From past

Кэссиди ненавидит бодрствовать днём, но с их сумасшедшим графиком ничего другого не остаётся. Его трясёт на заднем сиденье машины, пока солнечные лучи пытаются добраться до него сквозь стекла и сжечь. Он чувствует каждую кочку барабанами в своей голове, каждое недовольное восклицание Тюлип виолончелью, а каждый смешок Кастера гонгом. Ему, наверное, не стоит столько пить вечерами. — Эй, падре, — решается Кэссиди. В зеркало заднего обзора видно, как Джесси поднимает бровь и ждёт, видимо, от него очередной несвязной тирады, но Кэссиди продолжает молчать. — Так что? — не выдерживает Джесси. — Ничего. Он снова пытается в тот же день, когда они остаются с Кастером одни, и это всё ни к чему не приводит. — Бывал когда-нибудь в Бактауне? — интересуется тогда Кэссиди. — В Айове? — уточняет Джесси. — Очень давно. И тут же уходит, сбегает от темы в самом прямом смысле, оставляя Кэссиди глотать виски в одиночку. Его стакан успевает опустеть раз десять до возвращения Джесси, но Кэссиди всё ещё толком не пьянеет, чёрт бы побрал его вампирскую сущность за это. — Так… Айова? — Не о чем говорить, — отрезает Джесси, недовольно косясь на бутыль виски. Последнюю Кэссиди зачем-то уносит с собой, когда уходит спать на крышу, где ноги сводит от холода, а свет от фонарного столба слепит глаза. В следующий раз он спрашивает про Айову только через неделю, когда вымотанный поисками Джесси позволяет себе выпить. Его карие глаза застилает дымка, придавая всему лицу мягкости, и Кэссиди решается. — Что тебе до Айовы? — Джесси вздыхает, давая понять, что от всего этого не в восторге. — Ну, знаешь, падре, там невъебенно крутые пабы, а это о многом говорит… — Ладно, — кивает Джесси, соглашаясь, — я был там. Много лет назад. Но больше никогда не возвращался. — Была причина? — Возможно, до сих пор есть. Днём позже Кэссиди попадает под солнце. Его кожа покрывается отвратительно смотрящимися волдырями. Кэссиди стонет от боли и проснувшегося голода. Тюлип отправляется на поиски свежей крови для него, пока он остаётся с Джесси. Тот выглядит не слишком обеспокоенным, но Кэсс понимает и не обижается. Вместо этого он прослеживает взглядом линию челюсти проповедника, его плотно сжатые губы и отсутствующий взгляд. Все вместе это выглядит так до блядских коликов в животе знакомо. — Насчет Айовы… — Снова, Кэсс? — Джесси выглядит раздражённым, но плачевное состояние друга помогает сдержаться. — Я просто хотел спросить, — ирландец болезненно жмурится не то от ожогов, не то от голоса Джесси, — знал ли ты некоего Прэнсиса? Джесси превращается в гребанное изваяние. — Откуда ты, мать твою, знаешь это имя? Кэссиди сглатывает и пытается отодвинуться, но Кастер не даёт ему, хватает поверх ожогов и удерживает. — Ауч, легче, падре, это же не мой член, чтобы так сжимать его! — Откуда. Ты. Его. Знаешь? — Джесси пока не использует Генезиса, но вампир осознаёт, что медлить Джесси не будет. — Ладно-ладно! — сдаётся Кэссиди. — Это были девяностые, я ходил с бородой и длинными волосами, как один из ебанных в жопу цветами хиппи, и я был не в себе… И я как-то встретил двадцатилетнего мальчишку с десятью долларами в кармане и стаканом виски в руке, и я просто не удержался, Джесси, извини меня, блять, пожалуйста. Джесси бьёт его. Всего раз, но умудряется сломать нос, и тут же уходит, тяжело дыша и отпихивая с дороги появившуюся Тюлип. — Что это с ним? — спрашивает она удивлённо, пока вправляет Кэссиди нос. — Лучше и не спрашивай. Они едут следующим утром в гнетущей тишине, никто и не пытается её нарушить. Джесси выкуривает пятую сигарету за полчаса, и это, определённо, ненормально, но Тюлип просто открывает окно и ничего не спрашивает. Кэссиди думает, что на вопросы больше не имеет права. Заправка попадается в полдень, практически пустая, если не считать лениво обмахивающихся журналами работников. Пока Тюлип заправляет машину, Джесси выстукивает пальцами незнакомый Кэссиди ритм о стекло. Вечером на следующей заправке все повторяется, и Кэссиди решает, что Джесси просто нужно время. Джесси, оказывается, так не думает. — Ну же, пусти меня, — Кастер приходит к нему под утро, пьяный и решительный, — Прэнсис. Кэссиди раскрывает шире дверь номера мотеля, отходит в сторону, пропуская. Походка у Джесси нетвердая, через шаг он хватается за плечо ирландца и так и остаётся стоять. Кэссиди захлопывает дверь и ждёт. — Как давно ты узнал меня? — спрашивает Кастер. — Сразу? Решил, что это отличная идея, втереться