Подарок из прошлого

***

Спокойная ровная гладь Тихого океана дарила ранним утром прохладного июня 1948 года уют и умиротворение каждому туристу, коих на пустом пляже оказалось немного. Семья Бакеров, приехавших на отдых буквально несколько дней назад, с удовольствием встречала рассвет, расположившись на еще теплых камнях, впитавших в себя жар предыдущего дня. Глава семейства, строгий, но справедливый Джон Бакер, по долгу службы занимавшийся лесозаготовками, снял очки и с облегчением расстегнул ворот льняной рубашки — эхо войны еще звучало в голове и избавиться от него было непросто. «Сьюзи зря тратит деньги на моего психолога — тот еще кретин», — подумал Джон, поправив некогда безупречно черные волосы, подернутые тонкими нитями седины. Одна из коллег сэра Бакера во время одного из фуршетов употребила по отношению к его прическе эпитет «перец с солью», чем вовсе отбила желание употреблять приправы, только недавно появившиеся в достаточном количестве после стольких лет войны, в пищу. — Джон? Ты в порядке? — Сьюзи с тревогой взглянула на мужа, поравнявшись с ним. Океан постепенно просыпался под ласковыми прикосновениями утреннего бриза, а солнце едва выглянуло из-за горизонта, окрасив небосвод в персиковый цвет, когда сэр Бакер произнес: — Не волнуйся, все хорошо, и, кстати, мне пришелся по душе психолог, к которому ты меня отправила, — ложь порой настолько правдоподобно слетала с губ, когда дело касалось нахождения компромисса в отношениях с женой, что Джону оставалось лишь со спокойной совестью смириться с этим. — Я не узнаю тебя, Джон, — Сьюзи присела на пляжное полотенце, скрестив бледные изящные руки под коленями. Некоторое время она молчала, закрыв глаза и обдумывая, как лучше начать разговор, беспокоивший ее даже при одной мысли о нем. Пшеничные кудри, подчинившись дуновению ветра, периодически скрывали симпатичное личико, едва подернутое преждевременной старостью. Несмотря на то, что Сьюзи и Джон являлись ровесниками — оба праздновали дни рождения в октябре, им не удалось противостоять влиянию войны, внесшей свои коррективы — глаза, наполненные печалью и страхом, выдавали груз проблем и забот, лежавший на слегка сутулых плечах. — Что тебя беспокоит? — вопрос Джона облегчил миссию Сьюзи, и она выпалила на одном дыхании: — Мне не дает покоя Мэтт! — воцарилась гробовая тишина. Казалось, даже океан на несколько секунд замер, а ветер изменил направление. — Мэттью? — сэр Бакер промокнул лоб носовым платком. — Он нездоров? — Джон не видел сына днями напролет, за исключением редких выходных, и теперь, во время отпуска, необходимость сближения с собственным ребенком вызывала нешуточные приступы паники. «Подумать только, восьмилетний мальчуган внушает мне больше страха, чем надвигавшиеся торпеды», — усмехнулся про себя мужчина, но не смог сделать этого незаметно для супруги — уголки рта предательски задрожали, исказив губы в характерную гримасу, понятную без слов. — Не вижу ничего смешного, — прошептала жена, стянув с ног капроновые чулки, — ты, вообще, в курсе, кем хочет стать твой сын? — в ее голосе проскользнул упрек, но Джон не стал высказывать претензий — он знал, что Сьюзи права как никогда. — Юристом, я полагаю, чтобы работать под моим чутким руководством, — предположил Джон и тут же прикусил язык, едва заметил лихорадочный румянец, подернувший бледные щеки супруги, — да и рано еще говорить об этом — ему всего восемь! — Сьюзи покачала головой. — Мэтт возомнил, что сможет стать музыкантом и играть джаз! — женщина поднялась на ноги. — Понимаешь? Он желает попасть в мир музыки для чертовых зажравшихся бюрократов, я даже комментировать это не могу! — голос то и дело предательски срывался на фальцет, и Джон в свою очередь не нашел ничего лучше объятий. — Ничего, перебесится. Я в его возрасте о чем только не мечтал и, как видишь, жив, здоров