не подписывался на это

— Хен, — нерешительно начинает Юнги, — без обид, и я говорю это в самой мягкой, доброй и дружелюбной манере, но что за хрень ты тут рассказываешь? — Сейчас, сейчас, Юнги, — с упреком произносит Сокджин, и Юнги сердится, что старший говорит с ним как с одним из своих дошколят. — Я знаю, это неожиданно, и я знаю, что должен был сначала спросить тебя… — Верно, совершенно верно. — Но Хосок продолжает говорить мне об этом мальчике, и как он уже несколько недель ночует у него, ведь его вышвырнули из квартиры за то, что хозяин обнаружил там кота! И это был даже не его кот, это был кот его соседа. Так грустно! — То есть ты сказал ему, что здесь будет свободная комната. В моей квартире. Даже не спросив меня самого. — Юнги не желает прозвучать кровожадно, но ясность десяти часов утра не играет ему на руку. Когда-нибудь и вправду нужно будет повесить шторы. — То есть, — поправляет Сокджин, — я сказал ему, что съезжаю из этой квартиры, и мой будущий бывший сосед захочет найти нового. И, так как он и впрямь милый щенок — я имею в виду, мальчик, — я сказал ему, что замолвлю за него словечко и застолблю эту комнату. Юнги проводит рукой по лицу, ненавидя то, во что превращается его субботнее утро. — Ты дал ему ключи, хен. Ты уже дал ему ключи от моей квартиры. Он может оказаться маньяком-социопатом, который убивает всех блондинок подряд. — Хорошо, во-первых, тебе следует перестать смотреть «Мыслить как преступник», ей-богу, Юнги, — укоризненно говорит Сокджин, отчасти по-настоящему встревоженный. — И во-вторых, я видел этого парня, понятно? Признай мои заслуги, я отлично распознаю людей и их характеры. — Однажды ты впустил бомжа, — категорично возражает Юнги, — потому что тебе показалось это грустным. А потом он стащил весь наш рамен и чипсы. — Он сказал мне, что его щенка переехал автобус. Это было грустно! — Сокджин имеет наглость огрызнуться, и Юнги недоверчиво фыркает. — И поверь мне, я встречался с этим мальчишкой, ясно? Если отбросить то, что мне стало жаль его, я выбрал его лишь потому, что вы наверняка сойдетесь. Он умеет готовить — и бог знает, когда тебе понадобится кто-то, кто умеет готовить, ведь пока ты убеждаешь всех, что ты одинокий волк, я-то уж знаю, насколько ты не способен позаботиться о себе… — Спасибо, — сухо бормочет Юнги. — Ты так веришь в меня. — На самом деле, нет, — говорит Сокджин, и Юнги закатывает глаза так сильно, что голова отзывается болью. — Как ты думаешь, почему я делаю это для тебя — если, конечно, забыть о том, какой хороший из меня хен? — Ты очень сильно ошибаешься, — возражает Юнги. — Я бы высказал все, что думаю, но со злости писать у меня получается лучше, поэтому позже я вышлю тебе эссе. Сокджин смотрит раздраженно, но внезапно начинает дуться, и если бы сейчас не было так чертовски рано, Юнги посчитал бы это милым. — Я просто присматриваю за тобой. — Сокджин дуется еще сильнее, уже шутливо, однако его голос звучит искренне и слегка печально. Замечательно, думает Юнги. Только что на него внезапно спихнули нового соседа, так еще и будущий бывший сосед выставляет его виноватым. И, что хуже, Юнги действительно чувствует себя капельку виноватым. Он издает гортанный звук и направляется к кухонному столу, чтобы залить кипятком свой чай. — Я все еще злюсь. Или не злюсь, просто… Не то чтобы я не доверяю твоим суждениям, это просто… странно. Странно, потому что мы прожили вместе четыре года, и теперь ты съезжаешь, оставляя мне нового соседа в качестве утешительного подарка, хочет сказать Юнги, но это ни черта не годится, и он лучше побреется налысо, чем позволит Сокджину услышать подобное. Но Сокджин идет за ним, достает с полки свою кружку и заливает горячей водой свой собственный чай. — Я знаю, — произносит он, и почему-то кажется, что он действительно знает, что Юнги имел в виду. Они оба наваливаются на стол, потихоньку отпивая из своих кружек. Юнги хочет позлиться еще немного, но чувствует чуть больше грусти, чем готов признать. Они были соседями четыре года и за это время смогли устроить свой быт. Их баланс почти совершенен. Сокджин знает, как задеть чувства Юнги и как их не задевать. Он покупает Юнги мясо и готовит ему, когда тот начинает прятаться в своей комнате из-за кризиса в учебе. Он не жалуется на громкую музыку в четыре утра — единственного товарища Юнги в бессонные ночи наряду с банками Ред Булла. Просто Юнги не фанат изменений в быте. Но он должен признать, что рад не быть больше жертвой секс-изгнания. Ведь Сокджин наконец-то съезжается с Намджуном. Через мгновение Сокджин нарушает мир и спокойствие: — Чимин — так его зовут, кстати — заселится в следующее воскресенье. Юнги уже почти забыл об этой проблеме. — Оу, отлично. — Будь вежливым, — предупреждает Сокджин. — Он хороший мальчик, обещаю. С тобой все будет в порядке. С вами обоими. Юнги не верит в это, убежденный, что никогда не отыщет соседа более подходящего, чем Сокджин. Однако позволяет возражениям завянуть в горле и вместо этого глубоко вздыхает. — Кроме того, рано или поздно тебе все равно понадобится сосед, чтобы разделить плату за аренду. Признай, что я просто спас твою задницу. Ладно, частично это правда. Но Юнги не может согласиться. Не перед Сокджином, который ранит взрослую мужскую гордость Юнги тем, что обращается с ним как с пятилетним дошколенком. — Неважно, хен.

