Поперечное сечение

«Будет больно...» Полный мех макового молока, притупляющего боль, дали ей молчаливые сестры. Белая жижа противна на вкус, но так желанна в момент нестерпимой муки. Пока "сестры" отдыхают, Талиса вынимает пробку и сливает половину содержимого в отхожую яму. А остатки смешивает с козьим молоком. Чтобы видеть, то зачем пришла. Талиса протирает лезвие пилы грязной ветошью, впитавшей в себя столько крови, что не счесть. Пропускает мимо ушей брань, очень уж похожую на скулеж кастрированного пса. Стоит приступить к делу, как ей достается ушат проклятий и недобрых пожеланий. Если бы слова имели силу, Талиса давно загнулась бы под гнетом насланных несчастий. Но слова отскакивают, не задев. Пила утомительно стонет. Человек рвется из хватки "сестер". Бесстрастное выражение лица таит под собой нечто, что должно было напугать саму Талису. Однако она прислушивается к затухающему потоку бранных слов. И втайне надеется, что рано или поздно они омоют своими зловонными водами то, что поселилось в самом темном уголке ее сути. Того, кем стала. Закончив и оставив спасённого на молчаливых сестер, она роняет край ветоши. Пропитанная новой кровью, та теперь болтается на поясе. Глаза Талисы устремляются к мужчине, привалившемуся к разбитой телеге. Его лицо скривилось от боли, но он держится, как человек, бывавший в передрягах. Темный жадный взгляд падает на его вспоротый живот, из которого вылезли внутренности. Мужчина зачем-то пытается затолкать все назад, будто это ему поможет. Удивительные вещи таит в себе человеческое тело. Если развернуть кишки в длину, на сколько лиг протянется этот склизкий червь из человеческого чрева? Талиса делает шаг навстречу мужчине, соблазненная его видом. «А после резни северяне пожирали тела убитых». Нет. Не северяне. В тот раз Талиса только слизнула капельку крови. И даже если бы сжевала кусочек плоти, то выплюнула бы сразу. Есть границы, которые нельзя переступать, как бы велико не было искушение. Но когда голод накрыл Волантис, ей иногда приходили невольные мысли: она смотрела на людей в глубокой задумчивости и обнаружила, что надушенные ароматическими маслами люди на самом деле пахли совсем как животные. Ее донимает теперь вопрос: сможет ли она когда-нибудь одолеть грызущий ее голод? Голод никогда не оставляет ее. Как будто он что-то изменил в сознании, перевернул мировоззрение или превратил ее в зверя, затаившегося в человеческом обличье. Ее старый отец как-то промолвил: «Одних голод убивает, других делает сильными. И есть третьи. Их не очень много, но они существуют. Голод извращает в них все человеческое, они становятся одержимы, жаждут боли и крови. Это звери под людскими личинами. Они порождают много зла и способны на самые ужасные поступки». Талиса не верит в существование зла, потому что не верит в существование добра. И не считает себя ни сильной, ни слабой. Быть может, ее желания безумны. Ей кажется, что в них нет ничего особенного. Возможно, она какая-то неправильная. Заблудившаяся в лабиринте потаенных желаний, сбившаяся с проторенной дорожки. Так будет точнее. Она берет свое, но и приносит пользу. Борется с хаосом вокруг, жаждет навести порядок, такой, каким она его видит. Ее силы воистину ничтожны. Но пока Хаос, как зараза, быстро расползается по миру гангреной, Талиса выслеживает его. Инстинктивно преследует, как добычу. Робб Старк, Сеятель Хаоса, пришел на юг, чтобы взрастить семена разрушения. Перешагнул недозволительную черту. Позволил себе то, что она не могла позволить себе, даже если бы очень захотела. Пройдя лишь несколько шагов дальше, она находит следующего несчастного, что стал жертвой эгоизма короля Севера. Она уверенно стаскивает с него кожаный сапог, удовлетворенно отмечая темную кожу конечности. Привычным отточенным движением перетягивает ногу веревкой. И все начинается по новой. «Она будет гнить дальше, если не отрезать сейчас». Паника застилает светлые по-вестеросски глаза. Человек дергается в руках молчаливых сестер. Пытается скинуть цепкие, привычные к сопротивлению женские руки. А потом. Потом его нога культей лежит на траве как чужая. Ни пошевелить ею. Ни встать. Но чего стоит нога по сравнению с жизнью, от которой мальчишка по неразумению едва не отказался? Протянул бы он день, может, и два, неважно. Итогом была бы мучительная смерть с устойчивым запашком гнильцы. Нога его, мертвая, ни к чему не годная, завела бы его прямиком в