и вполне обеспечен, несмотря на тяжелые времена. Волноваться точно не стоит. Сьюзи ничего не ответила, ибо прекрасно знала все наперед — со всей сложившейся ситуацией ей придется справляться самой, едва последний день отдыха подойдет к концу. — Вы забыли Барни! — пронзительный детский голос моментально заставил супругов опомниться — Мэтт бежал к родителям, держа на руках крошечного спаниеля, едва понимавшего спросонья, где он оказался. Босые ноги мальчика утопали в песке, и вероятность упасть то и дело преследовала юного Бакера, пока он не добрался до заветных камней. — Я же просила тебя не трогать щенка, — вздохнула Сью. Как бы она ни хотела казаться строгой с сыном, у нее это выходило из рук вон плохо, — кто теперь за него будет отвечать?  — Сьюзи пришлось все больше и больше повышать голос, а океан практически проснулся и не сулил туристам ничего хорошего. — Я! — с гордостью выпалил мальчик, выпрямив спину. — Можно я поиграю с Барни на берегу? — карие глаза чуть ли не наполнились слезами, и матери ничего не оставалось делать, как дать добро. — Тебе не кажется, что нам пора отвести Мэтта в парикмахерскую? — задумчиво прошептал Джон, наблюдая за тем, как сын крутил головой в попытках проследить за маневрами любимого щенка. — Я, конечно, понимаю — книги Джека Лондона и все такое… но столь длинные волосы — это уже перебор… Сэр Бакер не успел договорить — раззадоренный океан «выплюнул» на берег очередную волну, достаточную для того, чтобы смыть с песка крохотного пса. Лицо Мэттью изменилось до неузнаваемости от ужаса и страха перед потерей любимца, ставшего родным членом семьи буквально за пару недель, и мальчик, не раздумывая ни минуты, изо всех сил бросился в воду. — Стой! — Бакер-старший моментально сбросил с себя кожаные шлепанцы и отправился следом, стараясь не думать о том, что может произойти, если его сын, совершенно не умевший плавать, лицом к лицу столкнется с суровой водной стихией. Мэтт плохо понял, что произошло. Едва ладони сжали драгоценного пса, а глаза успели привыкнуть к воде, воздух внезапно кончился, в голове возникли картины, сменявшие друг друга, словно в калейдоскопе, с такой скоростью, что тошнота так и норовила подкатить к горлу. Вот Мэттью произносит свое первое слово. Получалось довольно нескладно, но родителей это особо не волновало — отец находился на фронте, а мать, вечно валившаяся с ног от усталости, голода и хронической анемии, осторожно потрепала сына за миниатюрные уши. Следом мальчик вспомнил, как впервые в жизни прикоснулся к гитаре в мастерской дядюшки со стороны отца. Еще не покрытая лаком древесина настолько ароматно и необычно пахла, что в носу отчаянно свербело и хотелось изо всех сил расправить легкие, чтобы чихнуть, но вода не дала такой возможности, ибо воспоминания смешались воедино с явью, и связь с реальностью оборвалась. Свет померк. Мэтт не почувствовал, как до его щиколоток дотронулись руки отца, и он оказался на злополучном берегу. Песок казался таким мягким и теплым, что мальчик не хотел ему сопротивляться, конечности не слушались, а во рту появился легкий привкус крови. Звуки исчезли. Джон не находил себе места от отчаяния, к которому он оказался совершенно не готов. Знания по реанимации, полученные на фронте, оказались кстати, но долгое время не приносили желаемого результата. Когда последние капли воды покинули дыхательные пути и преград для потока воздуха не существовало, Мэтт приоткрыл глаза и еле слышно спросил: — Где Барни? — Сьюзи прикрыла лицо полотенцем и беззвучно рыдала, не решаясь сдвинуться с места. — Спит, — произнес Джон, едва сдержав слезы. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя столь счастливым и убитым горем одновременно. — Я больше так не буду, простите меня, — прошептал Мэтт и закрыл глаза, больше не в силах сражаться с подступившей усталостью.

