Исповедь

***

Решил выложить своё мнение на бумаге, дабы не огорчить друга своей критикой на его произведения. Согласитесь, странно читать о себе нелепые сказки. Но друг на то и друг, чтобы его поддеривать. Доктор Уотсон, часто меня веселит тем, как описывает меня в своих рассказах. Странно, что они так всем понравились. Даже королеве. Это лестно, но я предпочитаю правду. Никогда я не мог себя заставить доверять людям… Почти никогда. Но мой друг буквально ловит каждое слово, сорвавшееся с моих уст и выводит из всего свои выводы, далёкие от того несовершенства, коим я являюсь. Безусловно, я стараюсь не обманывать его… Допустим, я всего лишь, не говорю ему всей правды. Но он делает из нашего общения немыслимые выводы о моей натуре. Сознаюсь, никогда я не хохотал так чистосердечно и громко, как в те ночи, когда у меня появлялась возможность прочитать его записки обо мне самом же. Конечно же, я не стану огорчать своего приятеля, можно сказать, единственного добряка, который повёлся на мои «откровения» и не стану развеивать его иллюзии. Пусть себе идиализирует. Если быть честным, мне приятно. Благодаря ему я в своих глазах стал подобием героя мифов и легенд, этаким рыцарем Круглого Стола. Забавно. Не знаю, что за чёрт меня дёрнул сейчас начать писать о себе нечто вроде опровержения его строкам, но, согласитесь, средне мыслящему логически человеку, многое в моём образе покажется странным и иногда даже жутким. Конечно же я никогда не был нелюдим. Иначе как я смог бы легко втираться в доверие к всевозможной шпане и другим милым людям из более престижных слоёв общества? Другое дело, я должен был иногда уединиться, покурить… кальян, выпить виски, расслабиться и подумать над интересующим меня вопросом. Избыток информации, как и её недостаток весьма дурно действует на общий тонус организма. Ох уж этот пресловутый вопрос о чувствах. Он полагает, у меня их нет. Хорошо бы, да не тут-то было. Сентиментальность плавно перетекает в отношения… К дамам, например… Вопрос весьма пикантный. И описывать себя в этом я не стану, как бы любопытно это не выглядело в ореоле дифирамбов, которыми меня воспел мой дружище. Скажу одно. Ни одна из них, за парой исключений не знал, кто я на самом деле. Осмелюсь оправдать свои похождения. Доктору, как и моим многочисленным пассиям, лучше не знать всей правды обо мне. Так, он считает меня асексуальным типом. Я весьма сомневаюсь, что подобные особи существуют в природе, если они не кастраты, конечно. Но, кто его знает? Возможно, если бы я состоял лишь из одной логики? Почему я спрашиваю сам являясь не плохим логиком? Нет, я не асексуал. И даже хуже. У меня с потенцией всё более чем впорядке. И это, проблема всех холостяков. Полагаю, вы понимаете о чём я сейчас. Однако я всячески поддерживаю эту его байку, дабы удержать его от разочарования и падения в его творческом порыве с писателя приключенческого жанра к писателю дешёвеньких бульварных романов, которые читают в основном незамужние девицы, дабы повздыхать над романтическими страданиями влюблённых или дамы солидные, страждущие утонуть бурной страсти. Доктор Уотсон может быть щедр в своей фантазии. В то время как я, на самом деле показался бы всем наглым подонком, скрывающим от своих женщин своё истинное имя, а порой и лицо. И, нет, мне претит такой подход к моей персоне. Неприступность того героя, чьим прототипом я стал мне более по душе. Но подумайте сами, как я могу при своём опасном бизнесе открываться, не собираясь обзаводиться семьёй. Ну да, я не любил и, возможно, не полюблю никогда. Однако моментам близости сей факт никак не мешает. Формирование бунтарского, но скрытного характера, как обычно, ничиналось с семьи. Мой отец был жёстким человеком, он был очень похож на самого доктора Уотсона, такой же рыжий, усатый, бравый, но не солдат, а фермер. Наверно поэтому я позволил