*

— Просто у тебя приступ сепарационной тревоги, — бубнит Хосок сквозь самгепсаль следующим вечером. — Это нормально, хен, вы прожили вместе четыре года. Ничего страшного в том, что тебе грустно. Чувства — это нормально. Все мы здесь люди. Мы тебя совершенно не осуждаем. — Зона комфорта, хен, зона комфорта, — говорит Чонгук, глубокомысленно кивая на слова Хосока. Юнги тихо всхлипывает внутри, потому что сейчас вполне способен совершить прилюдное убийство двух студентов. Еще он напряженно спрашивает себя, почему вообще платит за ужин этих неблагодарных кусков дерьма. — Я бы придушил вас обоих, — произносит Юнги, — но не смогу съесть все это один. — Правильно, нельзя переводить отличную еду, — с громким чавканьем отзывается Чонгук. На его подбородке капля соуса, и Юнги корчится от отвращения, в очередной раз задумываясь, почему девушки и даже парни лебезят перед этим большим ребенком. — Так или иначе, хен, не волнуйся об этом сильно. Чимин хороший парень. Вся эта сепарационная тревога и уныние пройдут сразу же, как ты его встретишь. — Хосок дарит Юнги понимающую улыбку, заставляя его чувствовать себя разоблаченным. — У меня нет сепарационной тревоги или уныния, — бурчит Юнги. — Джин-хен будет жить лишь в двадцати минутах пути. — Конечно, конечно, хен, — сочувствующе говорит Хосок, и это настолько притворно, что Юнги по правде хочется его придушить. — Все будет хорошо. Мы всегда можем завалиться к тебе на ночь, если станет слишком одиноко. — Не надо, правда, — отзывается Юнги, задумчиво хмуря брови. — Я вас прикончу. — Я знаю тебя почти три года, хен. Я вижу насквозь твою язвительную бездушную натуру, — говорит Хосок. — Я знаю, что там, где-то глубоко внутри твоего почти исчезнувшего каменного сердца, есть мягкий рыхлый комок сахарной ваты, который нуждается в привязанности и любви. Чонгук лучезарно улыбается на это и добавляет: — Мы знаем, что ты любишь нас, хен. — Не люблю. — Юнги делает три глотка воды для ровного счета и повторяет: — Не люблю, нисколечки не люблю.