*** 1962

— Бакер! — строгий голос медсестры заставил Мэтта с трудом разлепить тяжелые свинцовые веки. — Собирайтесь за выпиской, более у нас нет смысла Вас держать в стенах нашей больницы, — наступила пауза, во время которой девушка с опасением выглянула в холл и добавила: — Ваш приятель из соседней палаты тоже совершенно свободен, — девушка мило улыбнулась и покинула комнату, оставив пациента в полном одиночестве. Мэттью сел на кровати и посмотрел в окно — жухлые поля, подернутые утренним инеем, впервые показались ему привлекательными за то время, что он каждый год проводил на реабилитации в одной из клиник Британии. _____________________ После гибели родителей Бакер-младший, находившийся на попечении дяди, поступил в колледж, закончить который он так и не сумел. Все изменилось в тот знаменательный день, когда друг Мэтта, Сэм, притащил в учебную аудиторию магнитофон с собственноручно склеенной пленкой. — После пар зайдешь ко мне? — поинтересовался он таинственным тоном. — У меня есть кое-что для тебя, дружище. — Что, отец привез очередной заграничный шмот made in the U.S.A.? — с сарказмом поинтересовался парень, отбивая ногой ритм, известный лишь ему. — Лучше, — заверил Сэм, — то, что я покажу, точно выдернет тебя из этого болота, будь спокоен. Жду тебя с нетерпением и, да — пиво еще никто не отменял, правда? — Пошел к черту, — широко улыбаясь ответил Бакер, чем вызвал у товарища приступ неконтролируемого хохота, смешавший в себе радость от предвкушения отличного вечера в интересной компании и интригу, распространявшуюся от записей, хранившихся на пленке. Сэм присвистнул и, хлопнув друга по плечу, удалился восвояси, преспокойно проигнорировав ближайшее занятие по экономике. В тот вечер во время очередного ужина с дядюшкой Мэтт не мог усидеть на месте. В его голове то и дело возникала услышанная у друга в гостях «Ain’t She Sweet» и другие композиции набиравшей популярность группы «The Beatles», а мозг, как нарочно, начисто отказывался соображать из-за нескольких бутылок отборного вишневого эля, выпитых вне дома. — Бабское пойло, — недовольно буркнул Сэм, разглядев этикетки, но Бакер лишь тактично промолчал в ответ — спорить с приятелем в большинстве случаев оказывалось бесполезно. — Ты сегодня какой-то возбужденный, что ли… — с опасением произнес Томас Бакер, взглянув на племянника поверх очков. Мэтт то и дело брал в руки приборы, но так и не притронулся к еде, заботливо приготовленной опекуном — волчий аппетит, присущий молодым людям возраста Мэттью, бесследно испарился. — Твой приятель, Сэм, — мужчина выдержал паузу, — из хорошей семьи? Он внушает определенные опасения. Мэтт нахмурился. Он редко вступал в конфликты с дядей и не собирался заниматься глупостями и в этот раз, но выпитый алкоголь и состояние эмоционального перевозбуждения не позволили остудить нараставший гнев. Парень залпом осушил стакан с вишневым соком и, поправив ворот джемпера, ответил: — За Сэма не волнуйся, он с детства сам зарабатывает себе на хлеб и этого достаточно, чтобы понять, какой он человек, — Мэттью взглянул на Томаса, но тот лишь покачал головой. — Как дела в колледже? — поинтересовался дядя, подвинув к себе чашку ароматного чая. — В группе все нормально? — вопрос явно был задан не племяннику, а его длинным волосам, да и, к тому же, оказался настолько нейтральным и обыденным, что реплика, прозвучавшая в ответ, на некоторое время лишила Томаса способности членораздельно излагать свои мысли. — Я ухожу из колледжа, — с плохо скрываемой радостью прошептал Мэтт, — завтра же заберу документы, — молодой человек выглядел как никогда довольным, счастливым и полным сил и энергии. Он то и