Мечта, которая сбылась

Ничто не длится так долго, как последние часы перед долгожданным событием, в особенности, если ждущий окрылён надеждой, либо терзается нетерпением. Эсмеральда испытывала и то, и другое. Ей казалось, что ночь накануне дня, когда Жеан обещал ей освобождение, никогда не окончится. Узница ворочалась на соломе с боку на бок, проваливалась в дрёму, видя при пробуждении чёрное пятно окна с дрожащей в выси звездой. Наконец забрезжил рассвет, заветный квадрат, забранный решёткой, посерел, сообщая о начале нового утра. И снова потекли томительные минуты. Цыганка не знала, который наступил час, когда её, связав за спиной руки, провели обратно по знакомым коридорам, по винтовой лестнице, за стены, такие широкие, что по ним спокойно могла бы проехать повозка. Во дворе замка стояла карета с зарешёченными окнами, в которую Эсмеральду и препроводили. Дорогой суровый сопровождающий хранил молчание, а по мелькающим снаружи зданиям затруднительно оказалось определить маршрут. Но, по крайней мере, извне доносились людские голоса, собачий лай, цокот копыт, и Эсмеральде вполне хватало того, что замершая судьба её определилась и как-то продвинулась. Когда карета остановилась, девушка, поддерживаемая под локоть стражником, шагнула с подножки на мостовую и увидела высокое крыльцо и острые шпили Дворца правосудия. Бедняжка, чуть воспрянувшая духом, поняла, что её просто перевезли из одной тюрьмы в другую. Снова вели её по извилистому бесконечному коридору, освещённому факелами, неожиданно окончившемуся дверями из морёного дуба. Спутник цыганки трижды постучал. Створки распахнулись, стражник лёгким тычком в спину заставил Эсмеральду пройти вперёд. Цыганка очутилась в небольшом полукруглом зале. Единственное окно, стёкла которого давно и отчаянно нуждались в услугах мойщика, пропускало недостаточно света. Лучи, пробивавшиеся сквозь пыль и паутину, оставляли пространство в полумраке, в котором тонули потолочные балки. Помещение дополнительно освещалось свечами в серебряных шандалах. В передней части зала были расставлены скамьи для публики, сейчас пустовавшие. В глубине располагались столы судейских чинов, над ними возвышалась, как башня, кафедра с лестницами по обеим сторонам. Прямо за этой кафедрой находилась едва приметная, задрапированная портьерой дверца. Ещё одна дверь, меньше той, через которую зашла подсудимая, вела во внутренние покои Дворца. Стены, обитые выцветшим голубым шёлком, украшали изображения королевских лилий. Судейская коллегия уже заняла свои места. Стражники с алебардами застыли у выходов. Тот, что доставил во Дворец Эсмеральду, приказал ей опуститься на табурет посреди зала. Цыганка подняла голову, с любопытством разглядывая судей, и сердце её радостно ёкнуло: за кафедрой, выше всех, восседал Жеан Фролло в шапочке и капюшоне, отороченном горностаевым мехом. Верховный судья кивнул ей — она поняла этот жест как желание приободрить, показать, что бояться нечего и процесс лишь необходимая формальность, предшествующая оправданию. — Развяжите обвиняемой руки! — громогласно приказал Фролло. — Ваша честь? — замешкался судебный пристав, полагая, что неверно расслышал слова Верховного судьи. — Развяжите ей руки! — повторил Фролло, сердито сдвинув брови. Он терпеть не мог, когда его требования подвергались сомнениям. На сей раз провинившийся пристав, подобострастно поклонившись, поспешил распутать узлы, стянувшие руки цыганки. Эсмеральда растёрла онемевшие запястья с багровыми полосами, оставленными грубой верёвкой. Слушание её дела началось. Подсудимая сообщила своё имя, возраст и род занятий, выслушала обвинение, которое зачитал прокурор и, когда её спросили, признаёт ли она себя виновной, твёрдо произнесла, покачав головой: — Нет, ваша честь! На меня возвели напраслину. Иного ответа, впрочем, никто и не ожидал. Кто же в здравом уме сразу признается во вменяемых ему проступках, если только не обременён особыми причинами? Позиция прокурора — представительного рослого человека средних лет — зиждалась на зыбкой почве. Обвинение в