могилу. Сколько раз уже такое было? Зараза чернильными мазками растекается по телу жертвы, затрагивает чресла, отчего они смешно скукоживаются, а после перекидывается дальше. Вот тогда можно смело отрезать половину тела. Да, только не бывает половинчатых людей. Таким нет места в этом мире. Но если бы кто сшивал половинки двух разных людей, чтобы из двух раненых получился один целый, Талиса была бы рада предложить свою помощь. Она не понаслышке знает: нельзя пришить человеку не только чужую часть тела, но и чужую жизнь. Заставить дочь знатного отца заниматься шитьем, музыкой, танцами и всем тем, чем дамам положено заниматься. Невозможно. Даже дышать от этой мысли почти невозможно. Талиса оттягивает туго затянутый ворот, пытаясь освободить невидимую удавку, с шумом вдыхает смрад смерти и дыма. Привкус гнили настойчиво протискивается в дыхательные пути вместе с отравленным воздухом. Талиса знает, чем такие издевательства обычно заканчиваются: доселе послушная дочь аристократа однажды почувствует себя распластанной на невидимом поле боя с гниющей раной, на самой важной части ее естества. Ее жизнь вспорота ржавым тупым мечом врага. Врага, укутанного в яркие тряпицы на слабое обрюзгшее тело, преданное лишь гедонизму. Ее несчастное существование, тем временем не подающее признаков жизни, чернеет и пахнет хуже, чем отхожее место. Наблюдая, как гниение раскидывается по всем аспектам ее существования. Она однажды решает ампутировать себя от семьи. «Ваши люди не мои, милорд». Должно быть, выглядит она теперь ужасно. Вся в крови и грязи. Она устало стирает пот со лба, измученная потугами оставаться ласковой. Притворство утомляет ее больше, чем медленное распиливание костей. Ей бы помыться, но проделанная работа приносит ей удовлетворение. Она чувствует себя живой и не хочет смывать это ощущение. Лучше быть живой, чем мертвой. Срезать поперек все человеческое, но продолжить дышать. С лицом, запятнанным кровью и грязью войны, с растрепанными, словно у дикарки, волосами и в испачканном платье она кажется себе красивой. В тысячи крат красивее, чем если бы облачилась в шелка и драгоценности, аккуратно уложила волосы и надушилась цветочными духами. Нет, ее руки пропитаны кровью, волосы — дымом костров, платье — смертью. Тень войны маячит перед глазами, оглаживая тех, кого Талиса убаюкивает ласковыми руками, речами, льющимися весенним ручьем. А за мягким взглядом притаилась голодная пасть: жадная, вечно разинутая и готовая принять новую порцию страданий. Она давно нарушила людские правила. Ей известны настоящие правила жизни и смерти. Мертвые не чувствуют боли, поэтому ее подопечные будут жить. А если нет... Если смерть все же обглодает их кости, Талиса увидит хотя бы предсмертные муки. Она утаивает свои пристрастия. Научилась кривиться в отвращении и казаться грустной и уставшей. Молчаливые сестры кивают ей понимающе и следуют от одной жертвы к другой, даже не догадываясь о том, какого это — чувствовать погружение зубьев пилы в тела раненных. Куда этим вчерашним шлюхам до Талисы? Она так искусна в своем деле. На миг заглянет в зияющую рану, коснется невзначай беззащитной плоти в поперечном сечении. Кровь на руках горячая, тянет погрузить в нее замерзшие руки и закрыть глаза, представив огромную кровавую реку горячей крови. Как было бы сладко в ней купаться. Кровь бежит по зеленой траве багровым ручьем, своим собственным путем. Если приглядеться, можно увидеть тайный рисунок, способный поведать секреты о том, какие превратности судьбы привели человека в ее колдовские нежные руки. «Парню повезло, что ты здесь оказалась». Тележка движется вперед. Она заправляет прядь за ухо и разглаживает замызганный передник. Она идет за войной, туда, где пирует смерть и ее дети — падальщики. Она идет туда, где почувствует себя на месте. Туда, где безнаказанно и без опасности для собственной жизни погрузится в таинство безумия. И никто не упрекнет ее в дурном. Изредка, но ее даже благодарят. Благодарят за боль и увечья. Некоторые считают ее спасительницей, хрупкой женщиной, вынужденной столкнуться с уродством войны. Храброй защитницей для умирающих солдат, не жалеющей усилий и времени в борьбе за их жизни и во имя всеобщего блага. Робб Старк предлагает ей разделить с ним путь. Обещает красивую жизнь королевы. Обещает, что ей не придется видеть несчастье и боль. А знает ли он, что сам является источником бед? Сделать выбор просто.