Я не позволю тебе умереть, пока ты не поймешь, что любим! Многими и так сильно. И никем так сильно, как мной. © Ривер Сонг, т/с «Доктор Кто»
Всё свалилось так внезапно и до сих пор кажется кошмаром. Кошмаром, от которого хочется проснуться, ибо сколько уже, казалось, может человеческая душа рвать и метать, моля прекратить эти муки, взывая к пустому милосердию судьбы? Как долго может длиться реальность, кажущаяся кошмаром и не отпускающая из своих цепких смертоносных объятий? Проснуться. Срочно, сейчас же. Проснуться. Не выходит. Кошмар, ставший реальностью, не даёт покоя ни днём, ни ночью. И с каждой минутой он становится сильнее, с каждой минутой он прочнее всаживается в сердце, словно кол. От него нет спасения, коль он перешёл из мира снов и стал явью. Явью, которую никто не хочет признавать. Никто не хотел мириться со смертью Дика. Все скорбели об этой невосполнимой утрате. Немало пролилось слёз отчаяния и горя. Никого так не оплакивали со времён гибели бога весны Бальдра. Когда умерла самая чистая и светлая душа, которая была добрее прочих. Бальдр. И почему он пришёл ей на ум, когда она вспоминала Ричарда? Все тоскуют по Грейсону, потому что они уверены — он мёртв. Но она не чувствует этого. Она долго и вдумчиво смотрит на надгробие, где на сером камне высечено знакомое ей имя. Настолько знакомое и родное, что, казалось, случись у неё амнезия, это могло остаться той вещью, что она всё равно будет помнить до конца своих дней — его имя. Ричард Джон Грейсон. Это имя беспощадно режет ей глаза. Эшли прекрасно понимает и осознаёт, что Дик мёртв и это общеизвестный факт. Тогда почему, находясь рядом с могилой Найтвинга, полубогиня не чувствует присутствия его призрака? Почему не ощущает возле места захоронения точный и бесповоротный для неё диагноз — Дик Грейсон мёртв. Или же нет? Ей положено плакать, но слёзы застревают где-то в горле, отказываясь литься по бледным исхудалым щекам Константин. Словно даже они противятся всей ситуации. Грудь наливается свинцом, дышать неимоверно трудно. Эш пытается настроиться на нужный лад, постараться ощутить и чисто для себя, наплевав на заключения врачей, констатировать смерть любимого человека. Она прикасается к надгробию, в память врезаются те высеченные в сером камне золотые буквы, складывающиеся в его имя. Она пытается прочувствовать всё, досконально. Но и в этот раз, и в последующие Эш терпит сокрушительное фиаско. Ричард Грейсон мёртв. Об этом твердят все и на каждом шагу, сохраняя на лицах мрачную скорбь. Они уверены, что его уже нет в живых, и от этого никому не лучше. Без Ричарда, казалось, земля опустела, а жизнь потеряла свои краски. Те самые пёстрые краски, которые он добавлял в каждый день, неважно, будь этот неладный день сумбурен или грустен. Краски, состоящие из его мягкой улыбки, от которой веяло теплом. Из нежных объятий, которые были способны растопить лёд самого жестокого сердца. Из ласковых слов, идеально подобранных так, чтобы подарить окружающим хорошее настроение. И теперь ничего этого нет. Его отсутствие в поместье Уэйнов очень ощутимо, оно буквально сводит с ума. Все уверены в бесповоротной и жестокой правде — Ричард Джон Грейсон мёртв. И она повторяет это про себя каждый раз, просыпаясь в гнетущем одиночестве. Но тогда почему Эшли не чувствует его смерти? Ричард Грейсон мёртв. Боги, да за что ей такое наказание? В чём она так провинилась, что норны не смилуются никак над ней? Эшли хочет точно и бесповоротно знать, что его уже нет в живых, но противное ощущение его ауры жизни засело в груди, мешая дышать. Плевать, она постарается смириться