*

Сокджин съезжает в следующую субботу и оставляет Юнги пластиковые коробки с едой для микроволновки. — Уходи уже, — говорит Юнги после продолжительного властного костедробильного объятия. Позади Сокджина стоит колеблющийся Намджун. — Будь хорошим, ладно? — Словно родитель, оставляющий ребенка в школе-интернате. — Не нарывайся на проблемы. Не забывай поесть. — Ты будешь буквально в двадцати минутах от меня, хен. Буквально. — Я знаю, — фальшиво всхлипывает Сокджин. — Что-то я расклеился. Чувствую себя как один из тех родителей, чей ребенок наконец уезжает в колледж. Юнги издает раздраженный горловой звук. — Я в колледже. А уезжаешь ты. — Я буду писать письма. — Я тебе врежу, если ты и в самом деле это сделаешь.

*

Чимин заселяется на следующий день. Когда Сокджин рассказывал о Чимине, Юнги воображал высокого долговязого студента, который принимает душ максимум два раза в неделю. Но Чимин оказывается низким, слегка загорелым, выглядит свежо, а его волосы ярко-рыжие. Юнги не должен жаловаться, потому что однажды проиграл в споре и сам покрасил свои волосы в мятно-зеленый цвет. Однако вот у этого парня ярко-рыжие волосы. Ярко-рыжие. И каким-то образом они ему идут. Но ярко-рыжие. — Привет, — радостно говорит Чимин. — Меня зовут Пак Чимин, и уверяю тебя, что я не маньяк-социопат, который убивает всех блондинок по соседству. Глаз Юнги дергается, и он уже составляет длинное злобное сообщение, которое позже отправит Сокджину. Или Хосоку. — Я Мин Юнги. И я рад узнать, что мой новый сосед не серийный убийца. Чимин улыбается, отчего его глаза исчезают, и это несколько выбивает Юнги из колеи, потому что вау. …мило. — Эм, — рассеянно произносит Юнги, помогая Чимину перенести одну из коробок. Последних всего четыре вдогонку с небольшим чемоданом. — Это что? В одной руке Чимин держит нечто, что Юнги сначала принял за мягкую игрушку. Однако с близкого расстояния это оказывается больше похожим на тело собаки, вместо головы у которой прозрачный кусок стекла в форме цветка. — О, это? — Чимин многозначительно смотрит на монстра в своей руке. — Это лампа. Фильтруй, Юнги, фильтруй. Однажды Сокджин сделал ему выговор за манеру общаться. Не говори «уродливый» человеку в лицо, даже если это правда. Только если ты не уверен, что ваша дружба уже не на дилетантском уровне. — Это, эм, эксцентрично, — пытается Юнги и вроде как преуспевает. Может быть. — Прикольно. — Его зовут Энрике, — серьезно говорит Чимин, глядя на эту уродливую омерзительную штуку так, будто за ней кроется какая-то история. Юнги сжимает губы и медленно кивает, прежде чем сдаться. Он чувствует, как краснеют кончики ушей. Кажется, он хочет Сокджина назад.