дело представлял собственный жизненный путь, никаким образом не связанный с делом, навязанным покойным отцом «для его же блага». Юриспруденция? Покрытый плесенью офисный клерк? Только от этих слов организм Мэттью словно попадал в турбулентность. Томас побагровел. — Джон говорил мне, что с таким сыном, как ты, ему не избежать проблем, пусть он совершенно тебя не знал, надо признаться. Хорошо, что он этого не видит, — дядя в порыве гнева смахнул на пол фарфоровую пару. Брызги свежезаваренного чая попали на бежевые брюки, и дядюшка поморщился от презрения к своей же неловкости и неуравновешенности, проявившейся так некстати. — Я ждал момента, когда ты выдашь что-то подобное, но не думал, что это наступит так скоро, — часы в столовой тикали громче обычного, огонь в камине освещал комнату нездоровым пламенем, ветер за стенами дома гнал с севера очередной циклон. Все буквально предупреждало Томаса, что лучше попридержать язык, но он с успехом проигнорировал растущее вокруг беспокойство. — Мы с Сэмом… — начал Мэтт, но перекошенное лицо опекуна заставило его замолчать. — Значит, я не зря настороженно отношусь к этому… — мужчина подбирал наиболее подходившее слово, но в итоге сдался и произнес то, что давно было у него на уме, -…выблядку, да простят меня небеса! — жилы на состарившейся шее ходили ходуном, а пораженные ревматизмом пальцы судорожно перебирали накрахмаленную салфетку. — Я жду продолжения, что смотришь? — Мэтт воспринял реплику как призыв к действию и на одном дыхании произнес фразу, от которой сам чуть было не потерял сознание: — Мы с Сэмом через месяц уезжаем в Лондон, чтобы встретиться с сэром Блэком — он преподает в одном из музыкальных колледжей и, по слухам, собирается провести открытый урок по вокалу, что немаловажно для меня. Я, как ты знаешь, давно хочу именно петь, а не корпеть день и ночь над бумагами в отцовской фирме, Томас, — Мэттью редко называл опекуна по имени, что случалось лишь в моменты их редкого сближения, либо в моменты, когда напряжение между людьми с трудом подчинялось контролю извне. — Прошу, не мешай мне. Томас покачал головой в такт маятнику, и Мэтт стиснул зубы, чтобы не расхохотаться в неуместной для этого обстановке. В свою очередь Томас не мог уместить в голове, как происходившее вокруг него действо ударит по репутации семьи. — Что ж… Ты захотел легкого хлеба и зрелищ — ты их получишь, — Томас выглядел униженным, — если это решение окончательно, то более не смею тебя задерживать, — мужчина поднялся на ноги и, протянув руку ладонью кверху, сказал: — прошу освободить второй этаж, — его тон стал небывало сухим и безликим, — ключи! Мэтт протянул тяжелую связку и, облегченно вздохнув, поднялся к себе в комнату, чтобы собрать немногочисленные вещи. Он понимал — впереди маячила не только поездка в Лондон, но и очередной курс реабилитации, так горячо рекомендованный дядюшкой Томасом. Даже заикаться об отмене лечения было бессмысленно, ведь прекращения взаимоотношений между дядей и племянником никто в договоре не прописывал. Саквояж отказался вместить нужное количество одежды, и Мэтт, смачно ругнувшись, взял с собой только сменное нательное белье, банные принадлежности и пару непрочитанных книг, стоявших на полке возле дубовой двери. В одном из томов парень обнаружил пожелтевший конверт и растерянно повертел его в руках — судя по состоянию, бумагу использовали не менее десяти лет назад. На обратной стороне конверта виднелась почти полностью исчезнувшая надпись, и Мэттью пришлось напрячь зрение, чтобы различить полувыгоревшие слова:

«Моему любимому Мэттью в то время, когда ему больше всего понадобится мамина помощь. Сью, октябрь 1948 г.»