с тем, что Дик умер, как это сейчас делают все вокруг. Лишь бы избавиться от тягостного ощущения неведения и сомнений. Уж лучше знать горькую правду, чем страдать от бессонницы, мучаясь от жуткого дискомфорта, странного ощущения, что он всё ещё жив. Глаза видели правду, видели холодную могильную плиту, на которой выцарапано его имя. Но сердце стонет в муках и агонии, потому что оно не чувствует в этом надгробии смерти. Чему верить: суровой реальности, которая вот, прямо перед глазами, или же навязчивой идее, плоду больного воображения? Бэтмен пытается её убедить, что Дика нет, а на странные реплики Константин лишь качает головой. Они называют это паранойей. Навязчивой идеей. Пустой надеждой. Даже Хела и та пытается успокоить дочь, помочь ей смириться с гибелью любимого человека, которого полукровка любила, как никого и никогда. Тщетно. Они не чувствуют того, что чувствует она. Им не понять этого щемящего ощущения: там, где, вроде бы, должна образоваться пустота, расцветает робкий цветок надежды. И не пустой надежды — потому что Эшли ощущает, что её Риччи не мёртв. И плевать, что говорят другие, их мнение может быть ошибочно. Но ведь и она не раз приходила на его могилу. Чему верить? И, главное, кому? Она заливает в себя литрами алкоголь по вечерам. Выкуривает по пять-шесть пачек тяжёлых сигарет, что в Доме Тайн дым стоит столбом. Слёзы молча текут по исхудалым щекам. За окном вовсю бушует гроза, неумолимо льёт град, чёрное небо рассекает время от времени острый коготь сверкающей молнии. А она рыдает. Сигарета медленно тлеет между тонких пальцев, дым плавно струится к самому потолку, растворяясь в воздухе туманом. С каждым раскатом грома она рефлекторно содрогается, нервно сжимая в руках сигарету. Её плечи дрожат от душащих слёз. Она страдает бронтофобией. Она помнит его крепкие и в то же время ласковые объятия. Как он успокаивающе гладил её по растрёпанным коротким волосам, шепча разные нежности. И бушующая стихия за окном казалась не такой страшной, когда он был рядом. Когда он шептал ей, что всё будет хорошо. Обещал, что всегда будет рядом. Тогда почему сейчас тебя нет здесь, если ты, чёрт тебя подери, жив? Ярость на собственное бессилие. Сводящее с ума ощущение отрицания смерти Найтвинга. Гложущий наследственный страх перед громом и молнией. Всё навалилось тяжким грузом. Слёзы с новой силой брызнули из крепко зажмуренных глаз. Пронзительный вопль отчаяния раздаётся в тишине Дома Тайн слишком резко и рвано. Сжатый в буке бокал виски, коим полубогиня безуспешно пыталась заглушить собственные мысли и убивающие, словно яд изнутри, эмоции, летит в стену. Звон разбитого стекла. Острые осколки падают на пол. А на бежевых обоях зреет тёмное пятно от алкоголя, стекающее вниз, на пол. Новый раскат, озаривший гостиную Дома Тайн, как днём, но лишь на миг — и снова тьма, которую отпугивал лишь мягко горящий камин гостиной, который заботливо зажгла Орхидея. Эшли падает на колени, закрывая обеими ладонями зарёванное лицо. Даже сквозь пальцы сочатся слёзы, плечи подрагивают. Новый раскат. Безудержные рыдания, заглушаемые лишь раскатами грома. Словно сама природа смеётся над её страданиями, над израненной душой, которую до крови исцарапала тоска. — Где ты? — через всхлип невесть у кого спрашивает Эшли. В ответ — только оглушающая тишина, сводящая с ума. Ком слёз снова подкатывает в горлу, из которого исторгается душераздирающий, полный страдания и отчаяния вопль. Вопль мученицы. Чей Ад — не котлы Люцифера. Не холодный дворец Хельхейма. Вопль мученицы, чей Ад — гибель единственного и любимого человека, чью смерть она не чувствует. Мучением было то, что она не знала точно: жив или мёртв. И это неведение убивало. Медленно. В агонии. — Где ты?! Ответом ей служит оглушительный громовой раскат, от которого девушка, испуганно вскрикнув, падает на пол, поверженная и сломленная. Не в силах подняться снова. Какой смысл бороться и жить, когда сама жизнь кажется сплошной иллюзией? Если рядом нет того, кто бы помог ей встать? Если он, как чёртов кот Шрёдингера, — вроде бы мёртв, но как бы жив. «Спаси меня».* * *
