№ 77

Тварь сидит тихо — и это, определенно, к лучшему для охотников. Ален ожидал, что охота будет делом более кровавым, более энергозатратным. Но клыкастые, как и положено истребляемым, ослабели. И этот, бледный, с кудрявыми черными волосами, действительно жалок. Отощавший, по виду — люмпен. Даже противно подбирать, но таких реже ищут. Уничтожать вампиров запрещал закон послевоенного времени. Тоталитарный гуманизм и принудительная дружба для всех. Новые законы пошли от этой земли, чем гордилась нынешняя Франция. Страна, предавшая память своих же солдат. Страна, протянувшая руку примирения прямо поверх трупов тех, кто защищал свои семьи. И теперь эта страна удивлялась, отчего столько браконьеров, рискующих оказаться на плахе из-за сомнительной наживы. Ален думает об этом часто. Думает о расстановке приоритетов, о правильности своего решения, о том, кто он сейчас. Обычно эти мысли дарят улыбку, но сейчас приходится сдерживаться. Главарь предупреждал — на охоте нельзя показывать эмоции. «Даже если на охоте ты для общего ознакомления, будешь придерживаться всех правил.» — сообщил тогда Камиль. И Ален, конечно, согласился. Он был согласен на всё, так хотелось посмотреть, что происходит с жертвами до того, как они оказываются в его палатке. Но теперь зрелище почти разочаровывало. Браконьеры действовали по отработанной схеме. Они предупреждали, что главное — загнать туда, откуда скорость и сила не помогут выбраться. Говорили, что бывает весело, когда клыкастые отбиваются. Но этот казался совершенно не интересным. Забился в угол и шипел, даже с тем, чтобы связать его по рукам и ногам, справилось всего пять человек. Кляп да веревки потуже. Им ничего не вкалывали, не усыпляли. Это портило итоговое сырье, примеси удешевляли. А их группу знали за действительно качественный товар, и никто не хотел терять марку. — В любом случае, он поедет под охраной. Камиль комментирует происходящее. Ален и сам видит, как двое из их группы затаскивают связанного в кузов небольшого фургона и, явно не спеша расслабляться, залезают следом. Вампира всё ещё держат на курке. — А я поеду с тобой? Ален поворачивается к главарю. Смотрит на него, как малолетняя фанатка на рок-звезду, едва ли губы не кусает. Двери фургона закрываются, а главарь кивает. Он едва сдерживает усмешку. Ален ехал сюда в багажнике этой же фуры и знал, что лучше ему вернуться на одном из мотоциклов. И судьба была благосклонна, конвой не обделили работой. Да и роль пассажира его радовала. Он катался на подобных в детстве. Разве что те мотоциклы были военными, гремящими и менее удобными. Только его дед был другого мнения. — Удобство, — говорил его дедушка, забивая трубку табаком, от запаха которого мальчишке перехватывало дыхание. — Это относительное понятие. Вот тебе сейчас неудобно без электричества один вечер провести. А для нас тогда один вечер со светом был роскошью. Ален, ему тогда было лет пять, обхватывал коленки крепче и смотрел на дедушку просящими глазами. Он любил истории о войне, не понимал, из-за чего больше. То ли оттого, как хорошо дедушка мог передавать эмоции и краски, то ли оттого, что дедушка был родным человеком. Самым родным и самым понятным, пожалуй. Рядом с дедушкой всё становилось лучше. Даже солнце было мягким, приятно грело спину, а не жгло. И Ален, казалось, вечно мог сидеть на веранде его дома. Ему нравился дощатый пол и нравилось смотреть на своего героя снизу вверх. Теперь он и сам мог рассказывать истории, было бы кому. Дед, конечно, оценил бы. Для виду может и попытался бы вправить внуку мозги, да и то не особо увлекаясь. Так он делал, когда Ален дрался в школе, а родителям снова было некогда общаться с ребенком. От воспоминаний о родном человеке становится тепло. Ален, на автомате, крепче обхватывает грудь мотоциклиста и акцентирует внимание на том, как он ведет. Не хочется из-за собственной тупости упасть и пропахать брюхом пару километров по пыли. В конце концов, у него ещё есть планы на это утро. Камиль же его жест игнорирует, и это, как всегда, к лучшему. Остановка. И всё играет в привычном ритме. Ален бежит к своей палатке, помогает соратникам занести