Шестеро за одного

Он приходит на О-сегацу. Его светлые волосы прозрачны в лунном свете, забранные в привычные хвосты, когда он садится под бамбук и выпивает чоко за чоко. Чашечка в руках его видится изящной и неловко хрупкой, когда он салютует под сто восемь ударов. Кацусиро кажется, что каждый последующий удар колокола пронзительнее и выше предыдущего, пока под конец не взлетает в небеса пронзительной струной. Разумеется, все это иллюзия, обман слуха. Но самурай сидит напротив Ситиродзи, пьет до самого рассвета, провожая грехи еще одного минувшего года. Раз в году он навещает квартал удовольствий, и "Светлячок" приветливо распахивает перед ним свои двери, а Юки улыбается, щуря синие, как у отца, глаза. Проводит во внутренний двор, кивнет и легонько поцелует в щеку на прощанье, зная, что утром уже не найдет самурая. Но... если повезет... следующий Новый год они снова проведут вместе. Он приходит на Сецубун. Вздыхая, гремит доспехами, неловко пытаясь устроиться на свежевымытых досках энгавы. И довольно-звонко хлопает себя по металлическим коленям, когда разносится по воздуху многоголосый клич. "Они ва-а-а сото! Фуку ва-а-а ути!" Они вместе слушают простые, чистые рассказы повзрослевшей Комати и смотрят, как теребит шнурок кристалла задумчивая жрица. На столе на одну миску риса больше, и она всегда заполнена доверху. А после гром доспехов раздается над переодетыми в демонов детьми, выбегающими из храма. Кикутие довольно ухает, и Кацусиро ощущает себя как никогда живым, зная, что на следующий год Путь Защиты вновь приведет его сюда, в деревню, где все началось. Он приходит на Хиган. В движение ветра вплетется белый шарф, и лепестки заскользят сквозь распущенные по плечам каштановые волосы. Седина на висках благородна, но она скрыта за волнистыми прядями. Он видит путь, который ученику еще предстоит пройти, но смотрит так, как будто они все еще там, в самом начале их пути, и Кацусиро - лишь восторженный юнец, пораженный добротой и благородством генерала в самое сердце. Домашний алтарь очищен от пыли, хотя владелец дома бывает здесь лишь раз в году, вместо подношения - токкури с саке и пара чоко. Кацусиро сидит на энгаве и провожает день, до тех пор, пока не заполыхает над горизонтом алым заревом пожара ослепительно яркий закат. Прощающееся светило обливает загорелую кожу кровью, щедро выплескивает краску на плащ, там, где вспорол его острый меч. В такие моменты в глазах учителя - мечтательность и спокойствие. И Кацусиро верит, что Комбэй-сама обрел на том свете то, что не сумел найти на этом. Пусть не в деревне, но встретился с ним. Когда Кацусиро прощается с домом, ему чудится, словно он вернулся на несколько лет назад и определенно помолодел сердцем. Он приходит на День младших. Щурится на солнце, следит на развевающимися на ветру флагами с кои-набори. Негромко рассказывает о том, как можно было бы повеселить детей. Ведь мальчик обязательно должен стать мужчиной, но сейчас он может позволить себе быть ребенком. Иногда в игре скрыто куда больше смысла, чем во взрослой жизни, поэтому надо... Что надо, Горобэй никогда не рассказывает, лишь закатывает глаза и потягивается, позволяя собеседнику додумать самому. Эпоха самураев канула в небытие. Смотря на пробегающих детей, Кацусиро думает, кем вырастут они, какие у них мечтания. Ведь и он не всегда мечтал стать ронином. Неужели где-то уже записан путь, по которому они должны пройти? Горобэй щурится лениво, зевает, а после предлагает расслабиться и посмотреть на салюты. В конце концов, каждое мгновение жизни чему-нибудь учит нас, надо только уметь распознать эти уроки. Кацусиро смотрит на расцветающие в темном небе огненные всполохи и радуется, словно ребенок. Как будто не меч и смерти у него за спиной, а флаг с кои-набори. Он приходит на Хина-мацури. Крутится вокруг постаментов с куклами, качает головой, то весело, то удрученно, словно говоря, что вот он бы точно смог построить лучше. Куколка-талисман на рукояти его меча покачивается, а то и весело прыгает. А когда ему надоедает, он устраивается рядом с Кацусиро, щурится, словно важный рыжий кот и жалуется, что доски нынче пошли не те. Про дрова даже упоминать не стоит. Кацусиро смотрит на красивых девочек в кимоно и вспоминает Кирару, Комати и Юки. Вспоминает влюбленный взгляд жрицы, звонкий смех ее сестры, теплые руки владелицы "Светлячка". Вспоминает и отпускает, как унесенную в небо порывом ветра шелковую ленту из прически. Он обязательно навестит их в следующем году. Он приходит на Обон. Узкое лицо и вся фигура - словно отражение его мечей. Суть и смысл. Приговор. На красном незаметна кровь, тени пляшут в свете многочисленных желтых фонарей, плывущих по сизо-синей реке. Кацусиро провожает взглядом огненную дорогу, запахиваясь в широкий плащ. Кюдзо рядом, он молчаливо красноречив, незримый ветер треплет жесткие, как солома, светлые волосы. Иногда Кацусиро хочется услышать его голос вновь, а иногда достаточно и взгляда, такого же, как меч, узкого и острого. Вина отжила себя и ушла из молчания много лет назад. Что до сожаления... Грусть по достойному воину благородна и не нуждается в разрешении. Кацусиро позволяет себе грустить, стоя плечом к плечу с сильнейшим и искуснейшим мечником из всех, кого он когда-либо знал. Это детское восхищение всегда с ним, напоминает, как мало он знает, как много предстоит выучить. Что случайность - это случайность, против нее не поможет никакое искусство. Но сожалеть об этом не стоит, потому что уплаченная цена не кажется великой. По сравнению с тем, за что ее заплатили. Первые лучи рассвета не касаются алых глаз, Кюдзо уходит раньше. А Кацусиро продолжает свой путь. У каждого товарища во взгляде нет терзаний, они спокойны и удовлетворены, так как выполнили все, что задумывали, даже если умерли рано. А приходят сюда... Что ж, Кацусиро им благодарен. Его жизнь наполнена событиями, как глубоководная река, течет она в выбранном раз и навсегда русле, иногда разливаясь, но всегда возвращаясь. Шесть праздников дают его дороге на Пути цель. Шесть людей, которых он видит каждый год, напоминают ему, что однажды они обязательно встретятся. Надо только не торопиться. Надо только подождать.