Рисунки

Гелия много рисует — это правда. Рисует природу, города, случайных и не очень людей, рисует, чтобы сбежать от мыслей или реальности (иногда — от того и другого одновременно), а потому переносит на бумагу только то, что ему приятно. Наверное, поэтому у него столько Флоры. И ровно по этой же причине у него в альбоме такое количество выдранных листов. Конечно, Гелия понимает, что Валтор уже легенда, что — и вероятнее всего — о нём уже никто не помнит, кроме кремовой бумаги и его пальцев. Винкс сражаются с новыми врагами, гонятся за новыми силами, вечно самосовершенствуются. И Гелия сам не вспомнит лица всех их противников, но аристократично-холодный Валтор навсегда отпечатался на внутренней стороне его век. Гелия никогда не признавался магу или себе, но пальцы и карандаш не обманешь. Они сами прекрасно всё знают и рисуют Валтора снова и снова, раз за разом, в профиль, в анфас, рисуют обнаженным (пусть Гелия никогда его таким и не видел), в облике человека и демона. Гелия говорит себе — у Валтора хороший типаж. Гелия говорит — он был запоминающимся врагом. Гелия говорит и видит, что Валтор у него выходит даже лучше, чем Флора. Более чувственным. Более манящим. Более живым. Более. Гелия видит, ловит себя на том, что любуется каждым новым портретом Валтора, словно это величайшее, что выходило из-под его кисти. Гелия ловит, смотрит, буквально вглядывается в резкие и правильные черты и по кончикам пальцев в такие минуты разливается приятное, нежное тепло. ...Рисунки Валтора не живут дольше часа. Раньше Гелия пытался просто сводить карандаш, но листы словно пропитываются магом, и на них не способно возникнуть ничего, кроме новых его портретов. Так что теперь Гелия их сжигает, и иногда ему кажется, словно Валтор тоже появляется в этом огне и смотрит на Гелию — то ли благодарно, то ли с укором. Признаться, юноша даже привык (хотя правильно будет — смирился), что руки при каждом удобном случае сами тянутся рисовать мага. И он не хочет, боится сказать себе, почему.