тело. Помогает с фиксацией добычи на «кресте». Устройство, на деле, больше напоминает пыточное колесо. Вампир оказывается под острым углом относительно пола. Ален накидывает ремни на его лоб, торс, талию, по отдельности на каждую руку и ногу. Не перетягивая, дабы не замедлять кровоток, но и не позволяя лишний раз дернуться. — Последить? Один из конвоиров спрашивает, задержавшись в палатке. Ален только отмахивается, попутно переодеваясь из защитной экипировки в нечто, заменяющее хирургический костюм, и прячет светлые кудри под шапочкой. — С этим сам справлюсь. Конвоир только пожимает плечами и уходит. Ален поворачивается к своему сегодняшнему подопытному, улыбается. Забор материала — дело неспешное, и он знает, что сегодня будет время насладиться видом, пообщаться. Хотя со вторым, как правило, трудно. Да и желание общаться у Алена иссякло после кончины деда. Он тогда был чертовски зол на родителей за то, что те упекли деда в психушку. Видите ли, старик не вписывался в нормы общества. Позорил родителей Алена с их ебаной дипломатической миссией мира. Ещё и их сынишке переходного возраста, с, определенно, неокрепшим умом, мозги забивал всякой дрянью. Ален, конечно, навещал дедушку. Пока тот сам не сказал ему прекратить. Старик сообщил, что новый мир, полный гуманизма и правды, не вынесет честности. И выжить в новом мире можно, лишь начав хитрить. Ален был не согласен, но слова дедушки уважал. Прекратил его навещать, как по приказу. И тот погас, достаточно стремительно. Умер буквально через пару месяцев. А Алена, как пережившего сильное потрясение ребенка, запихнули в кабинет психолога. И это было комично. Тянулись сеансы, молчать на протяжении которых стало его новой игрой. Пока врач не задал, кажется, впадая в отчаяние, базовый вопрос. — Ален, ты уже знаешь, на какую специальность пойдешь учиться? — Да, — мужчина вздрагивает, поправляет очки и хватается за карандаш. Видимо, он действительно не ожидал, что парень подаст признаки жизни. — Я собираюсь пойти на медицинский. — Почему ты решил стать врачом? — А вы знаете, что у меня в голове? — Неожиданно усталым голосом спрашивает парень, сильнее сбивая доктора. Тот не видит параллели, да и не понимает пока что, чего добивается парень своими высказываниями. — Нет, я… Он думает, что этот вопрос требовал ответа, и уже это выставляет психолога не в лучшем свете. Парень морщится, брезгливо. Часы, на счастье, показывают, что подошло время окончания сеанса. Ален поднимается со стула, смотрит на врача снизу вверх. Хотелось бы уйти молча, как обычно, но не выходит. Он, кажется, как акула — если чует кровь, то не может обойтись без легкого ужина. — Я хочу, чтобы в этом мире были нормальные врачи. Он удовлетворенно облизывает губы и выходит. Ему почти стыдно за то, что чужая боль, даже самая незначительная, вызывает столько радости. Радует лишь то, что сейчас это не проявилось в возбуждении, накрывающем порой в такие моменты. Сейчас на первом месте была гордость. Гордость затмевала всё. Ален стоит к нему спиной, но ловит каждый звук. Путы, держащие тварь по рукам и ногам, обязательно оповестят о попытке выбраться. Да и пол в палатке-лаборатории был не случайно скрипучий. Он осторожен. Крепит наклейки на заполненные разными, под каждый случай, растворами антикоагулянта микроветы. Пластик привычно стучит в пальцах и занимает нужные места на столе. Парнишка же раскладывает скальпели, иглы в стерильных упаковках. Неспешно, наслаждаясь сбитым дыханием за спиной. И моментально бросает своё дело, едва расслышав за спиной всхлипы. Две стерильные емкости, напоминающие маленькие банки, сдвинутые отвратительно красного цвета крышки — и он, с едва ли человеческой скоростью, оказывается у лица вампира. — Знаешь, что я люблю в таких тварях, как ты? Даже ваши чертовы слезы приносят пользу. Вампир сжимает губы. Слишком мелкий в моральном плане, чтобы протестовать. Но желает повыпендриваться, хочет отметить, кто тут главный… Ничтожество. Совершенное ничтожество, никак иначе. И, ощутив своё явное моральное превосходство, свою силу, блондин окончательно успокаивается. — Не сдерживайся. Ты сейчас избегаешь лишних страданий, тварь. С