*

Поначалу это смешно. Лампа и впрямь выглядит забавно, и Юнги просто смеется. Смеется — то есть твою мать, я не могу дышать, Хосок, мне больно, у меня появляется пресс, у меня появляется пресс. Господи, что за уродский интерьерный высер. И это прекрасно. Потому что Юнги занятый студент последнего курса, у которого едва хватает времени, чтобы позволить себе какие-нибудь развлечения. Стоит ему только пройти мимо распахнутой двери комнаты Чимина и увидеть лампу, как это выбешивает его с такой легкостью, что он смеется снова. Вот же качественная развлекаловка. Юнги тихо аплодирует этой лампе за невообразимое удовольствие. Но в один день Юнги возвращается домой и видит эту штуку рядом со своим красным диваном. Он чувствует себя настолько сбитым с толку и сердится так сильно, ибо — что за хрень? — Ты можешь вернуться? — Позже он звонит Сокджину. — Обещаю, отныне я буду обязательно выносить мусор и всегда покупать молоко. И, в отличие от Намджуна, я не храплю. Он слышит, как на заднем плане Намджун вопит пошел ты, хен! Джин-хен мой. Сокджин издает тихий одобрительный звук, и иногда Юнги ненавидит Намджуна. — Поговори со мной, чемпион. — Я не могу стерпеть такое оскорбление, хен. Я учусь на гребаного дизайнера интерьера. Я проектирую мебель на протяжении многих лет. И этот ужас, который мой сосед считает лампой, Энрике, как он зовет его, — это плевок в сторону всех ламп за всю историю ламп! — Разве ты еще вчера не смеялся над этим? — Из трубки раздается бряцающий звук. — Ты печешь? — отвлекается Юнги. — И да, потому что это было, мать твою, смешно. Но если ты ставишь ее в гостиную, в мою гостиную, это преступление. Я отправлю его в федеральную тюрьму. Можно же? — Я пеку кексики. У моих детей завтра вечеринка, — объясняет Сокджин. — И нет, Юнги, ты не можешь отправить его в федеральную тюрьму. Тебе в самом деле стоит перестать смотреть столько криминальных шоу, чувак. Я волнуюсь за тебя. — Можешь сделать немного и мне тоже? Я заскочу к тебе завтра. — Юнги вспоминает о дедлайне, но там все в порядке, он уже закончил нужный проект на прошлой неделе. — И что мне делать, хен? — Разберись с этим как взрослый человек: поговори с Чимином. — Но ты сказал, что нужно фильтровать слова, — хнычет Юнги. — Я не могу просто сказать, что это уродливо. Ты сказал, что я не могу говорить подобное, если только наша дружба уже не на дилетантском уровне. Сокджин выдерживает секундную паузу. — Тогда, думаю, тебе нужно поработать над этим и прокачать вашу дружбу. Юнги издает жалобный вой. — Я хочу дюжину твоих кексиков. — Пять штук. — Десять. — Шесть. — Заметано.

*

Достижение компромисса — это основа всей жизни с незнакомыми людьми, но с течением времени, по крайней мере по прошествии двух недель, Юнги начинает думать, что Чимин — нормальный, сносный парень. Если отбросить в сторону тот факт, что Юнги отказывается смотреть на эту вызывающую мерзость в гостиной, в Чимине нет ничего такого уж плохого. Он выбрасывает мусор каждый вечер и покупает молоко. До одного субботнего утра, когда Юнги просыпается раньше восьми. Это само по себе мерзость. — Он готовит завтрак, — рассказывает Юнги Хосоку и Чонгуку за очередным ужином. В этот раз они едят шашлычки из баранины — любезность в ответ на неугомонные просьбы Чонгука. — Чимин жаворонок, — соглашается Хосок. — Ему хватает странностей, чтобы добровольно ходить на утренние пары. — Он готовит завтрак, — повторяет Юнги. — Берет все зеленое из холодильника и смешивает в блендере. Это похоже на яд. — Это здоровый напиток. Мне он нравится. — Чонгук пытается помочь, но проваливается. — Он приносит его на танцевальную практику и угощает меня. — Кухня находится за моей стеной, — возмущенно произносит Юнги. — Вчера я проснулся раньше восьми. Восьми. — Как возмутительно! — театральным голосом вскрикивает Хосок. — Я чуть было не проклял его за тебя, но увы! — Он прижимает руку к груди. — Я ем. — Я ненавижу вас, — взвывает Юнги. — Я правда ненавижу вас обоих.

*

Намджун отвечает после пятого гудка. — Хен. — Его голос слабый. — Юнги-хен, ты в порядке? Ох, черт. Ты плачешь? — Нет, — хрипит Юнги. — Намджун, друг мой, Намджун. — Ты пьян? Иди спать, сейчас гребаных три часа утра. — Я выпил три банки Ред Булла. — Юнги чувствует легкое головокружение. И усталость, но без желания уснуть. — Готовлюсь всю ночь. — Иисусе, хен. — Из трубки доносится какой-то шорох. Должно быть, Намджун поднялся. — Ты же знаешь, что тебе станет плохо. — Я в порядке, клянусь, но Чимин… — Что с Чимином? С ним все нормально? — Нет, Чимин, он… — Юнги фыркает. — Только что он зашел в мою комнату и попросил убавить музыку, и я нормально к этому отношусь, я же все понимаю, но тогда он спросил меня… О господи, Намджун. — Что? — Намджун звучит практически отчаянно. — Что, хен? — Он спросил меня, кто этот человек на моем плакате. Он не знает Кендрика Ламара. — О боже! — Именно! Я знал, что только ты сможешь понять меня, Намджуни, я знал, мать твою… — О боже значит о боже, ты разбудил меня ради этого дерьма. Я придушу тебя завтра. Вешаю трубку!