Мэтт не смог сдержать слез. Он уже привык к мысли, что с покойными родителями его не связывало ничего, кроме общих фотографий, обрывочных и порой не самых приятных воспоминаний, да ворчуна Томаса, яростно двигавшего что-то на первом этаже, а тут — такая бесценная находка, настоящий подарок из прошлого! «Что бы там не было написано — с этим придется жить дальше», — подумал Бакер. Он не спеша взял в руки саквояж, мысленно попрощался с любимой комнатой, выходившей на глухую улочку, застегнул ворот куртки и спустился по лестнице. Мэтт не стал прощаться — подобная вежливость была ни к чему, и вышел на улицу под промозглый осенний дождь. __________________ — Ваши документы, распишитесь, — постовая медсестра по имени Кларисса внимательно следила за тем, как Мэтт заполнял очередной бланк. — Всего Вам доброго, — фальшивая улыбка исказила ее красивую внешность, а голубой костюм, отглаженный с особым усердием, лишь подчеркнул внезапно проявившуюся дурноту. — Прощайте, — сухо ответил Мэтт и поспешил покинуть лечебницу. На крыльце главного корпуса курил Сэм. Парень неслучайно оказался в больнице по соседству с другом — после ссоры Мэтта с опекуном Сэм понял, что лучшего решения ему просто не найти и, после разговора с главным врачом, занял близрасположенную палату, наотрез отказавшись объяснить, как ему это удалось. — Все-таки хорошо здесь персонал устроился, — усмехнулся Сэм и выпустил очередной клуб дыма, когда Мэтт поравнялся с ним, — сукины дети, так и норовят отхватить кусок пожирнее… — Что теперь? — поинтересовался Мэттью у друга и потянулся. — Ты еще не передумал ехать?  — Сэм недовольно хмыкнул. — Надумал валить? Я тебя знаю, ленивый кусок… — Понял, едем, — Мэтт улыбнулся и почувствовал, что друг не держит на него зла. — Ты мне лучше скажи — как тебе удалось уломать главного врача? Парни шли мимо подернутого тонким слоем льда пруда, когда Сэм с удовольствием произнес: — Нет ничего полезнее при общении с людьми, чем умение их выслушать — результат, как видишь, налицо.

*** 1995

«Дорогой Мэтт! Не держи на нас зла. Ты даже представить себе не можешь, насколько трудно воспитать такого сорванца, как ты, в послевоенные годы. Отец искренне любит тебя, несмотря на занятость, и, даже если ты обнаружишь это послание спустя много лет, знай — наша поддержка всегда с тобой, пусть мы порой высказываем вслух совершенно противоположные вещи…»

Мэттью отложил письмо в сторону и принялся разглядывать те немногие семейные фото, что удалось обнаружить после пожара в доме дядюшки Томаса. Пропитавшаяся гарью и солнечным светом бумага так и норовила рассыпаться под изящными пальцами, и мужчине пришлось проявить максимум осторожности, чтобы сохранить в прежнем состоянии дорогие сердцу реликвии. Память год за годом изумительно точно стирала воспоминания, вначале становившиеся туманными, а затем исчезающие вовсе. Мэтт не любил останавливать время на снимках, но сейчас он действительно благодарил судьбу за спрятанные в пленку дни, какими бы противоречивыми они порой не были. Одна из карточек напомнила Мэтту о том злополучном утре, когда волны Тихого океана впервые за его небольшую жизнь дали понять, насколько человек смертен и неустойчив в мире, несмотря на предполагаемое величие и технический прогресс. С тех самых пор Мэтт ни разу за долгие годы не отважился встретиться с водной гладью тет-а-тет, чем вызывал непонимание и насмешки со стороны порой совершенно незнакомых ему людей, но никогда не держал на них зла. Растрачивать душевные силы из-за непонимания и глупости? На это при всем желании просто не хватило бы времени. К тому же, боль от потери любимца Барни вылилась в тщательно скрываемый от посторонних глаз комплекс, голоса родителей не хотели покидать голову, а в груди моментально тяжелело, как тогда — в морской пучине. — Уйма времени позади, а я так и не научился жить с этим, — прошептал Мэтт, бережно сложил фотокарточки в толстый пергаментный конверт и вновь прикоснулся к письму.

