"С Новым Годом, Эрик!"

Любимый кофе Чарльза — эспрессо дабл, а любимый запах — запах булочек с корицей и новых книг. Эрик помнил это. Он не знал почему, но ему не нужны были причины. Евреи не празднуют Рождество, но, к счастью-ли, к горю-ли оно осталось позади, а на горизонте маячил ещё один зимний праздник — Новый Год. Торговый центр пах бенгальскими огнями, леденцами, мандаринами и предпраздничной суетой. Приятной суетой, не такой, как в будни. Эрику не сильно нравилось это, честно говоря, ему было наплевать. Но он улыбался — мягко и искренне. Это любил Чарльз. Правую руку грел стаканчик с какао. Вообще-то он бы с радостью променял его на хороший крепкий кофе, но всё-таки взял горячий шоколад. Почему? Неизвестно. Может быть, потому, что Чарльз считал его более праздничным напитком. Вторая рука сжимала пакет с подарками. Эрик не умел и не любил их заворачивать, предпочитая вручать их просто так, лично. А вот Чарльз — Леншерр был уверен — красиво обернёт все праздничные подношения для друзей. На улице пахло точно так же. Распевались рождественские и новогодние частушки, распивались холодные горячительные напитки, а судя по запаху глинтвейна, не только холодные. Подростки визжали, завидев ещё не снятую с Рождества омелу и кидались целоваться. Поцелуи выходили неловкими, неопытными и — из-за широких улыбок — смазными.Эрику было странно это признавать, но он начинал чувствовать себя счастливым. Только начинал, настоящим счастьем это назвать было нельзя, а вот Ксавье пребывал в состоянии длительной эйфории числа эдак с 23. Эрику нравилось наблюдать за таким Чарльзом даже больше, чем за обычным. Эрик не любил предпраздничные сборы и получать подарки. Эрик каждые праздники запирался в комнате с книгой и бренди и старательно отпирался от самого себя, что не наблюдает за радостями людей на улице. Чарльз помнил это. Ещё с того момента в холодной воде, «Успокой свой разум, Эрик!» и «Прочь из моей головы». Он не знал тогда, что это будет иметь хоть какое-нибудь чисто символическое значение. Тем не менее помнил. Эрик любил классическую литературу и фантастику, терпеть не мог большое количество музыки, но когда слушал, то ставил дарквейв и классику, и телепат не мог понять почему, хотя какая разница. Леншерр и дети — которых уже навряд-ли можно назвать детьми — уехали в Нью-Йорк за подарками и просто повеселиться, Чарльз же решил остаться в поместье, отговорившись тем, что он ездил с ним на Рождество и вообще, что он в этом Нью-Йорке не видел. Тем временем Чарльз смотрел на темнеющее небо и мурча под нос какую-то мелодию, упаковывал подарки. Рейвен уже дозвонилась ему из отеля и искренне извинившись сообщила о том, что они останутся в Нью-Йорке. Именно не спросила, не предупредила, а сообщила. Ну ладно. У него будет время посмотреть фильмы и послушать добрый классический рок. У него будет время спеть рождественские частушки и зажечь бенгальские огни. У него будет шанс съесть все сладости самому. У него будет время подумать об Эрике и о том, что Эрик думает о нём. Звонок в дверь. Чарльз посмотрел за окно — уже стемнело, на настенные часы — без пятнадцати двенадцать. Стоп, сколько?! Кажется, он задремал, прямо на подоконнике, в ворохе обёрточной бумаги, лент и канцелярского скотча. Телепат всё-таки поднялся с места и открыл дверь. — Привет, — тёплая улыбка и морозный воздух по ту сторону дверного проёма. — Прости, долго подарок выбирал, да ещё и автобус задержался. Не успел Леншерр и слова произнести, как молодой профессор кинулся ему на шею. Чарльз знал, что Эрик не любит обниматься, но этот факт мало ему помешал. Эрик знал, что Чарльз обожал объятия, что привело его в чувство и помогло обнять в ответ.  — Я уже боялся, что Новый Год встречу в гордом одиночестве, — выдохнул Ксавье, отстранившись и отошёл с прохода. — Давай, ты зайдёшь, пока ни я, ни ты не замёрзли. Через пять минут двое уже смеясь резали мясо, чистили мандарины и торопливо варили глинтвейн, то и дело кидая взгляд на часы да на телевизор, где велась трансляция с Таймс-сквер. Там, наверное, веселились друзья Эрика и Чарльза, но кто знает, может тем, кто на кухне поместья Ксавье смеялся и острил было даже лучше. «Десять. Девять.» — глинтвейн в стаканах. «Восемь. Семь.» — стаканы полупусты стоят на столе, искренний чуть хмельной смех. «Шесть. Пять.» — крепкие объятия и мандариновый сок на губах и языке. «Четыре. Три.» — счастливый смазный поцелуй. «Два. Один…»  — С Новым Годом, Чарльз, — едва ли не шёпотом срывается с тонких губ металлокинетика.  — С Новым Годом, Эрик — чуть громче друга произносит телепат, который при всём своём оптимизме и пацифизме, навряд-ли чувствовал себя когда-то более счастливым.