*

— Хен… Юнги-хен. Помоги? Юнги находит Чимина выглядывающим из-за двери своей спальни. Он полуголый, только полотенце обернуто вокруг его бедер. Разве это не тяжкое преступление — выглядеть так хорошо в одном лишь чертовом полотенце? Полотенце с Ророноа Зоро в стиле чиби. Юнги тихо вымаливает бесконечное самообладание у любого божества. Или джина. Честно говоря, он не переборчивый. — Что с тобой такое? — Я собирался пойти в душ, — говорит Чимин, — но там был таракан. И у нас закончился дихлофос. — Прибей его тапком. Или свернутой газетой? — Он продолжал метаться и в итоге сел на твое мыло. Проклятье. Юнги снимает один тапок, держа в другой руке свернутую газету, и направляется прямиком в ванную. — Где, где он? Мгновение Чимин мешкает, но в конце концов заходит следом и останавливается позади Юнги. — Здесь? Ох, твою ж мать… Юнги смутно помнит, как это произошло, потому что в одну секунду он видит убегающего таракана, и оба они кричат (так мужественно, как хотят в это верить), потом он неосторожно швыряет тапок в воздух, чтобы одновременно и атаковать, и защититься. И тогда падает на широко расставленные голые ноги Чимина. — Хен, мои будущие дети. — О боже.

*

Юнги приходит к Намджуну на университетскую радио-станцию с обещанными курицей и пивом. — Ты много упоминаешь о Чимине, — говорит Намджун после прощания со слушателями. Он учится на политологии, но по совместительству работает одним из университетских радио-диджеев, занимаясь лишь тем, что проигрывает почти все песни в своем личном плейлисте, который любой может найти в его твиттере. — Чимин ест как свинья. Чиминов Энрике. Чимин снова без футболки. Юнги чувствует, как краснеет, потому что реальная причина, по которой он такой добрый и принес Намджуну курицу, заключается в потребности нажаловаться на вчерашние события. Однако, слыша реакцию Намджуна, Юнги решает отложить эту историю на потом. — Каждый раз, стоит мне пройти мимо гостиной, я смотрю себе под ноги или куда угодно, только чтобы не видеть эту, эту штуку. — Юнги отказывается называть это лампой. Навечно. — Мне хочется заколоться, но я не настолько ненавижу себя, чтобы действительно это сделать. — Ты ненавидишь эту штуку только потому, что она принадлежит Чимину, — произносит Намджун губами, блестящими от масла. Намджун тоже ест как свинья. Почему Юнги окружают одни свиньи? — Знаешь же, как говорят: чем больше ненавидят, тем сильнее любят. — Намджун пропевает последнее слово с явным намеком. — Это отвратительно избитая фраза. — Если честно, Юнги чувствует себя оскорбленным, но все равно протягивает Намджуну салфетку из-за жалости и омерзения. — Он и вправду расхаживает без футболки так часто, что я чуть было не создал благотворительный фонд, чтобы люди пожертвовали туда футболок. — Накануне Юнги почти завел страницу на фейсбуке. — Это так раздражает, будто он прямо кричит: «эй посмотри на мою бицуху и на мой пресс!!!» И это почти аморально, потому что у него лицо как у ребенка? Все равно что взять тело Сон Гоку и приделать туда голову Син-тяня, понимаешь? Намджун вытирает свой рот, и Юнги морщит нос. — Это возмутительное зрелище. — Да, — говорит Юнги, однако думает, что Чимин не так уж и плох в области лица. Он даже милый. Почти. — Ты уверен, что не влюбился в него? Юнги швыряет использованную салфетку, пропитанную соусом и маслом, Намджуну в лицо.