себе привыкнуть к нему и даже поощрять его тупость. Матушка, напротив, утончённая брюнетка наполовину француженка, к которой подойти без реверансов было сложно даже за игрушкой. Не будет секретом, что такие люди, если сразу не убивают друг друга, то жизнь их совместная становится невыносимой не только для них самих. Если родители были способны на примирения после всех своих пятиминутных скандалов, то мы, их дети вряд ли от этого получали положительные эмоции. Я их обоих любил, но не выносил непонятно из чего возникшей брани и слишком переживал, забившись в голубятне со своими питомцами. Позже меня отдали в частную школу, чтобы дать приличное образование и там, будучи невероятно чувствительным и ранимым, я научился избегать тревожных состояний, сосредоточившись на любых мелочах. Этому меня научил ещё дома мой брат Майкрофт. Очевидно это была его передовая идея разумно использовать стрессовое состояние. Так, вероятно, я сделал свой первый шаг к дедуктивному мышлению, отвлекавшему меня от тоски по дому, близким и одиночества. Учился я на отлично, потому что другого выбора в скучной школе для мальчиков не было. Но, став студентом, я поддался всем искушениям, которые свалились на меня в образе моего приятеля… лихого повесы и дебошира, титул которого не позволил мне открывать тайну его похождений в юности даже моему лучшему другу, доктору Уотсону. Вот с ним-то мы и прошли огонь, воду и медные трубы. Развлекались с актрисами, цепляли жриц любви на улицах, попробовали кокаин и прочие, не слишком полезные, как утверждает Уотсон, вещества. Благодаря фотографической памяти, учёба мне давалась легко несмотря на богемный образ жизни. Друга моего отчисляли несколько раз, но его отец откупался у преподавателей и мы были неразлучны. Я сблизился с актрисой, позже она умерла от чахотки. Ей было больше тридцати и мы занимались любовью с ней прямо в гримёрке. Адель, между всеми прочими нашими занятиями, научила меня накладывать грим и примерять женские платья. Менять голос и мимику. Красоткой я отнюдь не казался из-за угловатости и высокого роста, но физиономия на тот момент была весьма смазливой. Из-за моей Дарси я и пристрастился к притворству. Я представлял себя хамелеоном и мог наблюдать, прикинув на себя образ любого человека, постигая людскую натуру. От чего ещё больше огорчался и стремился заглушить душевную боль от мировой несправедливости всеми доступными средствами. Вскоре из-за разгульной жизни родители меня ограничили в средствах и я был вынужден приторговывать на стороне всевозможными химическими снадобьями собственного приготовления для облегчения дшевной боли. Думаю, я был рождён стать преступником изначально. Но, кое-что меня развернуло от пропасти на сто восемьдесят градусов и это был морг. Устроившись туда на подработку лаборантом я столкнулся с трупами, отслужившими людям в этом мире оболочками. О, как много от них можно было узнать о том кем они были при жизни! Каждый из мертвецов рассказывал свою сокровенную тайну бытия зацикленному на мелочах юноше и их прошлая жизнь, полная радостей и печалей, болезненно будоражилоего буйную фантазию, которая, как ни странно оказывалась уж слишком близкой к реальным событиям. Люди, якобы умершие своей смертью, оказывается чаще всего пали от руки предательства. То есть отравлены, задушены, чаще всего ради денег или просто, потому что кому-то мешали. С подобным положением вещей при полной не раскрываемости преступлений Скотленд-Ярдом я смириться не мог и, завершив образование, стал частным детективом. Тут начинается самое интересное из всей моей жизни, если опустить дедуктивные расследования и попробовать разобраться в моём характере, принципах, компромиссах, на которые мне приходилось идти, срывах и пустых надеждах на нечто несбыточное. Это можно охарактеризовать одним словом — я бьюсь с ветряными мельницами. Мир