Художник с мечом

— Лучше взгляните сюда. Этот портрет считается неканоническим, поскольку в то время было принято изображать королей как богов либо божественных вестников. Здесь же, — Фиора кивает в сторону картины в неброской деревянной раме, — Лайтшильд Второй изображен обычным человеком: у него морщины, у него тени под глазами, он выглядит усталым. Но живым. — Ух... Люкс ловит каждое слово Фиоры, хотя все эти портретные галереи и разговоры о художественных приемах должны были надоесть ей еще в детстве. Возможно, юная Люксана Краунгард уделяла не слишком много внимания урокам искусства, предпочитая им магию, или ее учителю просто не удалось пробудить в ней интерес. Теперь же глаза ее сияют неподдельным восторгом. Ее спутник, напротив, едва сдерживается, чтобы не начать зевать. Эзреаль, похоже, давно устал от всевозможных музеев, и теперь жалеет, что согласился на это. Чтобы хоть как-то разнообразить скучную по его мнению экскурсию, он пытается язвить: — Не ожидал такого интереса к живописи от фехтовальщицы. Ты же вроде не художница, Фиора. Или ты рисуешь? Фиора замолкает на полуслове. Взгляд, острый, как кончик рапиры, чиркает Эзреаля по лицу. Он едва сдерживает желание отшатнуться. — Нет, — спокойным голосом говорит она, — Конечно, нет. А следующая картина… — Оставь мне хотя бы одного ребенка! — мама смеется, но в ее голосе слышен не только смех, а и что-то странное, темное и горькое, как выпитый украдкой глоток кофе. — Пусть решает сама, — спокойно говорит отец. — Она уже достаточно большая. Фиоре семь, и она согласна с тем, что она большая, но совершенно не понимает, почему она должна выбирать. Ей нравится проводить время в маминой мастерской, нравится, какой там яркий свет, как там пахнет лаком и красками. Мама тоже пахнет красками, и Фиоре нравится смотреть, как она рисует. Тогда у нее особенное лицо, не просто радостное или счастливое — а другое; такого никогда не бывает даже в самый-самый хороший день, проведенный вне мастерской. Но едва ли не больше Фиора любит смотреть, как работает отец. Как он тренируется, каждый день, раз за разом повторяя одни и те же движения, давно уже доведенные до автоматизма. Как учит других, как показывает и объясняет, как старается, вытаскивая из своих учеников скрытые умения и талант. А еще Фиора каждый день видит, как сражаются между собой старшие братья, как звенит металл, подчиненный их воле, как скользят отблески света по граням учебных клинков. Она смотрит на них и знает, что когда-нибудь сможет как они, сможет лучше, чем они, что когда-нибудь победит всех. Кроме, конечно, отца. На всех рисунках Фиоры — люди с палочками в руках, она то и дело спрашивает отца, когда она тоже начнет учиться. Фиора не понимает, почему она должна выбирать. — Я хочу и то, и другое, — говорит она. Родители переглядываются, а Фиора не понимает, что именно сказала не так, и хмурится — очень похоже на мать, но получается не грозно, а смешно. Фиора — младшая дочь, любимая дочь, она всегда получает то, что хочет. Фиора хочет учиться всему и будет учиться всему. Пальцы сводит судорогой так сильно, что она едва способна удержать карандаш. Линии получаются тонкие, едва заметные даже на белоснежной бумаге, но ровные и четкие — Фиора ведет их так, как нужно ей, Фиора упряма и линии подчиняются ее воле. — Не сжимай рукоять так сильно, — говорит отец. Фиора послушно кивает, но учебная рапира очень тяжелая: Фиора боится не отбить удар, боится проигрыша — и вцепляется в рукоять изо всех сил, так, что белеют костяшки пальцев, так, что потом с трудом может разжать ладонь. Отец качает головой и легко выбивает рапиру у нее из рук. Учитель рисования не говорит ничего, только демонстративно смотрит на часы — Фиора опять опоздала. Задержалась на тренировке, но не позволила себе явиться на урок как была — в испачканной, пропитанной