непристойном поведении и воровстве выдвинуто единственно на основании показаний прохожих, слышавших слова Феба. При том сами же добровольные вершители порядка данной капитаном характеристики не подтверждали, кражи не наблюдали, перепалки цыганки с офицером не слышали. Но они видели кровь и кинжал, каковой приобщён был к делу в качестве вещественного доказательства. Вот он — краеугольный камень всего дела! Судебные заседания ушедших времён, когда участь обвиняемого зависела от варварских ордалиев, когда к ответственности привлекали животных, насекомых, неодушевлённые предметы и даже растения, вызвавшие несварение чьего-нибудь сиятельного желудка — даже эти процессы, кажущиеся с высоты веков странными, меркли перед фарсом, который представлял собою суд над Эсмеральдой. Все обвинения, выдвинутые против неё, отметались Верховным судьёй, видимо, заменявшим адвоката. Занятие проституцией? Вздор. Многие парижане подтвердят, что девица зарабатывает танцами и близко не подпускает к себе мужчин. Воровство? Кто видел злосчастный кошелёк? Почему не допросили капитана? Почему? Жеана Фролло можно было бы заподозрить в предвзятом отношении к подсудимой, но пренебрежительный тон, ледяной взгляд и скучающее лицо служили тому опровержением. Но, в конце концов, наступил черёд разбора деяния, отрицать которое не получилось даже у Верховного судьи. Всё тот же пристав продемонстрировал Эсмеральде кинжал. — Это ваш кинжал? — коварно ухмыльнувшись в предвкушении победы, спросил прокурор. — Да… — поникла цыганка. — И вы признаёте, что пытались с его помощью убить офицера? — допытывался прокурор, склоняясь над девушкой. Змея закручивала холодные кольца, готовясь к броску. — Ваша милость, я… Нет! — не на шутку перепугалась Эсмеральда. Вскочив с табурета, она простёрла руки к людям, решающим её судьбу. — Клянусь вам, у меня и в мыслях подобного не было! — Сядьте! — велел пристав. Верховный судья, подперев щёку рукой, пролистал лежавшие перед ним документы. — К делу приложены показания капитана де Шатопер, скреплённые его подписью, — заявил Фролло. — Пострадавший утверждает, что непреднамеренно оскорбил цыганку, та надерзила ему в ответ. Именно тогда капитан схватил её за руку, а девица, испугавшись, выхватила кинжал. Так ли всё было, подсудимая? — В точности так, ваша честь! — с жаром заговорила ожившая Эсмеральда, окрылённая защитой. — Капитан подозвал меня, когда я плясала на улице, и я подошла, думая, что он хочет заплатить мне за танец. Он сделал мне непристойное предложение, я возмутилась, и капитан схватил меня. Я испугалась, что он уведёт меня силой, и замахнулась кинжалом. Видит Бог, я хотела только напугать его! Верховный судья сделал лицо, выражение которого вполне определяется как постное. Он с высоты своей кафедры обвёл пронзительными глазами коллег, протоколиста, усердно скрипевшего пером, скучающую стражу у дверей. Скулы его сводило от зевоты. Цербер не видел решительно ничего, во что стоило вцепиться, разматывая клубок хитросплетений, добывая новые подробности. Происходящее представлялось ему ясным и не возбуждало интереса. — Таким образом, доказательство вины не нашло подтверждения, — хлопнул он ладонью по крышке кафедры. — Дело столь ничтожно, что не стоит попусту тратить на него время. Взыскать с неё штраф за хранение кинжала и судебные издержки и пусть убирается восвояси! Гром небесный, грянувший под потолком, загоревшиеся на стене сакральные «Мене, мене, текел, упарсин» не произвели бы такого впечатления, как решение Верховного судьи. Подобного исхода не ожидали. Вместо того, чтобы вцепиться в жертву и через мытарства довести до эшафота, неумолимый дракон разжал зубы, выплюнув добычу. Между тем оспаривать волю ближайшего подручного короля никто не смел. Деньги, отобранные у Эсмеральды при заключении в Пти-Шатле, едва ли покрывали затраты на её содержание и работу служителей Фемиды, но больше взять с цыганки было нечего, а дважды повторять приказы Верховный судья, как сказано выше, не любил. Стражники проводили её всё тем же коридором и, посмеиваясь, глядели, как