*

Сокджин говорил Юнги, что Чимин умеет готовить, но Юнги подумал, что Сокджин имел в виду лишь умение сделать простой рамен и разогреть еду в микроволновке. Чего он точно не ожидал, так это прийти в четверг вечером домой и обнаружить на обеденном столе почти все блюда корейской кухни. — Привет, — говорит Чимин. Он одет в фартук, и это так мило, что Юнги хочется что-нибудь сжать. Возможно, Чимина. — Я приготовил ужин. — Скорее пир, — произносит Юнги, бросая сумку на пол и направляясь к столу. — Что за повод? — Его нет. — Чимин берет прихватки, которые Юнги видит впервые, и ставит кастрюлю с кальбитимом на стол. — Просто хотел извиниться, ну знаешь, за вчерашнее. — Ну, если результатом такого происшествия стала такая еда, я не жалуюсь. — Юнги умудряется отпустить шутку. Почему он отпускает шутки. Откуда это вообще взялось. Чимин выглядит чуть покрасневшим. — И прошло уже, кажется, два месяца с тех пор, как я переехал? Просто небольшое новоселье, не совсем, но что-то вроде. Для меня. И для тебя. Спасибо. — За что? — Юнги садится напротив. — Я не думаю, что благодарил тебя за то, что ты, эм, принял меня? Теперь настала очередь Юнги чувствовать себя немного покрасневшим. «Принял меня» теплом отзывается в сердце, потому что это звучит так, словно он приютил потерянного милого щенка. О боже, он ведь его и приютил, не так ли? — Это все благодаря Сокджину-хену. Он не спросил меня, а сразу дал тебе ход. — Поэтому я и говорю спасибо. За то, что ты проявил такт? — робко говорит Чимин. — Я знаю, не так уж легко жить с абсолютным незнакомцем. Посмотри на меня, меня выгнали, потому что мой бывший сосед держал кошку, о которой я даже не знал. Ты в курсе, что я прожил в этой квартире почти полтора года? А этот сосед пробыл там всего лишь месяц, и потом нас выгнали обоих. Юнги слышит все это впервые. И теперь вроде как чувствует себя мудаком. — Но все равно, — продолжает Чимин, — я действительно рад тому, что встретил Джина-хена. Ты знал, что он оставил мне коробки с едой для микроволновки, когда я только заехал? Так вот куда исчезли все эти коробки. Юнги даже подумал, что у них в холодильнике завелась фея. — Иногда Джин-хен слишком властный, — произносит Юнги. — Но в хорошем смысле. Будто молодой ребячливый родитель. Чимин слабо улыбается. — Как думаешь, что случится, если мы украдем его опекунскую роль? — Наверняка что-то драматичное. Например, он сбежит в другую страну, оставив нам всем какие-нибудь ехидные письма, которые в то же время заставят нас плакать, будто брошенных щенков. Это будет достойно королевского театра. Чимин восхищенно, сердечно смеется, и Юнги чувствует слабое тепло в груди. Наверное, он хочет слышать этот смех чаще и больше.