«…Бедняга Сэм не представляет, с каким смышленым человеком он дружит, честное слово! Боюсь, что рано или поздно по мере взросления ты задавишь его интеллектом. Этот парниша мне всегда нравился, и я не понимаю, почему твой отец и дядя относятся к нему так настороженно с первого дня вашего знакомства…»

— Потому что Сэм оказался амбициозен, но крайне слаб, — ответил Мэтт и погрузился в воспоминания двадцатилетней давности. Сэм часто предпочитал пропадать на долгое время, но никогда не поступал неуважительно по отношению к другу — предупреждение об отъезде в виде наспех прикрепленной к дверному косяку записки всегда ждало Мэттью по возвращению домой с очередной репетиции, затянувшейся допоздна, но однажды заветной бумаги на месте не оказалось, ровно как и ее автора. Когда телефонные звонки общим знакомым не принесли должного результата, Мэтт не на шутку разволновался. Масла в огонь с лихвой подлил пустовавший шкаф, недопитая чашка кофе возле набитой до отказа пепельницы и отсутствие банных принадлежностей в ванной комнате. Для осознания ситуации оказалось достаточно пары секунд — Сэм сбежал, испугавшись перед Мэттом собственных финансовых трудностей. — Почему ты не хочешь зарабатывать более простым способом? Местным телеканалам нужны такие люди, как ты, в разнообразные коммерческие проекты, — поинтересовался Сэм, когда в далеком 1962 году молодые люди только эмигрировали в Лондон, а удача улыбнулась лишь Мэтту, сумевшему найти общий язык с сэром Блэком, оказавшимся приятным мужчиной средних лет, да еще и набиравшим свою команду. — Потому что ни один уважающий себя артист, даже начинающий, не позволит сделать из себя клоуна, приятель, — совершенно спокойно пояснил Мэтт, а Сэм лишь пожал плечами, так и не решившись признать свое поражение. В конце концов ситуация постепенно начала выходить из-под контроля. Сэм, некогда веселый и трудолюбивый парень, неумолимо скатывался по наклонной. Мэтт надеялся, что другу нужно лишь время, чтобы осознать весь масштаб катастрофы и взять себя в руки, но однажды все надежды Бакера разбились вдребезги об очередной пьяный дебош Сэма, оставшегося накануне Рождества без денег. В тот самый момент Мэтт окончательно забыл, что такое терпение и смирение. — Ты не собираешься вернуться домой? — прямо спросил Мэтт, столкнувшись с приятелем на кухне зимой 1970 года. Графики бывших друзей не совпадали слишком часто, и Мэттью порой мог месяцами не появляться дома, когда в квартире хозяйничал Сэм. В это время он находил очередной повод для кутежа и приводил шумную компанию в двухкомнатную квартиру на окраине Лондона. — Только после того, когда тебя вышвырнут пинком под зад из твоего ансамбля, — гаркнул в ответ Сэм и довольно оскалился, обнажив некогда белоснежные зубы. Дождливыми сырыми ночами Мэтт не находил себе места от множества мыслей, роившихся в голове. Он пытался привести все догадки, помыслы и факты к общему знаменателю для разгадки вопроса, мучавшего его уже десяток лет — почему Сэм не справился с его небольшим по меркам Лондона, но, все же, успехом? Ответ, как выяснилось, лежал на поверхности — Сэм надеялся на быстрое развитие событий и сдулся после первого же отказа потому, что успел связаться с дочерью сэра Блэка, Дженнифер. Отец был вне себя от бешенства и перекрыл потенциальному зятю все возможные рабочие места, связанные с его увлечением музыкой. Дженнифер, вместо того, чтобы поговорить с отцом, ушла в подполье вместе с Сэмом и попала в ту самую компанию, периодически собиравшуюся в вышеупомянутой квартире. — Не удивлюсь, если они прозябают в нищете до сих пор, — прошептал Мэтт, заметив, как в окне дома напротив погас свет. — Хорошо, что все случилось так, как должно было быть. Несмотря на статус и приличный заработок Мэттью так и не переехал в центр города, а остался в знакомой читателю квартире, выкупив ее у прежних хозяев и сделав вполне приличный, но скромный по меркам приходивших коллег ремонт. Мэтт наслаждался одиночеством среди ставших родными бежевых стен, но, гаснувший каждый вечер свет в доме напротив почему-то так и приковывал его взгляд.

