***
Баки потерял счёт утрам. Потерял его ещё с того морозного дня сорок четвёртого года, если верить отчетам ГИДРы. В тот день он навсегда перестал быть Баки Барнсом, получив кодовый позывной «Зимний Солдат». Каждый раз, просыпаясь, он словно сквозь пелену видел такое до зубовного скрежета знакомое лицо. Тощий светловолосый мальчишка с не по возрасту серьёзным взглядом. Он вспоминал его ясные, как небо, глаза, недовольное от раннего подъёма бурчание под нос и такое хрупкое, почти прозрачное тело, скрывавшееся за лёгкой тканью тонкого одеяла. Все утренние часы проходили за мучительным калейдоскопом воспоминаний, которые яркими вспышками мелькали на обломках ещё не до конца стёртой током памяти. Солдат, подвергавшийся бесчисленному количеству заморозок и пыток, не мог понять, что с ним происходит. Но каждое обращение за помощью к специалистам ГИДРы неизбежно заканчивалось лишь очередным обнулением. Утро за утром эти воспоминания возвращались, причиняя боль. Нет, не физическую — ту, что гораздо сильнее.***
Стив потерял счёт дням. Он прислушивался к уличному шуму за окном в надежде, что сейчас Баки крикнет какую-нибудь очередную глупость, над которой он изо всех сил будет пытаться не рассмеяться, но, как всегда, не выдержит и заливисто засмеётся во весь голос. Ему казалось, что он слышит, как по ступеням лестницы Барнс поднимается в их комнату. Роджерс начинал чувствовать себя параноиком. Интересно, если бы Америка узнала, что её герой сейчас сидит на полу, зажмурившись и изо всех сил закрывая уши ладонями, чтобы не слышать больше ничего, кроме тишины, что бы тогда было? Потому что всё это — звуки, голоса, шорохи — всё создавало болезненную иллюзию присутствия Баки. Стив продолжал ощущать и чувствовать друга во всём, что его окружало. Наташа беспокоилась и звонила Стиву каждый день, чтобы удостовериться в его адекватном состоянии. Роджерс не говорил ей, что от этих звонков ему становилось только хуже. С каждым днем всё труднее было произнести такое простое «я в порядке» и при этом не разрыдаться, как ребёнок.***
Солдат потерял счёт дням. Хотя как можно потерять счёт тому, что и не считал вовсе? На каждой тренировке, процедуре, миссии — везде он чувствовал присутствие того парнишки из глубин своей не до конца умершей памяти. Это мешало. Мешало очень сильно. Однажды он чуть не провалил миссию, когда до жути знакомый голос вдруг окликнул его со спины смутно знакомым именем — «Баки». И Солдат обернулся, на секунду забыв о задании, о цели, обо всём. Обо всём, кроме тощего светловолосого мальчишки. Эта осечка обернулась ему бесконечными часами наказаний и избиений. Но воспоминания продолжали неожиданно и спонтанно возникать перед его глазами, как кадры старой киноплёнки. И Солдата пугало, что с каждым днём они становились только реалистичнее и правдоподобнее.***
Стив потерял счёт вечерам. Вечерам, в которых не было Баки — лишь фантомные напоминания о его существовании. Гуляя вечером по окрестностям Бруклина, Роджерс видел тень друга, шагающего рядом, и слышал стук его ботинок — тех самых, в которых Барнс отбыл на фронт в сорок третьем. Стоя около городского пруда, Стив мог различить звук камешков, бросаемых в воду. Это с детства было любимым занятием Баки. С наступлением темноты все эти звуки лишь усиливались. Стиву казалось, что у него снова начнётся приступ астмы — настолько его пугало это незримое, но такое желанное присутствие родного человека. Когда Роджерс читал газету, сидя в своём старом потёртом кресле, ему слышалось глубокое размеренное дыхание над ухом. Дыхание, которое он узнал бы, даже забыв собственное имя, прошлое и друзей. Ветер, дующий из открытого окна, неприятно холодил кожу, но Стив каждый вечер снова и снова оставлял его открытым, сам не зная, почему.***
Солдат потерял счёт вечерам. Когда он чистил своё оружие, перед ним неизменно возникал один и тот же образ, смотрящий на него с беспокойством, и… откуда-то из глубин памяти возникало робкое предположение — «с любовью». Когда Солдат получал информацию о своей новой цели или детали предстоящей миссии, обрывки памяти неожиданно резкими вспышками озаряли его сознание. Он видел себя со стороны, помогающим тому самому ясноглазому пареньку. Видел, как бежит к нему через пять кварталов с пакетом, полным лекарств, как спасает его от очередной драки в подворотне и как укладывает спать, гладя по мягким волосам и целуя в лоб. Солдат в ужасе сдавливал голову руками, желая навсегда прогнать из неё эти картинки. Только вот память, словно издеваясь, снова и снова подкидывала ему новые кусочки этой невыносимой мозаики.***