Она провалилась в сон, когда Орхидея, увидев хозяйку совершенно разбитую и распластанную на полу, ласково взяла безвольно обвисшую, как кукла, полубогиню на руки. Эшли ощутила, как сущность Дома Тайн заботливо уложила девушку на кровать, накрыв тёплым одеялом и аккуратно утерев ей слёзы. Сколько ночей Эшли глаз не могла сомкнуть, долго ворочаясь в постели от ноющего ощущения в груди, словно не хватает чего-то важного. Ночами спать не давали кошмары, где она видела всюду преследовавшее её то злосчастное надгробие с его именем. Она просыпалась в холодном поту, шепча какие-то молитвы на древнескандинавском. Снова ударялась в слёзную истерику. И вновь засыпала. А просыпаясь утром, снова рыдала. Потому что реальность не отпускала её ни днём, ни ночью. Нет больше никого, кто бы её прижал к себе, шепча успокаивающие и ласковые слова, и этот родной голос отгонял любой, даже самый страшный кошмар. Нет больше никого, кто бы желал ей доброго утра, нежно поглаживая по голове и тепло улыбаясь, и улыбка эта была светлее и теплее занимающегося рассвета. Что странно, сейчас сон её сморил, и Эшли провалилась в сон без сновидений. Ну, и прекрасно — хотя бы где-то она постарается найти отдохновение. Убежать от преследующего всюду кошмара. Но что-то идёт не так. Её утягивает в чужой сон. Эшли могла, как дочь богини смерти, появляться в чужих снах, но лишь в случаях крайней нужды. Она практически не развивала в себе эту способность, считая её бесполезной и не нужной. Сон — одно из проявлений смерти. Умершие во сне тоже попадали в Хельхейм, поэтому полукровке и передалась эта удивительная сила. Но сейчас всё обстояло несколько иначе. Астральный водоворот тянет её к себе, и девушка оказывается в чьём-то сне. Она непонимающе хмурится, оглядываясь по сторонам. Сплошная тьма. И тут она видит того, кто её звал. Владельца сна, который сумел её призвать и на чей зов её душа бессознательно откликнулась. Дыхание спёрло, Эшли неверяще распахнула глаза, до сих пор не в силах поверить. А губы шепчут одно слово. «Не может быть…» В небольшом синеватом просвете, в самом эпицентре тьмы, она видит знакомый силуэт. Взъерошенные чёрные волосы. И открытый взгляд синих, как сапфиры, глаз, который смотрит прямо на неё или даже сквозь неё. Взгляд, который она узнает из тысячи или даже миллионов. Который ей стал дороже всех земных богатств. Риччи. Он стоял прямо перед ней, реальней реального. Из крови и плоти, пусть всё и происходит в чёртовом сне. В его сне, в который девушка так беспардонно проникла, до конца и не поняв: то ли её душа отыскала среди всех снов именно его, то ли он воззвал к ней. Мёртв? Но мертвецы не видят снов. А значит… — Ты жив, — бесцветным тоном, не веря в своё счастье, шепчет она. А он улыбается ей. Той самой улыбкой, которой Эшли не хватало во время шторма. Полубогиня подходит ближе, словно в трансе, касается его рук — по-прежнему тёплые ладони. Она снова и снова смотрит в эти глубокие синие глаза. — Они… они не правы. Они лгут. Дик ласково касается ладонью её щеки, и от этого прикосновения внутри у Эшли всё расцветает, как весенний