*

— Немыслимо. — Абсурд. — Нелепо. — Отвратительно. — Жуть. — Кошмар, просто кошмар. Юнги решительно смотрит на Чимина, расплываясь в кривой самодовольной улыбке. — Ты уже говорил это. — Я извиняюсь, но прямо сейчас вот не чувствую необходимости извиняться. Не знаю, что сказать. Еще раз, почему мы посмотрели этот фильм? — Чимин откидывается на диване, из-за чего выглядит как картофелина. Милая, привлекательная картофелина. — Потому что ты захотел побыть инди, — предлагает Юнги. — А я захотел поесть попкорна. — Неправда, — слегка обиженно возражает Чимин. — Тэхен сказал мне, что это великолепный фильм. Тэхен — лучший друг Чимина, с которым Юнги ни разу не встречался. И Чимин упоминал его раз, наверное, сто. Юнги закусывает щеку изнутри почти каждый раз, как только речь заходит о Тэхене. — У твоего лучшего друга тот еще вкус. — Ага. — Чимин мрачно смотрит на молчащий телевизор. — Он всегда макает картошку фри в мороженое. Юнги не в силах отрицать, что этот дружище по имени Тэхен забавный, но почему-то чувствует себя удивительно никчемным. — Ладно, — наконец говорит он, — я с наслаждением потратил девяносто минут своей жизни, а теперь пойду в кроватку. Чимин устало ему улыбается. — Ночи, хен. — Не собираешься в кроватку? — Неа, — говорит Чимин. — Надо закончить доклад. Последний параграф. — А, ну ладно, — бормочет Юнги. — Ночи. Прежде чем уснуть, Юнги размышляет о последних двух неделях и о странном теплом чувстве от того, что подружился с Чимином. Юнги вспоминает тупую улыбку младшего и то, как он восхищается самыми незначительными вещами — вроде доски для стикеров, которую Юнги вручил ему накануне. (— Что это такое? — Что-то вроде запоздалого подарка на новоселье? Я бы принес туалетной бумаги, но ты и так много купил вчера. — Ты же знаешь, что не стоило. — Знаю, просто я подумал, что тебе нравятся подобные штуки. — Нравятся. — Чимин улыбнулся ему. — Спасибо!) И Юнги думает, что это не так уж и плохо. Чимин и вправду не такой уж и плохой.

*

— Джун-а? Он слышит глубокий вздох Намджуна в телефонную трубку. — О, слава богу. Ты в порядке? — Эм, ага. Жив. — В этот момент Юнги поправляет в фотошопе концепт-борд. — Что такое? — Ты не звонил и не жаловался на Чимина где-то три недели, — отвечает Намджун. — Джин-хен слегка волнуется. И под «слегка» я имею в виду «сильно». Ты же не убил Чимина. — Ты первый, к кому я пойду, когда надо будет спрятать чей-нибудь труп. — Даже не могу решить, польщен я или оскорблен, — говорит Намджун. — Но я рад, что вы уживаетесь. Сегодня Чимин был достаточно заботлив, чтобы предложить ему кофе. (— Американо? Ты снова работал всю ночь? А ты случайно не зомби? Это, конечно, звучит весело, но я бы предпочел соседа-человека. — Хорошо. Тогда макиато.) Юнги улыбается, радуясь, что Намджун сейчас не видит его лица. — Я тоже. — Так ты уверен, что все еще не влюбился? Юнги немедленно отключается и набирает номер Сокджина. — Джин-хен? Да, привет. Я в порядке. Я просто звоню сказать, что как-то раз Намджун назвал твой чапчхэ слишком сладким. Он сказал, было так сладко, что его чуть не вырвало. Пока.

