Мы назовём его Фредом, да ведь?

— Рональд вчера ночью отправился в командировку от Министерства вместе с Гарри, — Гермиона произносит это сразу же, как только каблук правой туфли бьет первую ноту своего марша о лакированную поверхность пола, — сегодня я помогу тебе вести учет, — твердо заканчивает она и, не дождавшись хоть какого-нибудь ответа, достает из кармана серых джинсов палочку. Здесь всегда пахнет безобидными зельями, предназначенными для детской потехи и шалости, а так же молочным шоколадом, аромат которого перемешан с пылью, налетающей в помещение через высокие окна с небольшой дороги. В «Всевозможных Волшебных Вредилках», а если говорить коротко, то «ВВВ», пахнет детством. Даже когда лавка закрыта, стены, будто впитавшие в себя смешки и разговоры учеников Хогвартса — ведь почти все они являются постоянными посетителями — эхом отражают топот маленьких стоп по лестницам. — Командировка? Неужели? — как-то иронично спрашивает Джордж, стараясь, однако, не глядеть в сторону незваной помощницы, а только лишь расставлять многочисленные товары на полках максимально ровно — руки посетителей всегда стремятся нарушить его перфекционистский мир. И вместе со злобой на маленькие ручки, нарушающие идиллию лавки, в мозгу всегда всплывает вопрос: «Когда я стал таким?» Кажется, только вчера мать бранила его за ложки, оставленные в сковороде или кастрюле, за незакрытые дверцы многочисленных шкафов и полный хаос в небольшой комнате с низким потолком. И после вопроса, за которым обязательно должно следовать удручающее осознание, никогда, если говорить откровенно, не крадется мысль о том, что всё изменилось. Потому что она и так всегда внутри — кусает мозг, посылая болезненные импульсы отчаяния всему телу, вырывающиеся наружу только немыми слезами, которые Джордж поспешно стирает рукавом клетчатой рубашки. «Мужики не плачут», — эта фраза Фреда до сих пор звучит в ушах, как будто только вчера тот утешал брата, который неуклюже упал, больно разодрав коленку. — Именно, — она знает, что это ложь. После того, как за Роном вчера затворилась дверь, в камине Грейнджер появилось лицо Джинни, которая и обмолвилась о том, что Гарри уже давно спит. Затем девушка принялась взволнованно рассказывать о том, что беременность протекает вполне приемлемо и что колдомедики в один голос твердят, что будет мальчик. Гермиона знает, что муж давно ей лжет, а Джордж только догадывается, что брат нашел себе кого-то на стороне. — Я вполне способен справиться сам, — и это тоже ложь. В последнее время Уизли кажется, будто организм неспешно сдает позиции, не обращая внимания на столь юный возраст его обладателя — вставать с кровати всё тяжелее, а трансгрессия из Норы в Хогсмид и вовсе отнимает последние силы, заставляя сразу же по приходу в лавку присесть и прислонить пальцы к виску. Иногда его посещают мысли закрыть прибыльный бизнес или полностью передать в руки младшего брата. — Нет, — категорично отзывается девушка и взмахивает палочкой. Почти сразу же швабра, обиженно стоящая в углу, принимается летать в воздухе и растерянно искать ведро с водой. — Агуаменти, — и тонкая струя воды наполняет жестяное ведро, стоящее в другом углу. Швабра понимает намек и подлетает, окунается ворсистой головой в воду и начинает исполнять свой медленный танец, оставляя на полу мокрые следы. Грейнджер стоит, выписывая в воздухе палочкой различные движения, и лицо её не выражает ни единой эмоции, кроме скупого равнодушия и боли, которая скрыта ширмой безразличия от мимолетных взглядов голубых глаз в её сторону. Джордж теперь терпеливо стирает бордовой тряпкой пыль с перил лестницы и многочисленных полок различных форм и цветов. Молчит, проклиная свой мозг за то, что тот так некстати заставляет ненужные воспоминания всплывать перед глазами. — Как ты? — наконец, не выдержав тишины, спрашивает Гермиона, и щёки почти сразу же приобретают пунцовый окрас. Стыд — это то, что она скрыть не в состоянии. — Сносно, — скупо отвечает Джордж и замирает. Спина выпрямляется, а руки неуклюже опускаются вдоль тела, однако, не выпуская из замка пальцев тряпку. — Знаешь, — начинает он, поворачиваясь и сразу же сталкиваясь своим потухшим взглядом с абсолютно таким же, — тебе лучше уйти, — Уизли выносит свой вердикт, мысленно ненавидя себя за это, мысленно обливая себя бензином и, будто случайно, роняя на мокрую одежду зажжённую спичку. — Я беременна, — так некстати замечает она, отрывая Джорджа из объятий спокойствия, словно нарочно стремясь причинить его израненному сердцу ещё большую боль. — Поздравляю, — не теряя спокойствия, говорит он и одним взглядом указывает Грейнджер на дверь. — От тебя. На секунду дыхание Джорджа обрывается, он почти чувствует материальный нож, насквозь пронзающий гортань. «Который сейчас час?» — почему именно эта мысль занимает первенство в черепной, а не сотни других, которые упорно заставляют веснушчатое лицо персикового оттенка белеть? — Невозможно, — как-то отреченно замечает Уизли и качает головой, но в ней только то же слово без приставки «не», умноженное тысячекратно. — Невозможно, — ещё раз проговаривает он и делает шаг вперед. Как тогда, когда между ними стерлась грань дружеских отношений. На самом деле, и сегодня, вместо «тебе лучше уйти», ему отчаянно хотелось закрыть лавку на ключ и трансгрессировать в любой мотель, остановиться там вместе с ней. Лечь на скрипучую кровать и смотреть абсолютно несмешные маггловские шоу, которые отвлекают и Гермиону, и его от мыслей, постепенно доводящих обоих до шизофрении. Предательство и смерть — первое слишком сильно беспокоит её, заставляя сильнее прижиматься к его худому телу, второе — его. И боль, казалось, с каждым толчком в тот вечер уходила. Или это только казалось? — Думаю, ты должен был знать, — грустно отвечает она, напуганная своей решительностью — в голове с утра не было ни единой фразы о ребенке, которого она, конечно, хочет больше всего на свете. Потому что он от любимого, которому сама не так давно шепнула прямо в лицо: «Это неправильно, мы больше не должны встречаться». — Я вряд ли оставлю его, — зачем-то докладывает Гермиона, и слезы катятся по щекам. Она разворачивается в сторону двери, и швабра, не ведомая более магией, с глухим звуком падает на пол. Стоит секунд десять, отчего-то не решаясь оставить человека, который так быстро стал самым главным и родным. Королем в её маленьком мире. А потом, вероятно, оглохнув от собственных эмоций и боли, вздрагивает, когда широкие ладони впиваются в её плечи, позже разворачивая к себе. Кокон из нужных объятий дарит спокойствие, как и почти истерический шепот в ухо, в котором, сливаясь в одну почти неразличимую какофонию, звучат мужские «не позволю», «нет», «это ведь наш ребенок, не позволю». И Грейнджер громко рыдает, уткнувшись носом в плечо Уизли, который мягко отстраняет её и долго сцеловывает с розовых щёк слезы, перемешивающиеся с его собственными. И то последнее, что дарует Гермионе полную уверенность в том, что та ночь была самым правильным решением в её жизни: — Мы назовем его Фредом, да ведь? — и она только нервно кивает, вновь окунаясь в тёплые объятия.