она улепётывает со всех ног. Птичка выпорхнула из клетки. Жеан Фролло тем временем покинул зал с лилиями через дверцу за портьерой. Как именно судья провёл остаток рабочего дня — сокрыто от нас тайной, однако совершенно точно известно, что по окончании его он отправился домой привычным путём, лежащим мимо собора Парижской Богоматери. Там, на площади, Фролло остановил коня, и чего-то выжидал, одинокий, разглядывая фасад собора. Не дождавшись, не найдя среди сновавших по площади людей нужного, он тяжело вздохнул, завидуя в эту минуту брату, свободному от терзаний сердца, наполненного любовью к женщине. Впрочем, как показали последующие события, судья Фролло зря роптал на судьбу. Когда он, никуда не торопясь, ибо не видел причины торопиться, достиг своего дома, от стены отделилась стройная девичья фигурка и устремилась к нему с радостными восклицаниями: — Жеан! О, мой Жеан! Что сравнится с той минутой, когда влюблённые, ничего не стесняясь, могут заключить друг друга в объятия? Фролло не знал, вызван ли порыв цыганки горячей благодарностью, или же Эсмеральда вправду соскучилась по нему, но ласки и поцелуи девушки, два месяца назад шарахавшейся от него, как от чумного, возносили его на вершину счастья. — Пойдём! — позвал он. — Сегодня я тебя никуда не отпущу. — Жеан, я… — отступила цыганка. — В таком виде… Фролло ничего не нужно было объяснять. Эсмеральда, опрятная, как кошка, всегда содержала себя в чистоте, выделяясь тем самым на фоне остальных обитателей Двора чудес, чьи отношения с личной гигиеной обстояли совсем печально. Горожане всё же имели возможность посещать общественные бани, недвусмысленно называвшиеся «борделями», поскольку предлагали не только мытьё, но и приятное времяпрепровождение с девицей, а зажиточные слои населения принимали ванны, не выходя из дома. Однако всё это лирика, а проза состояла в том, что воду для мытья сначала надо натаскать, потом согреть, а дрова стоили недёшево. Таким образом, нельзя сказать, чтобы телесная чистота поддерживалась всеми и всегда на должном уровне, зачастую ограничиваясь протиранием влажной тряпицей. Бродяги вовсе не осложняли себе жизнь водными процедурами. Их телеса омывались либо при купании в Сене, если стоял невыносимый зной, либо под внезапно хлынувшим дождём — и то пока бедолага не укрывался под навесом. Эсмеральда, преодолевая все препоны, мылась сама и стирала одежду с завидной регулярностью. Легко представить, какие нравственные страдания перенесла она в дни заключения в Пти-Шатле, лишившись возможности даже умываться! И тем не менее, она не зашла в каморку во Дворе чудес, чтобы привести себя в порядок, а поджидала друга у ворот его дома. — Не переживай по пустякам, — ласково сказал он, привлекая к себе девушку, — особенно после того, что тебе пришлось вынести. Как же я боялся потерять тебя! — Тот страшный человек в чёрном… Он говорил, будто я хотела убить Феба! О, прости! — осеклась она, упомянув ненавистное Жеану имя. — Ведь ты не поверил ему? — Не думай больше о нём. Сейчас с тобой рядом только я и дорого заплатит осмелившийся причинить тебе вред! Первым делом Фролло приказал слугам приготовить ванну, где цыганка с великим наслаждением смыла тюремную грязь. Закончив купание, она, к вящему удивлению, не нашла своей одежды. — Я велел сжечь её! — ответил Жеан, когда девушка, завернувшись в простыню, обратилась к нему с вопросом. — Она пропахла тюрьмой. Тебе всё же придётся принять мой подарок, если не хочешь ходить нагишом. Хотя, — глаза его лукаво заблестели, — наряд, который на тебе сейчас, мне тоже весьма нравится. Жеан не знал и не мог знать сказки о царевиче, сжегшем в печи лягушачью кожу, но цель имел практически ту же самую. Эсмеральде не оставалось ничего иного, кроме как принять от него в дар платье из зелёной парчи — результат виртуозной работы трудолюбивого портного. Так свободолюбие вынужденно уступило хитрости, так один за другим сжигались мосты. Возвращение плясуньи во Двор чудес откладывалось, тогда как права её в доме Верховного судьи всё более укреплялись.