ко мне в доверие? Снова? Отличная, блять, идея, Прэнсис, отличная. Его собственное имя режет Кэссиди на куски, и он думает, что, возможно, не стоило. Чего именно, хуй его знает, но не стоило. Лучше бы он хлебал двадцатилетний виски, а не это вот все. — Я вспомнил совсем недавно, — оправдывается Кэсс, — я ничего этого не хотел, блять, друг, правда, ты, дорог мне, ты же знаешь, просто я мудак, какого ещё Ад не видывал, но я сожалею, Джесси, так сожалею. Кастер смотрит задумчиво, оценивающе, и Кэссиди чувствует, что ему хотят верить, хотят доверять. — Да, — бросает, в конце концов, Джесси, — ты мудак. Его руки резко оказываются в волосах вампира, притягивая его голову к своей, тянут сильно, не заботясь о комфорте последнего, наказывая. Кэссиди послушно открывает рот, когда Джесси целует его, целует и целует. И не может остановиться. Он похож со стороны на голодного до близости бродягу, когда руки из волос Кэсса перемещаются на его поясницу, возвращаются к лопаткам, к шее и снова тянутся вниз. Кэссиди хочет застонать, но сдерживается, боится, что Джесси очнется от этого сумасшествия, прекратит покусывать его нижнюю губу, смаковать вкус его выступившей крови. Он даже не решается обнять его, а только отвечает на поцелуй, который Джесси вскоре превращает во что-то нереальное. Он трахает рот Кэсса своим языком, медленно, чувственно, не заботясь о времени, не заботясь о чем-либо. Он просто имеет его так, как может только он, одним лишь поцелуем, и Кэссиди чувствует, как болезненно ноет его член в штанах. Он больше всего на свете в тот миг мечтает, чтобы Джесси опустился перед ним на колени, не отрывая взгляда. Хочет, чтобы смотрел ему в глаза, как раньше, пока губы Кастера обхватывают его член. Хочет слышать его стоны, когда он будет заглатывать. Просто хочет. И Джесси, оказывается, хочет тоже. Потом им неловко, но уйти друг от друга они не могут. Даже не думают о таком раскладе. Они сидят на узкой кровати, что едва умещается в номере. Джесси курит уже вторую сигарету, даже не потрудившись открыть окно. Номер для некурящих. Срать он хотел. — Так ты мне веришь? — обрывает тишину Кэссиди. Его голос дрожит, и Джесси поворачивается к нему. — Верю ли я тебе, — медленно проговаривает Джесси, — что ты пятнадцать лет назад совершенно не хотел меня обидеть, когда опоил и трахнул? Когда стал моим первым мужиком, а после двух недель жаркого секса кинул, не сказав ни слова? Кэссиди морщится, потому что не это имел ввиду, потому что донести до кого-то, что ты сучий бессмертный вампир и просто не можешь быть с кем-то дольше, чем практически ничто, слишком сложно. Он слишком часто запивает стыд за свои поступки крепким алкоголем, а парень с решительными глазами вызывает муки совести так часто, что Кэссиди ненавидит свою отличную память. — Я был так влюблен в тебя, — вздыхает Кэссиди, — не понимаю, почему не узнал сразу. Хотя, наверное, это всё твой ебучий сексуальный воротничок, падре. У меня от одного взгляда на него стоять начинало. А это, блять, отвлекает. Джесси хмыкает и зажигает очередную сигарету. — Да и говорил ты мне, что мечтаешь о крупных аферах и, — Кэссиди тянется за сигаретой во рту Джесси, — скажи мне, как я мог подумать, что ты станешь священнослужителем, а? — Туше, — Кастер отбирает сигарету обратно, но курить не продолжает. — Когда ты бессмертный и питаешься кровью, любовь — пиздец какая огромная ошибка, особенно для такого уебана, как я, поэтому, блять, как понял, что всё, моё сердце, член и остальные органы принадлежат тебе, то решил смыться, пока не поздно, пока и ты не… — Кэссиди пытается изобразить что-то в воздухе руками. — Ты прав, — кивает Джесси и смотрит на поникшего Кэсса, — жаль, что ты тогда опоздал. Джесси встаёт с кровати уже практически трезвый, идет на выход, вероятно, к Тюлип, думает Кэссиди. Эту всю поеботу ему лучше забыть, потому что пусть Кастер говорит, что тоже любил его, сейчас Джесси занят. И все ещё смертен. И, возможно, все ещё жутко обижен. — Расслабься, Кэсс, — говорит ему Джесси перед тем как уйти, как будто слышит его болезненно жалящие мысли. Уже одно только Кэсс вместо Прэнсиса вселяет в него надежду, что Кастер останется хотя бы его другом. — Я понимаю тебя. И верю. И хоть я все ещё пиздец как зол на тебя, ты мне дорог. Очень дорог. Во всех смыслах, Кэсс. И Джесси уходит, оставляя Кэссиди в прокуренной комнате с мыслями, что, если Тюлип узнает, оторвет им обоим яйца, но оно будет стоить того. Обязательно будет.