нежностью, почти заботой говорит он. Вампиры редко плакали добровольно, обычно для этого приходилось бить, для этого приходилось срывать ногти и ломать клыки. Но его сегодняшний гость, как уже отметил Ален, был на редкость скучен. Химия ему всегда нравилась. Формулы расписывались понятно, легко укладывались в мозгу, легко соотносились с реальностью. И уже ко второму курсу, на более углубленном анализе биохимии тел людей и вампиров, в его голову пришла эта мысль. Человек, по природе, был (или же стал) крайне слабым хищником. В то время как вампиры сохранили свои силы, вампиры оставались грозными, оставались опасными. И всё их тело было нацелено на поражение. Все знали про яд, выпрыскиваемый из клыков. Знали про особенности крови. Многие знали, что делать с кожей и мясом. Но слезы… эгоистичная природа человека, знавшего, что его слезы — лишь подсоленная вода, очевидно, не дала подробнее разобрать соседа по планете. Чертовски многофункционального соседа по планете. Ночи летели одна за другой, теории, сравнения. Невозможность забрать анализы тогда рушила всё, ведь попытка подойти к ещё не осмелевшим после войны, но крайне трепетно относящимся к своему роду клыкастым студентам и попросить поплакать не могла пройти без следа. И никто, никто в, пес его дери, медицинском университете уже не помнил о черствости и беспринципности Науки! А закончилось всё тогда выговором в личном деле Алена и рисками быть отчисленным за «поведение, нарушающее границы». Ален даже не знал, кто мог его сдать, кто нашел эти исследования, но жить в группе стало труднее. И, если бы это было первое семя ненависти к вампирам, жизнь могла бы сложиться иначе… или нет? Ален закручивает крышки на колбах, когда слез становится меньше. Думает, что стоит подробнее изучить полученный материал. С примесью злости и боли получался хороший концентрат, бьющий в сердце, имитирующий в организме приступ. А здесь, кажется, выйдет больше удушающее. И, должно быть, одинаково хорошо подходящее и людям, и вампирам. По крайней мере, обычно яд подходил всем. В малых дозах, при постоянном применении. Небольшие кристаллы можно было даже мешать с солью и добавлять в пищу жертве, люди не видели отличий по вкусу. — Сейчас будет немного больно. Постарайся не дергать рукой. Сообщает Ален ещё хнычущему собеседнику с безразличием в голосе. Ладонь вампира перехватывается, неожиданно крепко для человеческой руки, и под большим пальцем оказывается тонкая игла, за которой идет едва заметная трубка. Прибор в руке доктора напоминает вакуумный шприц, которыми и сейчас забирают кровь из вены. Вот только игл три. Небольшие, чтобы ввести под ноготь. Самое сложное — попасть не в кровеносный сосуд, а в проводящий яд, иначе материал потеряет в стоимости. Блондин с этим, впрочем, уже наловчился и справлялся без просвечивающего фонарика. Он успевает ввести иглу под средний, пока вампир, очевидно, находится в шоке. С безымянным приходится сложнее, тварь всё же начинает дергаться и на третьей игле даже вскрикивает. Напрячь мышцы у клыкастого не выходит, на счастье Алена. Он не любил сломанные иглы, слишком много возни. — Если продолжишь дергаться или попытаешься срезать шланги когтями, — равнодушно начинает он, глядя, как вакуумный шприц вытягивает яд. Максимально чистый. — я отрублю тебе одну фалангу на большом и по две на среднем и безымянном другой руки. Поверь, для меня это ничего не изменит, а вот тебе будет больнее. И ещё, если я это сделаю, то яд сначала потечет на твою же плоть. Не знаю, что твои собратья при этом ощущают, но пахнет паленым мясом… Так что постарайся расслабиться. Он смотрит с ненавистью, дышит сквозь зубы, будто то, что делает Ален сейчас — действительно больно. Демулен замечает это, повернувшись на секунду. И тут же возвращается к своему занятию, сосредоточенный на том, чтобы проследить за наполненностью колбы. Яд затекает медленно, густоватый. Очевидно, этот экземпляр редко дрался и, видимо, был не агрессивен. Секреция яда под когтями, как помнил Ален, зависела от гормонов и эмоций. И то, что он получал сейчас, было даже лучше. Уже концентрат. Ален улыбается. Когда приходит время