Снег так мерзко скрепит под чекистскими сапогами

Снег так мерзко скрепит под чекистскими сапогами, а может это лишь кости погибших в лагерях. Маленький и худощавый он бредет  вдоль высокого забора, обнесенного колючей проволокой, закутавшись в свою шубейку, сшитую из лоскутов наскоро. Лицо искажено в угрюмую гримасу. Красные от холода руки тянутся под шубейку, доставая серебряную папиросницу из внутреннего кармана, на которой красуется царский герб - двуглавый орел. Она досталась ему еще от деда. До революции такую можно было за дорого продать, а теперь можно было сменить роль палача на жертву и переехать в развалившиеся гнилые бараки, где тысячами, как проклятые, день ото дня оставляют жизни забытые Богом люди. Приоткрыв с трудом челюсть зубами хватает самокрутку зубами.Дрожащими руками чекист прикуривает от спичек слабо горящих на ветру, пламя которого обжигает ладони, и мысль: "Курение давно уже никого не убивает", как усыпление своей совести, побрел вдоль забора, поглубже укутавшись в свою шубейку. За бесконечной проволокой рядами стоят почерневшие от старости полуразвалившиеся бараки с щелями, в которые не то, что крыса пробежит, огромный кулак без проблем пройдет. Именно в таких небольших избушках теснятся сотнями заключенные. Скрипящие проржавевшие кровати в два этажа толкаются между собой локтями, словно в душной маршрутке. Между ними с трудом протискиваются заключенные, потерявшие свой человеческий вид вместе с весом. На каждой койке старые изорванные матрасы - пристанище злобных клопов и другой кусающейся нечисти. Но внутри никого нет, хотя солнце уже давно сокрылось за горизонтом, оставив лагерю лишь мрак. - Пошел, - раздаются раздраженные голоса чекистов вдалеке. - Идем, начальник, идем, - в ответ, скалясь , раздаются крики. Резиновые башмаки пинком загоняют людей, если их так можно назвать. Осунувшиеся. В тонких лохмотьях неподходящих для зимы. Из их боков выпирают кости, лица высушенные, рубахи изорваны, а моль почти доела шубейку счастливчиков, на стопах нет валенок, лишь тряпки, которые скрывают обмороженные пальцы, в глазах ни капли злости: не хватает на нее сил. Как баранов их по баракам разогнали после трудового дня. Все в одном порыве валяться на кровати и засыпают, но лишь один не спит. Под матрасом ищет молодой человек зашитую бумажку, маленький уголек и в тишине ночной писать продолжает:Засыпай, чтобы утром проснуться, Вновь ощущать солнца едкий свет. Засыпай, чтобы не просыпаться, Даже если за окном рассвет. Вдруг раздается хриплый голос с верхней полки:-Чего не спишь?  Молодой человек поднимает уставшую главу, видит опухлое от голода лицо и красные глаза, глядящие сквозь темноту.   -Я поэт, - ответил он и сквозь силу слабо улыб ается.-Можно прочесть?  - тянет свои костлявые пальцы к соседу.-Конечно, - протягивает вверх клочок бумаги. Нежданный знакомый вдруг исчезает, однако через несколько мгновений вновь появляется с протянутой рукой, в которой, кроме бумажки, красуется маленький кусочек сахара.-Прекрасный стих, да боюсь завтра не проснусь, нет сил больше за жизнь цепляться и стар уже, - прерываясь на кашель, хриплым голосом он произн осит.-А сколько вам лет? - интересуется юноша, принимая награду за свое творчество.-Сорок два. -Сорок два? - удив ляется он, задумчиво посасывая сахар, который кажется ему вкуснее, чем самый сочный кусок отбивной свинины на свободе.-Да, а сейчас меньше шестидесяти никто не даст. За что такое наказание нам дано? -Не стоило нам свергать царя, - угрюмо бурчит юноша.- Сколько тебе лет, чтобы речи такие твердить? - сердится незнакомец.- Двадцатый год, - как б ы стыдясь своего возраста отвечает он.-Чертова советская власть. Такой молодой, а даже пожить не успел как сюда попал, - печально произн осит и затихает. Тишина, прерываемая свистом разыгравшегося морозного ветра.-Подъем, - орет грозно кто-то в начале барака, и четверо поганых чекиста в своих теплых шубах идут по стройным рядам кроватей, скидывая всех кто уже мирно спал.