near you

Кросс смотрел на небо. Небо смотрело на Кросса и роняло железные слёзы. Когда-то капитан успевал молиться. Неосознанно, едва шевеля губами в рацию на плече, словно ангелы могли ответить с того конца. Роберт не знал, но на его каждые три слова приходилась одна людская смерть. Шёпот сменялся криком, тишина в голове — кровью, и рык чудовищ холодил сердце и парализовывал тело. Когда-то капитан молился часто, но у него не было времени считать. Что слова, что трупы на заражённых улицах. Теперь Роберт больше никогда не смотрит на небо. Небо же не видит Роберта из-за розовой пелены бесполезного «Кроветоксина». - - - — Я виноват перед тобой, — говорит Алекс Мерсер, и в его голосе хрусталью звучат невыплаканные слёзы. — Перед всеми вами. Командир молчит. Он вспоминает, как давили танками толпы зомби и как солдаты отстреливали ещё живых, едва заразившихся людей… — Я сделал страшную вещь и хочу всё исправить. Нельзя допускать атомную бомбардировку, ни в коем случае. …как Охотники откусывали чужие головы как кусок морковки, как в вертолёты летят машины, брошенные гидрой… — Мне нужна помощь. Мы с тобой заодно. Помоги мне прекратить всё это. Пожалуйста. …как сгребали на баржи тонны трупов мужчин, женщин и даже крохотных младенцев, только что появившихся на свет… — Прости меня. Как умеешь — прости. Чудовище утыкается ему в грудь. Широкие плечи сотрясаются от беззвучных рыданий. Кросс не помнил, когда последний раз мог плакать так же. Алекс чувствует вокруг себя тёплые руки в чёрных перчатках. В глазах окончательно мутнеет от солёной влаги, и хочется выть вникуда до сорванной заживо глотки. — Прощаю, — говорит Кросс, хотя любой другой на его месте простить не в силах. - - - Мерсеру тяжело. Гораздо тяжелее, чем всем бойцам Чёрного Дозора вместе взятым. Они точно знают, за что сражаются и не бегают туда-сюда, чтобы по кусочкам собрать свою память о прошлом и настоящем. Мерсер в ужасе, и в первую очередь — от самого себя. Все эти его мутации и способности он бы с радостью променял на каску и винтовку, потому что у солдат есть душа и сердце, а у него нет. Их с успехом заменяет совесть. И она порой так дико его жрёт, что Прототип двадцать три раза кидался с Эмпайр Стейт Билдинг об асфальт. Не помогало. Вирус собирался заново, и Алекс думал, что это совесть скрепляет обратно его чёрные ошмётки в единое целое. - - - Роберт всегда знал, что умрёт не напрасно. Ну, или не умрёт вообще. На самом деле, это как посмотреть. В любом случае, теперь не ему доводить до конца эту войну. И он может лишь с улыбкой наблюдать, как далеко от Манхэттена взрывается некогда обещанная ядерная бомба. - - - Мерсер ненавидел кладбища. Выскобленные зелёные газоны с абсолютно одинаковыми белыми крестами. Ясное дело, перед гибелью все равны, но единственный человек, простивший его за всё, заслуживал как минимум пятиметрового памятника. Возможно, когда-нибудь Кросс мог бы стать ему отцом. Или старшим братом. Кем-нибудь, кто был бы всегда рядом и не боялся. — Я лягу на дно, — тихо обещает надгробию Прототип, — сменю внешность и буду жить обыкновенно. Больше никто и никогда не услышит об Алексе Мерсере. Он причинил всем слишком много боли, которую не искупишь и тысячелетием покаяний. И он действительно исчезнет на несколько лет. Поэтому и не узнает, что его одинокий цветок давным-давно пропал из-под креста. - - - — Я не люблю розы, — слышит Мерсер за спиной — и оборачивается, хлебнувши острой пустоты всей своей грудью. Чутьё подвело, но, разумеется, он должен был догадаться. — Я учту, — хрипит Алекс, и больше никакие силы на свете не могли вырвать капитана из его рук. Никакие. И никогда.