отцеплять иголки, делает это быстро, но раны не закрывает. Подопытный начинает шипеть, виться, появляется слабый запах, о котором уже говорил врач. Теперь способность шевелить руками к подопытному, кажется, возвращается. И Ален даже не поворачивается, знает, что это ненадолго. Слишком уж быстро на этих тварях затягивались такие раны. — Неужели жгло? С любопытством интересуется он, подходя к другой руке. Вампир сжимает пальцы в кулак — и Ален только открывает рот, чтобы напомнить про отрубленные конечности, как пальцы разжимаются. Видимо, это было рефлекторно. Видимо, кто-то просто плохо себя контролирует. Пальцы остаются напряжены и приходится напомнить, что вариант с фалангами для Алена всё ещё актуален. С трудом, но тварь всё же поддаётся. Блондин даже задумывается, хорошо ли стер яд, но запаха паленого не появляется. И колба снова заполняется чистым веществом, уже чуть быстрее. — И что, ваш командир тебя трахнет за то, что ты разберешь меня по колбам? Он рычит это со злобой, явно понимая, что может задеть лишь словами. Ален же не отрывает взгляда от стекающей в колбу жидкости, слишком ответственный момент, чтобы отвлекаться на слова. А тварь, кажется, принимает это за слабость. — Ты на него смотришь, как сука во время течки. Что, неужели взрослых мужиков не очаровывают наивные глаза? Ален улыбается, но не дает этого увидеть. Даже иголки убирает аккуратно, чтобы меньше яда оказалось в ране. И всё равно смех клыкастого прерывается, когда вновь появляется запах паленого. И в этот раз врач, обычно сосредоточенный на работе, позволяет себе взглянуть на перекошенное болью лицо, вслушаться в стоны и шипение. Ален старался этого избегать, прекрасно зная, насколько быстро его организм реагирует на чужую боль. И столь красочно выраженные страдания клыкастого, конечно, почти сразу отозвались тянущим ощущением в паху. Он убирает собранный материал к остальным. По сути, осталось не так много. Вытащить ещё из клыков, а дальше уже кровь. Точнее, то, что в их организме синтезируется из крови жертв. После тело можно будет убрать в холодильник, кожа и мясо ждут… Алена всегда волновало, что, по его мнению, слишком много материала идет «на выброс». И, кажется, сейчас подвернулась возможность проверить, не пойдет ли что-то из их тел на синтез афродизиака получше, чем в аптеках. На столике у Алена уже были почти готовые яды, обезболивающие и успокоительные. Скоро к ним должны были добавиться наркотики, антидепрессанты и лекарство едва ли не от всех болезней. Определенно, организм вампиров просто плохо исследован. Просто тяжело найти кого-то возбужденного, когда разбираешь его по частям. Но этот, судя по тому, что никак не мог заткнуться, имел определенный потенциал. — Что, один из наших тебя использовал и бросил, принцесса? Ален пользуется моментом, накидывает кляп, пока его рот открыт. Затягивает ремень за столом. Так, что подопытный совершенно не может шевелить головой. Не может он и закрыть рот, а большего Алену не требуется. Тут всё было на уровне инстинктов. Из кармана халата достается микровета, совсем маленькая. Крышка чуть сдвигается, клыкастому в нос бьет запах человеческой крови. Ален же следит за клыками. Чуть удлиняются, а на концах образуются небольшие отверстия, чтобы подать яд. Впрыснуть его в жертву. Ален загоняет в них иглы, ведущие уже к другой вакуумной установке. Движение отточенное, привычное. Столь же знаком и хруст, с которым игла задевает нервы, проходится внутри десны. Пробирка с кровью захлопывается, Ален наблюдает, как клыки чуть уменьшаются, обнимают иглы. Наблюдает за выпученными, полными боли глазами и побежавшим ядом. Этот уже немного кровит, что, в целом, не плохо. Чистый здесь получить труднее всего. — Тебе стоило чаще бывать у стоматолога, знаешь. Теперь с этим долго возиться, если придется очищать. — бубнит Ален, наблюдая за корчащимся от боли, но неспособным отвернуться или хоть как-то изменить положение лицом. Тянущее ощущение в паху достаточно быстро перерастает в полноценное возбуждение. — Но знаешь, ты удивительно проницателен. Моей первой девушкой была вампирша. Первая из тех, кто оказался здесь. Ещё не на