тишина

Первое, что он почувствовал, — холод. Пробирающий до костей холод. Даже армейские сапоги с шинелью не справлялись с ним. Второе, что он ощутил, — запах сырости, перемешанный с грязью. Этим спертым воздухом было сложно дышать, почти невозможно. Но еще сложнее было открыть глаза. Его веки, казалось, были налиты тяжелым свинцом. Усталость вилась вокруг него черной змеей, не позволяя даже пошевелиться. Шея и спина его ужасно ныли. Парень был привязан к стулу, и провел он в этом положении, скорее всего, не один час. Но все-таки, собравшись с силами, он открыл глаза. «Превосходно», — подумал Эрен. Ведь единственное, что он увидел перед собой, — это мрак. Его окружала липкая непроглядная темнота, которая в дуэте с холодом угнетала его еще сильнее, чем мысли о том, что он так просто оказался пойманным. Так нелепо. Эрен, казалось, слышал биение собственного сердца — так тихо было в этой темной холодной камере. И эта мертвая тишина давила на него, заставляла ныть виски, будто их сомкнули тяжелыми стальными тисками. Но всему приходит конец. Тишину разрушили чьи-то уверенно приближающиеся шаги, и вот уже послышался щелчок — дверь открылась, заполняя комнату светом. В дверном проеме показался мужской силуэт. Эрен прищурился, пытаясь разглядеть гостя, но внезапно на потолке загорелась лампочка, и парень был вынужден прикрыть слезящиеся, отвыкшие от света, глаза. Гостя он все-таки рассмотрел. Жан Кирштейн. Его давний друг. Или недруг. Все это было настолько сложно для Йегера, что он сам не знал, кем теперь приходился ему Жан. — У меня нет слов, — не теряя времени, заговорил пришедший. На нем была офицерская форма и фуражка. Эрен не мог не обратить внимание на форму, ведь всего лишь два года назад Жан был унтерштурмфюрером*. Несомненно, за время, что они не виделись, Кирштейн добился небывалых высот. — Я по-другому представлял нашу встречу, — усмехнулся Йегер, но что-то в его усмешке было до жути отчаянное. Постепенно в его разум приходило осознание того, что это все. Конец. Он — предатель, перешедший на сторону врага. Ему несложно было догадаться, что его ждет дальше. Но Эрен не жалел. Он вполне осознанно сделал свой выбор, он вполне осознанно шел в бой против своих же сослуживцев. И, казалось, он должен быть доволен, что принес пользу выбранной ему стороне, но… — Ты ведь знаешь, что тебя ждет? — эти слова прошлись острым лезвием по самому сердцу парня. Больше всего на свете Эрен боялся услышать их от Жана. Вздохнув, Йегер кивнул и вновь закрыл глаза.

* * *

Ночь. Тихий шепот и шелест травы. Темно. Луна и звезды прячутся за тяжелые тучи. Свет исходит лишь от старого масляного фонаря, который вот-вот должен потухнуть. Но людей, сидящих рядом, это не волнует. Они прячутся в высокой траве, держатся за руки и думают. Каждый о своем. И эта безмятежная, умиротворяющая тишина придаёт спокойствие и тепло двум уставшим и изрядно продрогшим душам. — Тихие здесь ночи. Мирные, — прошептал один. Он посмотрел в зеленые глаза своего спутника. Два омута зеленого (сейчас — болотного) цвета манили к себе, пробуждая желание нырнуть в них с головой. Нырнуть и не возвращаться обратно, в эту безжалостную серую реальность. — Нам надо чаще приходить сюда. Вероятно, это последние наши тихие ночи. — Последние, — согласился Эрен, глядя на Жана. Сейчас он еще не подозревает, что это не просто последние мирные ночи. Это последние ночи, которые они проводят вместе.

***

Эрен помнил, как грубоватые пальцы сомкнулись на его запястье, как Кирштейн уверенным движением притянул его к себе. И целовал. О, как он целовал! Йегеру еще сотню раз снились эти мягкие, но чертовски жаркие, страстные поцелуи, покрывавшие шею, плечи, ключицы, грудь. Снилось, с каким нетерпением Жан стягивал с него одежду, и с каким желанием смотрели на Эрена его янтарные глаза. Все это он помнил хорошо. В ту ночь тишину нарушало тяжелое, сбитое дыхание и тихие, сладкие стоны. Тогда они с Кирштейном были далеко не обычными друзьями. Они были чем-то большим. Пленник не знал, сколько прошло часов. Он потерял счет времени. Хотя, наверное, даже и не находил его в этой темной зловонной камере. Его, как и прежде, окружали мрак и тишина. Ужасно ныли мышцы и хотелось пить. За все это время Эрен не раз вспомнил прошлое. Вспомнил Жана. Нет, не этого Жана, которого он видел сейчас, а другого. Того, с кем вместе вырос, с кем когда-то весело и беззаботно смеялся, не думая о грядущих проблемах, с кем вместе вступил в Гитлерю́генд* и, наконец, с кем когда-то впервые ужаснулся, кажется, в 1934 году, глядя на горящие книги. Именно тогда его взгляд на жизнь кардинально изменился. Он думал, что-то же самое произошло с его другом. Но увы. Через какое-то время в камеру вновь прошел Жан, а за ним — несколько солдат. А дальше — все словно в немом черно-белом фильме. Вот его куда-то ведут. Темные коридоры… Эрен все прекрасно понимал и, кажется, смирился. Просто шел на ватных ногах вперед. Когда его поставили лицом к стене, казалось, мир замер, планета остановилась, солнце перестало светить. Какие-то мгновения для пленника растянулись в вечность. И снова эта пугающая тишина. Нервы натянулись до предела, до боли. Эрен обернулся и среди толпы серых одинаковых лиц он нашел Жана, встретился с ним взглядом. Что-то было странное во взгляде офицера. Или парню это только показалось? Перед глазами вновь стали проноситься воспоминания. Хорошие и не очень. Вот они весело смеются, лежа на смятой траве, а Кирштейн, как всегда, отпускает в сторону Эрена какую-то обидную шутку, но Йегер все смеется. Он счастлив. А вот Жан молча уходит, на этот раз не подавая никаких признаков огорчения и злости — их не первая, но, пожалуй, самая роковая ссора, причиной которой стал абсолютный пустяк. Несмотря на размолвку, он по-прежнему счастлив — милые бранятся — только тешатся. Вспомнив это, Эрен улыбнулся Жану и закрыл глаза. Звуки выстрелов нарушили тишину.