О желаниях, поздних звонках и молчании

Правду говорят: лучше всю жизнь жить без ласки и никогда о ней не знать, чем однажды попробовать, а после — ее навсегда лишиться. Мигель раньше честно не верил в такие высказывания. Он был молод, горяч и вспыльчив, зажигался новыми идеями ярче, чем елка на новогоднем утреннике, и нес это пламя сквозь всю свою жизнь. Сейчас пламя не потухло, оно горит все так же ярко, только теперь не греет. Жизнь течет, все меняется, и теперь Мигелю это известно лучше, чем он хотел бы. Егор ушел. Ушел из «Танцев», ушел из его жизни. И если в прошлый раз, после «Фабрики», все это не казалось глобальной драмой, потому что Мигелю тогда не было и двадцати и ситуацию эту он воспринял с простой фразой: «Ну и подумаешь, не больно-то и хотелось», то теперь все кажется катастрофой. Маленькой, очень локальной, но от того не менее разрушительной. Потому что теперь он старше, опытнее, не мудрее, конечно, но явно в жизни понимает побольше себя прошлого. И лучше бы, черт возьми, не понимал. Потому что теперь — он знает, он чувствует, он уже — понимает, что пережить уход Егора снова будет очень и очень тяжело. Но Мигель не только танцор — он еще и актер, и пусть об этом приходится напоминать себе теперь практически постоянно, он согласен, пока это будет помогать и хотя бы на несколько мучительных мгновений скрывать то, насколько все покатилось по пизде. Потому что все покатилось — и до сих пор катится — с космической скоростью. И останавливаться это все не намерено. Съемки даются не то чтобы тяжело, но… никак. Теперь все это — просто работа. Просто набор отработанных до автоматизма действий, которые выполняешь, не задумываясь над ними. Мигелю кажется, что на площадке уже нет той атмосферы, что была раньше, между ним и Татьяной — соперничество, но не такое, как было с Егором, а злое и колючее, и даже Светлаков не спасает сложившуюся ситуацию. После тяжелых съемочных дней буквально каждый вечер Мигеля раздирает желанием позвонить Егору. Просто набрать знакомые одиннадцать цифр и вылить, выговорить на него все, что так долго копилось внутри. И пусть он тонет в этом, захлебываясь, как тонул когда-то сам Мигель. Ему плевать — извините, Дружинин меньше всего думал о нем, когда принимал решение, так почему же теперь Мигель должен играть в святое благородство и не разрушать жизнь человеку, который разрушил его собственное существование? На это нет объективных причин, но Мигель просто не хочет самому себе казаться еще большей скотиной, чем есть на самом деле, а потому — телефон всегда оказывается на спасительно отдаленном расстоянии от него, чтобы, не дай бог, не сорваться и не позвонить. Но в последний день Мигель все-таки не выдерживает. Он приходит домой, вспоминая весь лютый трэш с кастингов, все реплики Татьяны, так выбешивавшие его, и плюет на все правила приличия, не глядя на часы набирая знакомый номер. Он устал, он космически заебался, а отдельные личности с кастингов просто отымели его в глаза и в мозг. И да — это вполне веская причина, чтобы разбудить человека в начале второго ночи. — Ты на часы смотрел? — раздается заспанный и хриплый голос, но от того, насколько знакомы эти нотки усталости, у Мигеля что-то очень больно сжимается внутри. Он сжимает руку в кулак и собирает всю свою решимость в единое целое. — Ой, да перестань, — нахально произносит Мигель, и кто бы знал, как много сил ему нужно на то, чтобы это прозвучало именно так — нагло и самовлюбленно, чтобы только Егор не догадался, как все обстоит на самом деле. — Ты знаешь, что происходит на кастингах? — Откуда бы? — Да ну кто ж тебя знает, вдруг ты… — Мигель, — перебивает Егор, — зачем ты… — Заткнись, пожалуйста, — Мигель делает то же, но звучит его голос теперь куда грубее, потому что он, черт возьми, знает, что хочет спросить Егор; знает и то, что отвечать на этот вопрос он не готов. — Заткнись и просто слушай. Хоть раз услышь то, что я тебе скажу, не отгораживаясь от меня. Мы взрослые, мать его, люди, а ты ведешь себя, как ребенок. — Из нас двоих так ведешь себя именно ты. — О, да что ты говоришь? Если я, то тогда какого хера ты мне ничего не сказал раньше? Какого хера я узнаю о том, что тебя не будет, едва ли не за неделю до начала съемок? Какого хера, Егор? — в ответ он слышит тишину, и ему смешно.  — Молчишь? Ну правильно. Это же легче всего. — Сам же сказал заткнуться, — иронично напоминает Егор. И как же сейчас бесит эта лисья натура Дружинина. Мигель звонил с желанием высказаться, но сейчас он чувствует, что больше всего на свете ему хочется просто прикоснуться к его лицу. Кулаком. Раз пять. Просто чтобы вышла вся эта ебаная дурь из головы Дружинина, чтобы он не нес всякую чушь тогда, когда нужнее всего — даже не слова, а просто понимающее молчание. — Да иди ты нахер, — с чувством выплевывает в трубку Мигель. И скидывает вызов, проклиная свою вспыльчивость и дружининскую привычку иронизировать, когда никто не просит. Возможно, это вселенский намек на то, что не стоит пытаться. Нужно отпустить и послать все к черту, пусть катится все своим чередом и горит пламенем синим или фиолетовым — плевать. Но спустя десять минут приходит короткое смс. «Так ты мне расскажешь, что там было на кастинге?». Мигель улыбается, смеется, нервно и зло, выдыхает с облегчением. И набирает ответ.