этом столе, Лейлу он тогда привязал к каталке, которую увел из больницы. — Ален, ты… уверен? Он заканчивал затягивать ремни на щиколотках девушки, которая ещё думала, что сегодня будет занятная эротическая игра. Она ещё думала, что Алену можно верить, ведь они во многом сходились. Она ещё думала, что Ален так же влюблен… но появление Камиля разрушало надежды глупой первокурсницы. — Нет. Не до конца. Но выбора нет. Камиль держится за правый бок, кивает и садится на пол. «Медицина бессильна», — говорили врачи после всех обследований. Диагноз точный не ставили, разве что убеждали: жить ему осталось недолго. Ален, аспирант, почти практикующий хирург, с коллегами был не согласен. Но все его мысли сводились к одному: медицина бессильна, если лечить возлюбленного средствами, допустимыми в гуманистическом обществе. Он срезает футболку. Откидывает тряпки, чтобы не мешались. Лейла ещё в шоке и молчит, пока Ален не делает надрез в правом боку. Помещение заполняют крики, девушка начинает извиваться. Ален отстраняется на пару секунд, оценивает состояние Камиля, уже даже не требующего заткнуть девицу. Слышит, как с той стороны палатки топчутся Марк и Дерек. Охраняют. Сейчас совсем не трудно забыть о чужой боли, сейчас есть вещи важнее. Он берет из-под якобы случайной здесь тряпки упакованный шприц, поправляет перчатки. Импровизированный стол заливает кровью, а Лейла всё ещё дышит, громко и издевательски глубоко. Надеется на жизнь. Надеется, что её спасут. Надеется… неясно, на что. Но Ален ощущает надежду. Пальцы в резиновых перчатках разводят края раны, приходится снова взяться за скальпель, прорезать глубже. Осторожно, медленно. Только добраться до печени, не повредить. И Лейла снова кричит, но дергается уже не так охотно. А чертов шрам заливает кровью, так, что, даже точно зная расположение, тяжело хоть что-то разобрать. Печень пальцы угадывают, аккуратно чуть приподнимают. Теперь она дергается, и приходится замереть. Он не знает точно, как работает их четвертый отдел печени. Знает, что в нем скапливается своего рода запас на черный день. Вещества, необходимые и людям, и вампирам. Вещества, которые они синтезируют из людской и только людской крови. И только благодаря этой заначке они могли заживлять раны, могли столько жить, могли… Ален смотрит на странного цвета пульсирующий отдел. И видит, что тот действительно уменьшается. Человеку надо меньше, чем вампиру, это понятно. Но потерять будет слишком глупо. Хватает микровету с раствором, игла входит в мясо у основания отдела, и блондин спешит оттянуть поршень. Забрать всё, что осталось. Лейла кричит, снова, откуда только силы взяла? В этот раз как-то особенно режет по ушам — радует только, что дергаться больше не может. Её почти хочется утешать, лишь бы заткнулась. Набирается меньше половины. Ален сжимает зубы, он ждал большего. Набирает пару миллилитров полученного раствора в обычный шприц. Камиль выглядит так, будто не сегодня-завтра отправится к праотцам, но давать ему больше — страшно. Аккуратно, едва ли не дрожащими руками протирает его вену и вкалывает. Последний шанс на спасение. Ален держится, вводит медленно, по правилам. Но после даже не может заговорить, лишь прижимает чертову вату к месту укола и роняет шприц. Камиль только кивает, сгибает руку и прижимает к груди Алена. — Ты так не трясся, когда её убивал. Ален слышит слабую усмешку и хочет сказать что-то важное, философское. Например, что дарить жизнь страшнее, чем отнимать. Но с губ срывается совершенно иное. — Я её ещё не убил. Она даже в сознании, как ни странно. Парень закрывает глаза и прислушивается. По палатке действительно разносится сиплое дыхание вампирши. Ровное, угасающее. Очередная пробирка занимает своё место — и Ален явно собирается переходить к последний стадии, подносит капельницу, на которой уже висит пакет, напоминающий о станциях переливания крови. Остается поставить катетер — это выходит достаточно отточенным движением, — и наблюдать за поведением вампира. К сожалению, теперь он показывает куда меньше боли. Это подстегивает Алена. — И чего это ты заткнулся? Говорить трудно? — С наигранным сочувствием спрашивает