потом одежде. Пунктуальность или подобающий вид — всегда приходится чем-то жертвовать, но Фиора едва ли думает об этом, входя в класс. Учитель замечает ее руки и поджимает губы. Перегруженные пальцы, предплечья расцвечены синяками — памятью о пропущенных ударах. Он говорил госпоже Лоран, что у ее дочери, несомненно, есть талант, но он не собирается давать Фиоре поблажек. Учитель выкладывает на стол шары, конусы и кубики, заставляет ее рисовать одни и те же предметы, раз за разом, упражнение за упражнением. Упражнение за упражнением, шаг за шагом, выпад за выпадом, финт за финтом. В ушах звенит от звона клинков и названий приемов на всех языках Валорана. Фиора заучивает их наизусть, мозгом и телом, так, чтобы мгновенно реагировать на команды. Ее отец — строже и требовательней любого учителя. Он вытаскивает из нее все, что может, не считаясь ни с возрастом, ни с полом, ни с тем, что она его дочь. Он безжалостен. Он великолепен. — Легче, миледи Лоран, — учитель рисования в который уже раз недовольно поджимает губы. — Это кисть, а не рапира. Неужели вы хотите проткнуть этот холст? Каждый день Фиоры расписан по минутам. Она изучает все, что нужно знать благородной девушке из первых домов Демассии, не пропуская ни одного занятия. Утром — тренировки, потом рисовальный класс, после обеда — история, этикет, языки, точные науки, вечером — опять тренировки. Она не справляется. Фиора долго отказывается верить в это, закрывает глаза на то, что ей не хватает концентрации ни на уроках, ни на тренировках, но наступает момент, когда приходится признать: родители были правы — ей стоило выбрать что-то одно. В первый момент возмущение накрывает ее с головой: они же не могут не видеть, что у нее ничего не получается, — особенно отец, который проводит с ней по несколько часов в день. Так почему же он ничего не сделает? Так почему же он ничего не скажет? Спокойствие и ответ приходят почти одновременно: родители все понимают, но хотят, чтобы она ощутила последствия своего выбора, чтобы она выбрала снова — сама. Фиоре едва исполняется десять, когда она подходит к отцу и говорит, что решила сосредоточиться на фехтовании. Она никогда не жалеет о своем выборе. Фиора отпускает экипаж, идет домой через город, наслаждаясь хорошей погодой. В конце концов, не так уж много теплых дней им осталось — скоро зима. Хрупкая красота осени разлита вокруг: в опавших листьях, легко сминающихся под сапогом, в прохладном воздухе, в пронзительном солнечном свете. Горожане спешат по своим делам, никто не рискует посмотреть ей в глаза, но спиной Фиора чувствует направленные на нее взгляды — каждый норовит обернуться ей вслед. Демасия не верит, что честь дома Лоран можно восстановить, Демасия думает, что она такая же, как отец, Демасия ждет, когда она наконец оступится, но Фиора идет вперед. Дом встречает ее тишиной. Она пересекает холл, едва бросив взгляд в сторону тренировочного зала, поднимается на второй этаж. После смерти матери мастерская принадлежит только Фиоре, и ключи от нее она не доверяет никому. Фиора открывает дверь и проходит в комнату. Свет давно ушел, но она не собирается рисовать. Фиора вдыхает привычный запах красок и растворителей, бросает взгляд на сохнущую на мольберте картину. На квадрате холста — последние краски уходящего лета, желтая трава и выцветшее небо, ожидание неминуемой смерти и смирение с неизбежностью. Фиора снимает картину и ставит на пол, развернув лицом к стене — рядом с десятками других, таких же несовершенных работ. Фиора знает, что однажды у нее получится, однажды она догонит ту, другую судьбу, сможет доказать всем — и мертвому отцу, и мертвой матери, и себе — что тот, первый выбор был самый правильный, что она может справиться со всем, что она может сделать все, как надо. Но пока она не добьется совершенства — никто не должен об этом знать.