Молодой человек , быстро спрятав свой стих под подушку, подрывается, однако рядом с ним с соседней кровати падает старик в изорванной шубейке: лицо белое, как лист, даже во тьме хорошо проглядывается,  на пальцах всего по три пальца осталось, видимо, от голода откусил или отморозил во время работ, ведь никаких варежек им никто и не думал выдавать, потому что им самим не хватает. - Вставай, скотина, - орет чекист на старика, у которого нет сил встать. -Встаю, - хрипит в ответ он, сквозь непрерывный кашель, стараясь из последних сил подняться, но без успехов. -Поднять, - кри чит грозно таким же, как он, вершителям приговора. Тут же подбегают двое и, подхватив за подмышки, ставят старики на спички-ноги.Старик шатается, но юноша, сделав шаг к нему, дает возможность устоять ему.-Спасибо, - хрипит в благодарность. - Как звать тебя?-Павел, - протя гивает костлявую руку молодой человек для рукопожатия.-Николай, - жмет тот протянутую ему руку.Толпу выв одят под конвоем из нескольких чекистов. Истощенные и голодные то ли люди, то ли привидения в лоскутах тканей бредут в лютую сибирскую стужу, скрипя снегом и костями погибших товарищей. Кто-то падает, но покинуть ему этот мир не дают, черти-чекисты поднимают их и те идут дальше. Дойдя до маленького темного барака, толпа перестраивается в струю и по одному исчезают в небольшой черной двери, но тут же появляется с куском, так называемого, хлеба, приготовленного из лохмотьев, сажи, и другого кала. Есть его нормальному человеку было бы невозможно, но только не обезумевшему от голода заключенному. Когда все получили свой ломоть, то толпу увели обратно в барак. Вновь все улеглись на кровати, кто-то быстро уснул, согреваясь теплотой своих желудков, а кто-то наконец-то смог спокойно умереть. Мертвая тишина застыла в ночи, однако лишь Павел не спит, прижав к сердцу кусок поганого хлеба. Лежит, прислушивается, выжидает момент. Вдруг резко встает, как мышь тихо, пробирается к выходу, чуть дверь приоткрыв, оглядывается вокруг: никого. Стараясь не шуметь скрипом своих костей, про ходит за барак, никем не замеченный, где его уже ожидала маленькая черная фигура. Подойдя к ней ближе Павел приглядывается и узнает ту самую маленькую девочку, с которой ему удалось подружиться в одну из таких же, как сейчас, мерзкую ночь. Услышав писк, который было принял за крысиный, но что-то в нем выдало сомнение, и он, набравшись смелости, отправился оглядеться, найдя за бараком эту маленькую девочку. Ее родители были преданы суду и вывезены в один из лагерей смерти, оставив сироту без средств к существованию.Девичье лицо изъедено какими-то паразитами ужасая не привыкшего к такому человека. Кроткие блестящие жаждой жизни глазки блестят в темноте, словно совиные, и глядят с надеждой, что очередной кусочек хлеба продлит ее жизнь еще на несколько мучительных часов. Слабенькое тельце полностью скрыто за шубейкой - единственное, что ей осталось от отца. Павел протягивает ей кусок черствого хлеба, она быстро берет его, прячет под свою шубку и что есть силубегает, а поэт, вернувшись в барак и оставшись никем не замеченный, ложится в свою ледяную кровать, согреваясь воспоминаниями о слабой девичьей улыбке, которую он успел разглядеть во тьме. Хочет уснуть, но завывающий внутри ветер не дает сну прийти в обитель ада, однако поэт вскоре засыпает в последний раз, забыв о своей записке и отдав душу Богу.  Снег так мерзко скрепит под чекистскими сапогами, а может это лишь кости погибших в лагерях. Маленький и худощавый он бредет  вдоль высокого забора, обнесенного колючей проволокой, закутавшись в свою шубейку, сшитую из лоскутов наскоро.Лицо искажено в угрюмую гримасу. Красные от холода руки тянутся под шубейку, доставая серебряную папиросницу из внутреннего кармана, на которой красуется царский герб - двуглавый орел. Она досталась ему еще от деда. До революции такую можно было за дорого продать, а теперь можно было сменить роль палача на жертву и переехать в развалившиеся гнилые бараки, где тысячами, как проклятые, день ото дня оставляют жизни забытые Богом люди.Обнаружив, что сигарет больше нет, плюет от злости, и с мыслью: "Зачем уже пытаться спастись от холода, когда твой костер уже сгорел," бредет вдоль забора, поглубже укутавшись в свою шубейку.