«…Папа однажды сказал мне, что боится в будущем увидеть тебя одиночкой, Мэтт. Я не знаю, почему Джон так сильно опасается этого, ведь кроме любви к кому бы то ни было в мире существует множество других интересных занятий, эмоций и чувств. Согласна, что из моих уст это звучит, мягко говоря, странно, но, вдруг, мои слова в чем-то окажутся правильными?..»

Безусловно, женщины занимали неотъемлемую часть жизни Мэтта, но зачастую все заканчивалось тем, что мужчине становилось банально неинтересно с очередной дамой сердца. Отсутствие точек соприкосновения и разные взгляды на отношения и жизнь в целом сделали свое дело — Мэтт просто-напросто боялся доверять и отдавать себя с той силой, на которую, несомненно, был способен. — Нет ничего страшнее осознания, что ты больше ничего не сможешь сделать, — слова сорвались с губ прежде, чем Мэттью успел опомниться, и обрадовался, что никто не услышит его философских изречений. Нет, он не стеснялся этого, но подпускать кого-либо к себе настолько близко день за днем становилось все сложнее.

«…Не хочу утомлять тебя, мой милый мальчик. Что-то подсказывает мне, что ты еще не единожды прочтешь эти строки, а пока… Будь счастлив, слушай свое сердце, но никогда не забывай про разум. С любовью и памятью сквозь года, мама».

Мэтт снял очки и дотронулся до болевшей переносицы. «Кажется, пора прогуляться», — подумал он и, накинув плащ, спустился по лестнице. В почтовом ящике мужчина обнаружил открытку от неизвестного отправителя, и Мэтт принюхался — от бумаги исходил аромат лилий, цитрусов и собачьей шерсти. В памяти тут же возникло заветное окно в доме напротив — ваза с белоснежными цветами, круглый год привлекавшая внимание, плетеная корзина с фруктами и теплый свет настольной лампы, пробивавшийся сквозь полупрозрачные занавески показались Мэтту картиной, знакомой с детства. Не успел он что-либо предпринять, как заметил возле входа в парадную крохотного спаниеля, с интересом смотревшего на него. — Барни? — тихо позвал Мэттью, а собака к его ужасу и приступу небывалого облегчения одновременно приветливо завиляла хвостом, будто подзывая познакомиться. Как только Мэтт поравнялся с щенком, тот радостно взвизгнул и направился к уже знакомому дому. Свет в окне снова погас, и Мэттью понял одно: — Пора наведаться в гости, как считаешь? — пес не ответил, а лишь увлек музыканта в многообещающую темноту гулких лестничных пролетов, за которыми скрывалась новая интересная жизнь.