не изменить. Но иначе мы с доктором не умеем. *** Сегодня у нас с Джоном зашёл спор. Он считает меня женоненавистником… Нда. Тут должно было бы прозвенеть театральное: «Та-дам!» Мой, кхм, биограф заигрался не в состоянии принять меня не таким, каким он себе меня выдумал. Ему не понравилось, что я отставил себе на память фото той женщины, что меня обставила. Но и мой жалкий, будто бы влюблённый, вид обескуражил. Как ему угодить? Если быть честным… конечно же, только тут, на листке бумаги, так как я не могу разочаровать друга и дать ему повод сомневаться в его писательском таланте. Так вот, я большой поклонник её пения. Слёзы заливают глаза при одном только звуке её голоса. Но никак не воздыхатель от её женских прелестей. Хотя там есть много интересного, но не более, чем она сама. Начнем с того, что эта дама — двойной агент американской разведки. И их с Нортоном брак лишь прикрытие для обывателей. Король — полный кретин. Там слов нет для выражений. Уф! Хоть тут посплетничаю. Надеюсь, эту тетрадь никто не переправит в посольство дяди Сема. То, что мой друг выдумал между нами роман, признак хорошей игры. Моей. Как священник я был настолько убедителен, что бывалая элитная шлю, шпионка попыталась меня не только подлечить от мнимых побоев, но и соблазнить в моём лице самого Папу Римского. Вот оно дьявольское женскоге коварство. Не стану описывать тот момент, когда мы с ней сошлись в поцелуе. И, похоже, мой опыт сыграл со мной дурную шутку. Так священники не целуются. Тем более католические… я не знаю наверняка, но предполагаю, сделав выводы из возмущения в её взоре. Вот так я и проиграл этой женщине и сто раз перекрестился, когда узнал, что она покинула Туманный Альбион. Из всего этого мой друг накропал романтическую балладу. Я почти не сопротивлялся. Пусть так и считает, с меня не убудет. Знал бы он кто меня на самом деле волнует, то не писал бы в «Медных Буках» нечто вроде этого: « Что же касается мисс Вайолет Хантер, то мой друг Холмс, к крайнему моему неудовольствию, больше не проявлял к ней никакого интереса, поскольку она перестала быть центром занимающей его проблемы, и сейчас она трудится на посту директора частной школы в Уолсоле, делая это, не сомневаюсь, весьма успешно. » Не знаю по каким критериям мой любезный друг определяет кем я интересуюсь, а кем нет, но проницательным его не назовёшь. Кстати, не плохо посетить Уолсол. *** Не знаю с чего он взял, что я страдаю педантизмом в одежде? Да, я ношу охотничью двукозырку. Однажды на королевской охоте всучил мне её мой брат. Я был восхищён тем, что сей картуз хорошо держится на голове во всех случаях жизни. Если бы не редкие выезды в свет, я бы её не снимал вовсе. Не замечал пока не прочитал о себе, что так часто волную своего друга Джона кипельной белизной ворота своей ежедневной рубашки и манжет. Может быть он холост не совсем по той причине, о которой говорит? Нет… скорее всего это лишь его банальная зависть. Миссис Хадсон чаще перебирает мои рубашки, чем его. Эдипов комплекс. Неужели он не замечает, что большую часть своей жизни я просиживаю в пабах с матросами, попрошайничаю или ошиваюсь на доках. Мой рваный свитер он как-то не слишком подробно описывает. Он одёргивает меня, когда я, по его мнению, как старик начинаю брюзжать на житейские темы. Вот и сейас бы мы с ним спорили будто моя мать с отцом, отстаивая личное мнение касательно пристрастий в одежде. Чувствую, следует оправдаться. Я тщательно подходу к чистоте своего белья и его идеальному виду по одной простой причине. Мои клиенты больше доверяют собранному человеку с безупречным видом. *** Я и Вайолет. Всё очень просто. Мы оба независимы, оба любим своё дело и оба наслаждаемся общением друг с другом. Если бы не наша независимость, мы могли бы сойти за пару. Именно мисс Хантер та девушка, кому хорошо известно кто я и каков