сад после зимней спячки. Нет, они ошиблись. Он жив. Сны видят только живые. Он позвал её, и её душа безропотно откликнулась на зов. — Да, милая, — он смотрит ей прямо в глаза. С болью и отчаянием. Она чувствует нарастающую волну паники, ей страшно от того, что он ей может сейчас сказать. — Я жив, и со мной всё в порядке. Так… так было надо. Ей было плевать. Она теперь воочию убедилась в правоте своих слов. Слов, от которых другие отмахивались, называя это паранойей и безумием. Её Риччи жив. — Я знала, — сипло бормочет полукровка, прижимаясь к нему. Боги, пусть этот сон не заканчивается. Пусть он длится долго. — Они мне врали… я знала… знала… знала, что ты жив. Он усмехается — совершенно беззлобно, без капли сарказма, в отличие от Джона Константина. И сильнее стискивает её в своих объятиях, тепло выдыхая ей в ухо. Он — реальней некуда. Боги, пусть сон длится бесконечно. Пусть рассвет не наступает как можно дольше. — Ты у меня умница, — мягко шепчет Ричард, прикрыв глаза и зарывшись носом в её волосы цвета ночи. Среди которых небрежно затесались крашеные синие пряди. — Я всегда знал, что ты у меня умница. Но послушай: никому не говори о том, что я жив, поняла? Так надо. Ты теперь знаешь, но знать будешь только ты, потому что… — парень протяжно выдохнул, добавив совсем уж тихо, едва-едва слышно. — Я не мог оставить тебя одну, когда за окном — гроза. Эшли давится шоком. Не столько её удивило то, что Найтвинг просит всем лгать и говорить, что он погиб, сколько его последняя фраза. Выходит… он слышал её крики? Услышал терзания её беспокойной души? У дочери Хель почти не осталось сомнений — это именно что он позвал её душу. Позвал, чтобы успокоить. Чтобы снова сказать, что он рядом. И что гроза совершенно не страшна. — Я увижу тебя снова? — резко спрашивает она, отстраняясь от Грейсона. Однако его эфемерный образ, так сильно отпечатавшийся в памяти, таял, как призрак, отчего сердце бешено загрохотало в груди. Нет-нет-нет. Только не снова! — Милый! Прошу! Не покидай меня! Он снова прикасается ладонью к её щеке, по которой уже снова текли слёзы. Душа, только-только склеенная, снова грозилась разбиться на те же мелкие осколки, что и до этого. — Я всегда рядом с тобой, Эшли. Ночь — наше время, — силуэт меркнет с каждой секундой, она ощущает, что скоро проснётся. Нет! Только не сейчас. Только не снова в этот реальный кошмар. — Мы будем встречаться во снах. И надеюсь, что когда-нибудь снова увидимся наяву…* * *
То был просто сон. Но боги, как же он был реален, как был прекрасен… чёртов рассвет всё испортил. Пробуждение — отныне главный враг их и без того коротких встреч. Тем не менее, Эшли хотя бы убедилась, что Риччи жив и что с ним всё хорошо. И она может теперь почувствовать себя счастливым человеком. Пусть у них из общего только сны. Пусть они могут видеться только на территориях за пределами сознания и физического тела. Так или иначе, они всё равно вместе. Она с нетерпением ждёт заката и наступления ночи. Потому что только ночью они могут быть рядом друг с другом. Не в привычном для всех смысле, но всё равно суть одна. Эшли продолжает делать страдальческий вид и якобы мириться с гибелью Найтвинга. Но правду знает только она и Грейсон, который сейчас далеко от неё, но он по-прежнему ходит по земле, под одним с ней солнцем. И разделяет общие сны. Надпись на надгробие стирается из памяти, её заменяет другая. Более правдивая и верная. То, о чём никто не знает, кроме тех, чьё время — ночь. Чьи встречи далеки от реальности. Чьи сны принадлежат только им двоим. Ричард Грейсон жив. Уж теперь-то она знает это точно.