он клыкастого. — Или больше не хочешь знать, кто с кем спит? Забор материала идёт медленнее, чем хотелось, и Ален позволяет себе отойти к правому боку жертвы. Обычными ножницами вырезает небольшое отверстие на одежде вампира. Сейчас ему не нужны крупные надрезы, сейчас он справлялся с минимальным вмешательством. Тем более что сейчас он хорошо знает, какую ценность несет их кожа. — А ты не думал, что ваш командир тебя просто использует? Скальпель замирает над кожей. Те, кто смотрел со стороны, часто выстраивали эту теорию. Да и Ален, не выглядевший на свои года, любил играть в наивную малолетку. Он любил, когда на это клевали, и охотно подыгрывал. Вот и сейчас, схватился за скальпель снова, поморщился, поджал губы. Будто только опомнился. Он давал себя на этом поймать, и вампир поддерживал игру. — Слушай, я верю, что ты крутой врач. И в нормальном мире тебе наверняка… — Я тебя не отпущу. Сухо замечает Ален, но скальпель откладывает. Обходит его, уже нарочно не глядя на вампира, меняет заполненный пакет крови на чистый. Вспоминает отрывистые мысли о новых экспериментах. Думает, что один пакет чистой у него всё же есть, и можно попытать удачу на втором. Почти без страха испортить, один черт кровь стала залеживаться. — Знаю. — Усмехается вампир и смотрит на Алена уже иначе. — Может, хоть дашь мне умереть счастливым? Я не ваш капитан, мне нравятся наивные глаза. Ален кривится и всё же делает надрез. Он успел вернуться к обнаженному боку, пока вампир трепался. Щипцы, зажимы — и вот, катетер с длинной иглой занимает место на нужном желудочке печени. Знакомое вещество непонятного цвета стекает в последний, по идее, микровет. Вампир кричит, по щекам снова текут слезы, и Ален от такого зрелища едва ли не облизывается. Смешна, конечно, такая его реакция на простой порез, но чужая чувствительность всё же слишком радовала, чтобы говорить о ней в плохом ключе. Возбуждение почти невыносимое, правильно, что он обычно не смотрит на своих подопытных. А сегодня Ален допускал ошибку, большую ошибку. Ужасное желание хотя бы расстегнуть ширинку, хоть так избавить себя от неудобств… Блондин ругает сам себя. Пакет стал заполняться быстрее, и он едва ли не пропустил тот момент, когда его пора заменить. Столько материала могло пропасть впустую! Рационализм неплохо отвлекает, но в итоге почти все его обязательства сворачиваются. На этом этапе врач, как правило, собирал инструменты и менял сосуды, больше собирать-то толком нечего. По крайней мере, для забора остального от вампира не требовалось быть живым. Да и подопытные в это время уже отключались… но не этот. Отдышался! В сознании! Даже орать перестал, дышит, как жаба, жаль горло не раздувается, было бы смешно. Ален, осознавая это, криво улыбается. Кажется, повод развлечься на сегодня всё же появился. — Каким ты там хотел побыть перед смертью, счастливым? Будто невзначай интересуется парень, стягивая хирургическую шапочку. Перчатки, перепачканные в крови, ещё лежат на обозрении вампира. И блондин медленно натягивает новые, чистые. — Уверен, что ещё успеешь? Ладонь ложится на пах вампира, пальцы бегут по брюкам. Ален скорее хочет поиздеваться, ведь какое живое существо в таком, действительно близком к смерти, состоянии способно испытать возбуждение? Но тварь показывает чудеса живучести, реагируя на манипуляцию блондина крайне физиологично. Ален усмехается, проводит по ткани ещё раз, чуть сжимает. Тварь же нервно облизывается. — Какой хороший мальчик… Блондину остается только усмехнуться. Неужели всё же выпадет шанс поэкспериментировать, оценить гормональный фон и состояние этих тварей? Неужели и из этого выйдет что-то толковое? Мысли идут хуже, чем обычно. Не выходит думать о чем-то, кроме совершенно плотского. Да и собственное возбуждение давит, стоит взглянуть на один из катетеров в чужом теле — и вот уже пульсация в области паха перетягивает на себя внимание, уводит мысли непростительно далеко от науки, непростительно далеко от реальных целей. Лучше покончить с этим как можно скорее. Правильнее, конечно, убить вампира сейчас и прийти к Камилю в уже привычном для главаря состоянии… но сегодня хочется