Самые родные не забываются

Он — её персональный крематорий стыда и отчаяния, в котором Грейнджер с удовольствием горит, предварительно влив в глотку целый, кажется, литр бензина прямиком из канистры. Когда язык пламени поглощает ставшую уже угольно-чёрной кожу и медленно с чавканьем глотает её, как те пирожные, что она так любит брать каждый вечер в небольшом маггловском магазинчике около дома, ей определённо приятно осознавать, что огонь, добравшись до внутренностей, вспыхнет с новой силой, лишь почуяв вкус и запах вонючей жидкости. Кстати, насчёт пирожных — от жирного крема и огромного количества потребляемых калорий, которые так прекрасно на пару часов заглушают стресс и нестерпимую эмоциональную боль, на худеньких некогда бёдрах появились растяжки резкой смены веса, обвившие ноги и ягодицы подобно тоненьким змейкам. Она зачем-то мысленно называет их молниями, когда крутится перед зеркалом в одних чёрных ажурных трусиках и подвергает свою привлекательность сомнению. Особенно ей не нравятся не столько лишние килограммы, сколько желтовато-синие синяки под глазами, которые отчего-то не стремятся улизнуть с лица после здорового восьмичасового сна. — Ты чудесно выглядишь, — стоит этой фразе слететь с тонких губ в прокуренность коридора небольшой квартиры, как все её сомнения по поводу внешности улетучиваются, и Грейнджер уже сама готова стягивать с себя нелепые тряпки вроде явно великоватых свитеров и рубашек. Если говорить откровенно, Гермиона готова рьяно снимать с себя одежду сразу же, как только высокий мужчина пересекает порог её убежища от реальной жизни и с грохотом закрывает дверь. От рубашек приличного качества — отныне Джордж всё же может позволить себе некоторую роскошь — всегда тянет потом и приятным одеколоном. С особенным трепетом Грейнджер ожидает его запаха в своей квартире тогда, когда по поверхности асфальта свой природный набат выбивает грузный дождь, обрушившийся на Лондон вместе с грозой и молниями; ибо особенный аромат капель, из-за которых рыжие волосы мокнут и становятся многим темнее, впитывается в них, впитывается в одежду и кожу. И от этого аромата у Грейнджер голова идет кругом, а об остальном в эти мгновения девушка предпочитает не думать. И в голове не всплывает простое имя из четырех букв. Джордж навещает Гермиону каждый вечер, сам не зная, зачем и почему. Мужчина уверяет себя, что это просто приятный секс и желание на некоторое время расслабиться и отвлечься. Он не вспоминает ничего, кроме войны — даже роковой седьмой курс остался в памяти лишь неразличимым пятном. Хорошо, что боль утраты вместе с желанием хоть что-то вспомнить отняла у него и склонность к анализу — точно бы понял, что чувство, заставляющее его длинные ноги уверенно брести по нужному адресу, называется любовью. Правда хорошо, иначе бы сразу же покинул Грейнджер, спешно проговорив: «Нам больше не стоит видеться, ладно?» Разумеется, щенячья привязанность к кому-либо отныне Уизли не по вкусу. — Как рабочий день сегодня, а? — добродушно спрашивает Гермиона, наливая в фарфоровую чашечку заварку из небольшого чайника того же сервиза. И, не дождавшись ответа, постепенно, один предмет за другим, убирает с обеденного стола хлебницу и другие немытые чашки — иногда между ними всё происходит настолько спонтанно, что посуда летит вниз на кафельный пол кухни и с оглушительным звоном разбивается о недружелюбные объятия твердой поверхности. Применять простейшее заклинание слишком лень, а надевать тапки ещё сильнее, а потому на следующее утро стопы режут острые языки разбитого фарфора. — Нормально, — Джордж сидит за столом и разглядывает знакомый стан, неспешно двигающийся из одного угла кухни в другой, и ему определенно нравится, что фигура Гермионы стала более женственной. Если подключить определённые мысли и воспоминания многочисленных ночей, то придётся вновь брать её прямо на круглом обеденном столе и пьянеть от сначала озадаченного, а затем и сладострастного взгляда карих глаз. Узел похоти в низу живота обычно стягивается ещё сильнее, когда она, на протяжении всех этих минут, не разрывает зрительного контакта с ним и периодически сама пухлыми губами тянется к его тонким. Но обычно Грейнджер предпочитает отгородиться от него закрытыми веками и линией полуулыбки на устах — это