я. Джон не замечает моих отлучек по ночам. Для него я в данный момент шпионю за преступником. У моей девушки карьера пошла в рост и она проживает в небольшом, но уютном особнячке, стоящем на отшибе. За нами никто не следит, горничной у неё нет, мы предоставлены сами себе и нас это устраивает. Я действительно сразу отметил в ней живость ума, целеустремлённость и отвагу. Такие женщины вызывают восхищение. Феминизм меня не пугает, напротив, развязывает руки и дарит нам свободу выбора. Моя записная книжка незаметно превратилась в альбом для дружеских шаржей доктора Уотсона. Портрет Джона получился, далеко не дурственным. Может мне тоже, как и он, попробовать себя в искусстве и начать зарабатывать на иллюстрированных историях с Джоном в главной роли? Хорошая идея. Продам патент американцам. Думаю, что будущее за подобными «говорящими» картинками. Рыжие усищи моего друга делают его похожим на Бисмарка… И шевелятся, как у таракана, когда он стискивает зубы от негодования. Злобно я о нём пишу, согласен, но он меня в данный момент бесит. Он сидит, насупившись, в кресле напротив и время от времени пытается взглядом пригвоздить меня к стене, в то время, как я невозмутимо его рисую, пытаясь изобразить на своём лице усиленную работу ума, не важно над какой проблемой. Джон, в свою очередь, тоже вроде бы, занят важным делом — в сотый раз чистит свой револьвер. Так рьяно, будто собирается из него по мне палить. Он заметно обрадовался моему пустому занятию, хотя даже представления не имеет, что я обсуждаю его сейчас со своей записной книжкой. Опасается, что, когда он отвернётся, я стащу из укромного места жестяную коробку с шприцами и опиатами, устроив себе тем самым праздник небытия. Не стоило мне лгать ему в своё время, что это моё единственное развлечение в дни вынужденного простоя и скуки. Теперь этот цербер охраняет мою душу от низвержения в ад. Тем не менее, рассказывать ему о своих болячках, приобретённых в начале моей детективной карьеры из-за не правильно рассчитанной траектории летящей пули, мне настолько неприятно, что лучше уж я перетерплю положенные физические страдания, корчась от боли на полу спальни и вгрызаясь в угол подушки, чтобы меня не услышали. Унизительно быть уязвимым. Пусть лучше заблуждаются. О! Миссис Хадсон несёт почту и я почти уверен, что там есть нечто, что отвлечёт нас от дальнейшей пантомимы «лис и кролик». Моя записная книжка незаметно превратилась в альбом для дружеских шаржей доктора Уотсона. Портрет Джона получился, далеко не дурственным. Может мне тоже, как и он, попробовать себя в искусстве и начать зарабатывать на иллюстрированных историях с Джоном в главной роли? Хорошая идея. Продам патент американцам. Думаю, что будущее за подобными «говорящими» картинками. Рыжие усищи моего друга делают его похожим на Бисмарка… И шевелятся, как у таракана, когда он стискивает зубы от негодования. Злобно я о нём пишу, согласен, но он меня в данный момент бесит. Он сидит, насупившись, в кресле напротив и время от времени пытается взглядом пригвоздить меня к стене, в то время, как я невозмутимо его рисую, пытаясь изобразить на своём лице усиленную работу ума, не важно над какой проблемой. Джон, в свою очередь, тоже вроде бы, занят важным делом — в сотый раз чистит свой револьвер. Так рьяно, будто собирается из него по мне палить. Он заметно обрадовался моему пустому занятию, хотя даже представления не имеет, что я обсуждаю его сейчас со своей записной книжкой. Опасается, что, когда он отвернётся, я стащу из укромного места жестяную коробку с шприцами и опиатами, устроив себе тем самым праздник небытия. Не стоило мне лгать ему в своё время, что это моё единственное развлечение в дни вынужденного простоя и скуки. Теперь этот цербер охраняет мою душу от низвержения в ад. Тем не менее, рассказывать ему о своих болячках, приобретённых в начале