иного. Вампир едва может держать глаза открытыми, и это понятно — третий пакет крови почти заполнен. Ален расстегивает ширинку чужих брюк, с равнодушием смотрит на возбужденный орган. Кажется, образцы для экспериментов будут не в пакете. Он отходит, заменяет его. Третий откладывает в сторону. Экспериментальный. Он возвращается к вампиру, улыбается ему. Обхватывает член, опускает, будто просто не хочет испачкать почти-труп в сперме. Ален смотрит на его лицо, жадно ловит каждую эмоцию. — Знаешь, у тебя есть повод умереть счастливым. Ты будешь полезен науке, хоть и в малых масштабах. Из рукава выскальзывает и слабо отблескивает в свете ламп кол. Арбалетный болт, разве что тоньше и более острый. Такими стреляли в шею буйным. Ален стрелять не умел, а с собой носил больше чтобы подстраховать соратников запасными боеприпасами. Но сейчас один пригодился. Силы человеческой, тренированной руки хватает, чтобы пробить член чуть ниже головки и пришпорить к деревянному основанию «кушетки», на которой был закреплен вампир. Он извивается от боли, снова кричит. Казалось бы, откуда только силы взялись? Впрочем, это больше похоже на агонию, чем на осознанные муки. И всё же осознание, как две иглы сейчас с новой силой впились в плоть, осознание, сколько боли доставляет вампиру удерживающий кол, слишком ярко всплывает в мозгу Алена. Настолько, что на секунду ноги почти подкашиваются, а в паху становится чуть легче. Врач берет подставку, в которой обычно хранятся инструменты. Он смотрит вампиру в глаза, когда в три взмаха скальпелем срезает всё, что требовалось, с тестикулами, и кладет это в миску, стоящую на животе у твари. Ловит его взгляд, ещё осмысленный, и улыбается шире. Ален протыкает колом небольшой кусок мяса там, где нет плоти, и аккуратно, сосредоточенно вырезает его. А после, внимательно следя за реакцией твари, отправляет его себе в рот и начинает жевать. Осторожно, медленно. В его глазах ужас, омерзение и боль, а Ален не может оторваться. Пережевывает кусочек мяса, слизывает с губ каплю крови и жадно ловит все эмоции твари. Ловит, пока ритм сердца не подводит. Он только успевает, что отложить кол в миску к скальпелю, прежде чем колени подгибаются. Блондин не издает и звука, но одержимо счастливой улыбки сдержать не может. Тело трясет, держаться за конструкцию, к которой привязан вампир, просто необходимость. Перед глазами пелена, с губ, кажется, течет слюна, а ощущение счастья такое, что в жизни больше ничего не хочется. Мозг возвращается на свои позиции меньше, чем через минуту. Влажное пятно на собственных брюках беспокоит мало. Важнее сейчас быстро закончить. Убрать кусок мяса, достать катетер из печени, пока он не затянул чего лишнего. И только в последнюю очередь, когда уже все хранилища для материалов заполнены, отцепить последний пакет с кровью, убрать к другим. Вампир мертв. И Ален, на всякий случай оставляя руки и ноги связанными, перегружает тело в морговый холодильник. Накидывает плащ, якобы спасающий от ночного холодного ветра. Он берет в руку ампулу с вытяжкой, разведенной в физрастворе, и маленький шприц. Из палатки выходит спокойно, кивает стоящему на часах Дереку. — Всё хорошо. Если ты устал, я завтра сам уберусь, сегодня там особо ничего срочного. Паренек благодарно улыбается. Он выглядит сонным и, кажется, искренне благодарен, что ему не добавили работы. Ален же спешит в палатку Камиля, главарь уже дремлет. Фигура ярко различима в свете ночника. И Ален не зажигает другого света. Он закрывает дверь, скидывает плащ и уже привычно садится к нему на колени. Камиль начинает ворочаться, но блондин останавливает. Укол — и мягко, уже давно совершенно без нервов, вводится лекарство. А после Камиль без лишних слов сгибает руку. Главарь обнимает его чуть ниже бедер, стоит только блондину отложить шприц и потянуться к выключателю. Конечно, вляпывается в уже засыхающее пятно и усмехается. Заинтересованно, с отчетливо проявляющимся желанием. Алену не нужно поворачиваться, чтобы понять, как на него сейчас смотрит Камиль. — Что ты сделал с этим несчастным, извращенец? Ален готов рассказывать в красках. Но прежде он окончательно гасит свет.