Через моё небо к твоему дому

Вдох-выдох-вдох. У Ынсу между пальцев сизый дым от раскуренной «мальборо», на шее жуткие лиловые синяки — следы от пальцев старшего коллеги прокурора Со Дончжэ. Ещё чуть-чуть, и она была бы мертва. Цена правды иногда так непростительно высока. Ынсу глотает воздух. Кубическими метрами вдохов сразу в легкие. В носу щиплет. До слёз в горле. Небо пахнет высотой и недостатком кислорода… Она расстрепанная и грустная. Не может унять дрожь. Горько улыбается. Жадно дышит. Сердце едва ли не снаружи. Из грудной клетки выпрыгивает. Подойди ближе. Протяни ладонь. Забирай. Сигаретный дым сладкий, когда в сдавленном горле противный ком застревает. Без возможности проглотить, перевести дыхание и отмыться. Мир её очень любит. День ото дня снова и снова купает и пачкает в себе. Ынсу идет домой в чужом свитере под горло, из-под которого темнеющие пятна на шее не видны. Спасибо прокурору Хван. У Ынсу в браузере телефона десяток закладок в избранном со статьями о взятках в прокуратуре Сеула, о мертвом спонсоре и об обещаниях Хван Шимока найти убийцу. У Ынсу слабость. Ноги подкашиваются, стоит немного расслабиться. Кожа на шее горит, всё ещё ощущая невидимое давление ладоней слетевшего с катушек Дончжэ. Глупая. Сама же сознательно провоцировала. Жизнь свою на кон и душу в жертву, чтобы исключить из списка подозреваемых одного. Ынсу барахтается, захлебывается, почти тонет, но не получает ничего, кроме свитера (блядского мягкого свитера, который неприлично вкусно пахнет стиральным порошком и его одеколоном). Твою мать, и чего она так упрямо ждет? И не надейся. Благо, что впустил и разрешил переодеться. Доползти бы сначала до метро, потом до дома, рухнуть на кровать и набрать никому ненужное: «Спасибо за свитер». Ынсу почти умерла. Смотрит на себя будто бы со стороны, мнется, тянется, но сделать ничего не может. Ей бы исправить чужие ошибки, сдвинуть дело с мертвой точки, оправдать отца. Ей бы притронуться, найти прореху в броне меж ребер, задеть за живое. Она косится в сторону кабинета прокурора Хван весь день, глазами ищет его неосознанно (должно же быть хоть что-то живое в нём). Где-то в параллельной Вселенной Ынсу не утонет, намертво задраив трюмы, не пойдет на дно, задыхаясь в своем слишком родном одиночестве. Где-то в параллельной Вселенной она будет спасена. Она покрывается пылью в этом неправильном застывшем мире. Теряется в толпе, блуждает в потемках неразгаданного, вовремя не высказанного. У Шимока едва уловимо уголок рта дергается, и Ынсу как рыбка ловится на крючок изгиба его губ. Мгновенно.  — Ты снова что-то натворила? Снова? Как обычно на полуслове оборвет и попросит свалить. Ему не интересно, отчего он внутри у неё надежно впаянный, отчего у неё паузы в пульсе, бессонница и ноющая боль в груди. Он свободный от любых чувств, и она на всё готова, лишь бы научил быть такой же эмоционально мертвой. Ынсу охрипшая от долгого молчания поздно вечером в доме одинокого взрослого мужчины смело заявляет, что, когда рядом он, беспокоиться не о чем. Он всё равно к ней не притронется. Ни за что. Докажи, ну докажи обратное, прошу. Ну же… У Ынсу губы жжет, пока Шимок судьбу её переписывает жадным поцелуем и руками, не умеющими обнимать, на затылке в её волосах путается. Удерживает, не позволяет отодвинуться, перевести дыхание, глотнуть раз другой спасительного и протрезветь. Ынсу в добровольном плену не сопротивляется. Доигралась. Попалась. Как рыбка на крючок. И плевать на всё правды и неправды. Ынсу выживет… Только сейчас не за что ухватиться. Разве что пальцами за его свитер…