раздражает и заставляет двигаться в ней быстрее. — Нужно поговорить, — усилием непоколебимой воли заставляет себя вырваться из омута картинок, так отчетливо всплывающих перед глазами. — Говори, — по-кошачьи игриво отвечает Гермиона и уверенно садится на стол — знак, что на самом-то деле сегодня ей не особенно хочется разговаривать. И обычно этот импульс, посланный многообещающим взглядом в веснушчатое лицо, делает свое дело: первым актом этой пьесы под кодовым названием «Очередной отнюдь не спонтанный секс» является настойчивый поцелуй. Об остальных актах обычно принято молчать, в своем стеснении краснея и лукаво улыбаясь. — Я долго думал, поэтому не воспринимай моё предложение как спонтанное и необдуманное, хорошо? — Джордж будто заранее знает, что Грейнджер начнет иронично над ним посмеиваться и бурчать что-то про ветер в голове, но та только серьезно кивает. На секунду он замечает искру страха в карих глазах, но не придает этому значения, так ведь реагируют все девушки, верно? — Выходи за меня, — и в то же мгновение широкая ладонь извлекает из внутреннего кармана бархатную зеленую коробочку, которая, ведомая простым волшебством, плавно открывается, представляя взору Гермионы изящное обручальное кольцо с небольшим драгоценным камнем. Стоит только девушке ответить «да», как Джордж поспешно надевает на её безымянный палец целую тонну обязательств. Но брак — вещь вполне нормальная, особенно если учесть тот факт, что в Грейнджер давно проснулся материнский инстинкт, и она действительно хочет, чтобы ребенок был рождён в настоящей семье. А за этим светлым пятном в фотоальбоме жизни следуют любимые ими обоими поцелуи, подаренные друг другу с особым ожесточением, и тысячи касаний: некоторые вызывают колкие мурашки, некоторые бросают ещё один компонент в котёл адского возбуждения, заключенный внутрь, укутанный в рёбра вместо одеяла, а некоторые касания необходимы только для того, чтобы избавить разгорячённое тело от ненужной одежды. Комната плывет перед глазами обоих, а тишина квартиры нарушается лишь полустонами и всхлипами девушки, лежащей под мужчиной на двуспальной кровати снизу. Сегодня Грейнджер с силой сминает простыни, заключая в замок пальцев хлопковую материю, и дугой выгибает спину, когда длинные пальцы Джорджа касаются головки клитора — он сделал это впервые. Прежде никогда не старался ласкать её таким образом. Круговые движения пальцев и член внутри Грейнджер, осуществляющий ритмичные, довольно быстрые, фрикции, заставляют девушку прикрыть глаза и полностью отдаться приятным ощущениям, которые рвут организм на части взрывом вожделения и страсти. Она шире раздвигает ноги и впервые чувствует, что сегодня ей тесно в собственном теле. Руками нежно обхватывает тёплые плечи, и нужные образы сами собой всплывают в голове и перед глазами, будто отпечатавшись на обратной стороне закрытых век. Как всегда, так, как было нужно сегодня. И вчера. И месяц назад. И, наверное, всегда. На пятом курсе она пересказала рыжему высокому парню теорию о том, что, возможно, кто-то наверху расколол пары любящих сердец, а потому люди вынуждены искать свою вторую половину. «Ты веришь, что мы с тобой половины?» — так наивно и не в своем стиле безэмоциональной всезнайки спросила она, вглядываясь в даль, где угольным пятном на фоне кристально-голубого неба чернел Запретный Лес. «Абсолютно», — ответил он и схватил её тонкую руку, прижав к своим тонким губам. И для Грейнджер октябрьский холод, умноженный на близость к такой же холодной воде Чёрного Озера, на секунду стал знойными тропиками. Гермиона чувствует подступающую волну удовольствия, от которой пальцы ещё сильнее сжимают сильные плечи; она понимает, несколько секунд — кончит, а потому судорожно просит не останавливаться и нетерпеливо покусывает губу. Оргазмическая судорога обычно начинает наполнять всё тело низменным наслаждением от кончиков пальцев, она стремительно течёт по венам Грейнджер, заставляя ту с силой зажмуриться. — Фред, — срывается с губ окунувшейся в другую реальность Грейнджер последний, самый протяжный и громкий стон наслаждения и приятной разрядки. Вместе с ним в прямоугольник потолка отскакивает и оглушающая мужчину правда: она всегда представляла на месте Джорджа именно его. Потому что самые родные не забываются. Никогда.