Стив потерял счёт ночам. Ночам, в которых он просыпался от пронзительного, отзывающегося ознобом по всему телу крика. Он продолжал видеть один и тот же сон, в котором не спас, не дотянулся… не нашёл. Дрожа в холодном поту, он вставал с кровати и шёл проверять стакан молока, оставленный на кухне. Но каждую ночь он так и оставался полным. Стив той частью своей души, что наивно верила в чудеса и всегда надеялась на лучшее, продолжал ждать, что однажды в темноте он услышит робкий стук в дверь, за которой будет стоять он — его родной Баки, такой тёплый и живой. Но ночи проходили, а он всё не возвращался. Теперь Стив не мог уснуть без хорошей дозы снотворного. Ночью его комната словно превращалась в одно большое напоминание о погибшем друге. В его голове постоянно звучал чужой голос, не приносящий теперь ни радости, ни спокойствия — ничего, кроме страданий и ноющей боли в сердце. И только после ударной дозы снотворного, с трудом преодолевающего сопротивление его усиленного сывороткой организма, Стиву наконец-то удавалось забыться глухим и тревожным сном до утра.***
Солдат потерял счёт ночам. Ночам, в которых он просыпался от одного и того же сна. Ему снилось, что он срывается в пропасть, не в силах ухватиться за протянутую руку. Он видел перед собой лицо, своими чертами напоминавшее лицо того мальчишки, который являлся к нему из воспоминаний. Однако теперь этот мальчишка больше не казался слабым — напротив, его было не узнать. Только одно осталось в нём неизменным — его пронзительные голубые глаза, полные скорби и немого отчаяния. Ночь за ночью он продолжал падать в леденящую пустоту, срывающимся голосом крича протяжное и такое отчаянное «Стив». Этот крик будил всех сотрудников ГИДРы, и они спешили в камеру к Зимнему Солдату, который, в панике вырываясь из кольцом сжатых вокруг него рук, продолжал истошно звать Стива. Он тянул руку к его образу, возникавшему, как голограмма, в разных частях комнаты, и горячие слёзы дорожками скатывались по его покрытым щетиной щекам — он по-прежнему не мог ухватиться за чужую ладонь, протянутую в ответ. Для стабилизации ему вкалывали огромную дозу сложной смеси транквилизаторов со снотворными и оставляли в камере двух конвоиров. Только так Солдат, под завязку накаченный психотропными веществами, мог уснуть, не просыпаясь до самого утра.***
Стив потерял счёт утрам. Но это было уже не важно. Это утро было одним из тех многих и невыносимых, о существовании которых он мечтал забыть. Достав коробку, в которой хранились старые письма и выцветшие от времени фотографии Баки, Роджерс вынул оттуда пистолет, недавно купленный в приступе отчаяния. Он больше не хотел. Он не мог. Это немое присутствие призрака прошлого убивало его день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Все эти шорохи, звуки, отголоски прошлого пронзали фантомной болью каждую клеточку его тела. Он приставил пистолет к виску, в надежде заставить замолчать звучащий в голове голос — такой любимый и такой ненавистный. Не лучше ли положить конец этим мучениям? Лучи солнца, поднимавшегося над горизонтом, пробивались сквозь плотно закрытые шторы. Раздался выстрел. Теперь Стив навсегда перестал его слышать.***
Солдат потерял счёт утрам. Но какая теперь разница? Воспоминания буквально разрывали его. Та часть, которая всё ещё принадлежала Барнсу, с каждым новым видением из прошлого становилась только сильнее. В очередное утро, которое обещало встретить его новыми приступами возвращающейся памяти, он не выдержал. Он не мог больше. Не хотел. Пока конвой вел его по длинному коридору к лабораториям, Солдат, выждав нужный момент, выхватил у своего куратора пистолет. Ни секунды не раздумывая, он приставил дуло к виску, чтобы выбить из неё этот образ, такой родной и такой невыносимый. Все эти миражи и возникающие призраки причиняли ему боль, несравнимую даже с обнулениями. Не лучше ли положить конец этим страданиям? Первые лучи восходящего солнца проникали сквозь металлическую решётку. Раздался выстрел. Теперь Солдат навсегда перестал его помнить.