представляя, что дальше скажет профессор. Он обронил фразу о красоте Тсукури так легко, словно это его совершенно не трогает. Тогда зачем было… — Но его красота мимолётна. Закончится быстротечная молодость и она угаснет. Возможно, оставив лишь бледный след после себя. Как взрыв фейерверка, — Сасори отложил приборы и поднял на Канкуро серьёзный, но какой-то мягкий взгляд. — А ты вытачиваешь свою красоту сам. Своим опытом. Всё, что мы делаем и чувствуем, отражается и внешне. Ты человек, который создаёт себя сам.       Аккуратная, но сильная ладонь уверенно скользнула по столешнице к парню. Акасуна прикоснулся к судорожно стиснутому кулаку и разжал его, пальцами оглаживая мелкие шрамы от порезов и царапины. Их оставляют после себя инструменты для отделки и резьбы по дереву, Сасори знал. Он прижал пальцами мозоли на среднем и большом пальце. Это всё было так знакомо. И Акасуна точно не признается, но ничто в душе не мешает ему наслаждаться ощущением ликования оттого, что некто полностью разделяет его страсть, его смысл жизни. Осталось лишь, чтобы они окунулись в это вместе, вдвоём. — Твоя красота останется с тобой до конца, и переживёт тебя в твоих творениях.       Канкуро не мог поверить своим ушам. Он не мечтал услышать нечто подобное. Услышать от Сасори — такая мысль даже не приходила в голову, настолько она была нереальной. Канкуро чувствовал, как горят уши и стало жарко за воротником кофты. Как внутри всё парит и завязывается в узлы от благоговения перед идеалом и от страха его потерять.       Однако он сидит и слушает, как профессор говорит ему, что Канкуро красив. Что Канкуро нравится Акасуне. Хотя это всё ещё казалось сном. Невообразимо реальным и невозможным в реальности. — Переживёт… и Вас? — пальцы, окружённые ладонью Сасори, вздрогнули, соприкоснувшись с тёплой кожей. И чтобы убедиться, что сказанное дальше реально, парень осмелился не убирать руку. Сейчас ему было жизненно важно ощущать Акасуну, казалось, этот мизерный физический контакт не позволит мужчине соврать, если даже придётся. — Я не знаю, что будет после меня, — Сасори внезапно схватил запястье Канкуро, притягивая руку к себе. Его пальцы уверенно перебирали чужие, то переплетаясь, то скользя дальше по ладони, посылая мурашки и жаркую истому по всему телу измучившегося парня. — Но, думаю, твоя красота со мной навечно. Разве нет?       Хитрый прищур глаз делал из Сасори самого настоящего демона, но взглянув в них, Канкуро понял, что обхитрить пытаются не его чувства, а сдающее все позиции самообладание.