моей детективной карьеры из-за не правильно рассчитанной траектории летящей пули, мне настолько неприятно, что лучше уж я перетерплю положенные физические страдания, корчась от боли на полу спальни и вгрызаясь в угол подушки, чтобы меня не услышали. Унизительно быть уязвимым. Пусть лучше заблуждаются. О! Миссис Хадсон несёт почту и я почти уверен, что там есть нечто, что отвлечёт нас от дальнейшей пантомимы «лис и кролик». *** Вампиры! В Суссексе… Я бы тоже загорелся взором, если бы верил, что хоть один из них существует. Хотелось бы побыть Джоном хотя бы один миг. Однако, проза жизни всегда опускает на пятую точку, не позволив воображению воспарить. На самом деле я люблю романы Брема Стокера. Но Джон никогда об этом не узнает. Иначе весь кураж от образа «Отлаженного Механизма» растворится, как мираж в пустыне и я стану обычным подобием героев Эдгара По. Хотя, признаюсь, он весьма не плохой романист и я однажды им основательно зачитывался. «Дракула» стоит у меня в спальне на этажерке в переплёте под названием «Тысяча и один признак трупного окоченения». Думаю, хирург в подобные дебри не полезет, ибо знает этих признаков больше тысячи. Если, конечно, само количество этих признаков его не насторожит. Когда я делал тиснение на кожаном переплёте, ничего умнее в голову не приходило. Сейчас мы едем в поезде по пути в «страну вампиров». Хорошо бы сама вампирша не оказалась банальной умалишённой. Завидую невинной простоте и наивности Джона, у которого глаза горят в предвкушении ещё одной истории в стиле братьев Гримм. Ну, а что от него можно ещё ожидать, если военный хирург держит под кроватью доску для вызова духов умерших… Интересно с кем он бред беседует по ночам? Двумя словами — медиум-натуралист. Парадокс. Надеюсь, когда он найдёт себе подругу жизни, на эти занятия ему отвлекаться будет не досуг. *** Снова убеждаюсь, что моё решение никогда не жениться и не заводить детей верно. Мы возвращаемся в Лондон в глубокой печали. Как я и полагал, вампиры в Суссексе не водятся. Бедный малыш! Не тот кроха вызывает во мне сочувствие, чья матушка оказалась добросердечной самоотверженной женщиной. Но тот, чьё самолюбие не сумело смириться с соблазном избавиться от конкурента лёгким и изобретательным способом. Наконечником, пропитанным ядом. Мой карандаш часто ломается, вероятно я волнуюсь. Джон в своих записках всегда замечал, что мои руки несколько нервозно устроены. Но я стараюсь делать вид, что не замечаю слёз моего впечатлительного друга, сидящего напротив и делающего вид, что изучает окрестности. Тем не менее, всё в семье моих клиентов закончилось вполне благополучно… По крайней мере до тех пор пока старший мальчик не проявит агрессию и свой исключительный интеллект снова, но уже на других, окружающих его, людях. Закономерность бытия. Вайолет, не имея возможности иметь детей, отдаёт всю себя, без остатка, подопечным ребятишкам из её школы. Вероятно, в том, что нам вместе достаточно комфортно оставаться в подобных отношениях и есть наше основное предназначение. К тому же, мне достаточно капризного племянника, сына Майкрофта, который «добивает» нас с братом просьбой купить ему пони на день рождения. Ни за что! Увольте, не желаю потом просыпаться ночью в холодном поту от кошмаров. Яркие картины окровавленной детской головы под копытами маленькой, но всё же лошадки, жуткое зрелище даже для меня. Нет, дети слишком большая роскошь… *** Камин освещает гостиную тусклым пламенем тлеющих поленьев. Джон спит под безумный скрежет моей страдивари. Бедолага. Но он привык и это означает, что нашу дружбу не разобьёт теперь даже цунами о скалы бытовых проблем. Почему я снова взял в руки эту тетрадь? Хотел записать ноты, чтобы не забыть, сложившуюся в уме, мелодию. Из насилия над скрипкой и создаваемого при этом ею хаоса звуков иногда выстраивается вполне приличный шедевр…