*

И тогда это случилось. — О господи. — Голос Чимина срывается. — О господи, ты убил Энрике! С точки зрения Юнги, все произошедшее было абсолютной случайностью. Он пришел домой с двумя тяжелыми полиэтиленовыми пакетами продуктов в руках, полу-бегом, полу-сосредоточившись на подавлении желания пописать, и врезался в стол, где стоял Энрике. И Энрике упал. Это все обычная физика. Правда. — Ладно, во-первых, убийство подразумевает, что нужно уничтожить жизнь, однако эта вещь — неодушевленная мерзость. Отсюда следует, что твое обвинение не обоснованно. — Юнги потирает лоб ладонью. — Во-вторых, это была случайность. И в-третьих, у меня синяк. Чимин опускается на колени и начинает подбирать осколки, явно не способный обрабатывать информацию в этот момент. Он выглядит таким расстроенным, будто скоро расплачется. — Ты погубил его. — О боже, правда? — Юнги следовало бы помолчать, но это действительно смешно. Очень. Впрочем, он определенно не собирается позволить свесить всю вину на себя. — Все равно, о чем ты вообще думал, когда ставил эту штуку в нашу гостиную? — А, то есть теперь я виноват в том, что просто пытался украсить это скучное место, которое ты зовешь гостиной? — Что? — усмехается Юнги. Он не уверен, вышла ли их дружба на новый уровень, но совершенно убежден, что этот уровень больше не дилетантский. Ведь с прошлой недели они присылали друг другу мемы и видео — разве это не достаточное доказательство высокоуровневой дружбы? Но даже если нет, Юнги просто не может больше держать это в себе. — Чимин, эта штука уродливая. Чимин вбирает в себя воздух так громко, что Юнги чувствует легкий испуг. — Ты, что ты сказал? Видимо, их дружба все еще на начальных уровнях. Юнги почти что хочется себе врезать. И почти что хочется подраться с Чимином. — Она уродливая, — настаивает Юнги. — Не могу поверить, что подобное вообще существует. — Сначала ты разбиваешь его на кусочки, — хнычет Чимин, — а потом зовешь уродливым? — Иногда истина делает больно. — Оу, оу. То есть теперь мы говорим об истине? — Кажется, у Чимина истерика. Юнги всегда считал, что он не умеет проигрывать. — Хип-хоп для задротов, а Кендрик Ламар сосет! — Ты только что не. — Именно. — Ладно. — Юнги снова начинает пытать свой мозг. — Твои волосы похожи на апельсин, и если кто-нибудь положит на твою голову сухой листок, не будет никакой разницы! — Твой шампунь воняет! Кокос? Так ты еще и гавайская танцовщица? — Ты ешь как свинья и носишь футболки так редко, будто у тебя их нет, хотя в твоем шкафу целые джунгли футболок! — Ты не моешь ванну после того, как плещешься там по пять часов! — Я не плещусь по пять часов! Твоя комната похожа на скорбящую жертву урагана! — Как будто твоя чем-то лучше! — Мне нужно идти, потому что у меня пара через час! — Отлично! — Отлично.

*

— Семейная жизнь она такая, — меланхолично замечает Намджун. Юнги глотает пива. — Кажется, мне нужны новые друзья.

*

Когда Юнги включает свет, с дивана его приветствует свернувшаяся в положении зародыша фигура. — Матерь божья, — произносит Юнги. — Отстой. Стемнело уже два часа назад, какого хрена ты творишь, Чимин? Чимин только хрюкает, и когда Юнги подходит ближе, то обнаруживает, что тот выглядит немного бледным. — Эй, ты в порядке? — Юнги кладет руку ему на лоб. — Черт, ты весь горишь. Чимин умудряется увернуться от руки, сводя брови и обиженно глядя вверх. — Заткнись, хен. — Поднимайся. — Юнги пробует толкнуть его. — Хотя бы иди в свою комнату. И переоденься. Ты ел? — Нет, — слабым голосом отвечает Чимин. — Я устал. Скоро сдохну. Оставь меня одного. Юнги чувствует себя неподдельно униженным. Прошло два дня, но инцидент с Энрике все еще не улажен. Пламя между ними по-прежнему обжигает. Потому что Чимин — упрямый кусок горячего дерьма. И Юнги отказывается извиняться. Но прямо сейчас он заставляет себя игнорировать все это, потому что Чимин действительно не выглядит хорошо, а Юнги вроде как волнуется. Однако Чимин, этот упрямый кусок горячего дерьма, чертовски все усложняет. — Никаких смертей на моем диване. — Юнги пытается быть строгим. — Сядь. Требуется секунда раздраженного ворчания, но в конце концов Чимин сдается и подчиняется. — Слушай меня, Пак Чимин. Ты пойдешь в свою комнату и переоденешься, а я пока приготовлю тебе кашу. И после этого ты примешь таблетки. Понял? Глаза Чимина едва открыты, но он кивает и бредет в свою комнату. Юнги глубоко вдыхает, задаваясь вопросом, с какой стати превратился в няньку. Теперь нужно позвонить Сокджину и узнать, как готовится каша.

*

— Хен, — начинает Чимин. После еды и таблеток ему стало лучше: температура все еще держится, но он больше не бредит. Юнги возвращает на его лоб холодное полотенце. — Что-нибудь нужно? — Могу я рассказать тебе секрет? — В него входит съедание всех моих кексиков на прошлой неделе? Ведь ты не настолько подлый. — Нет, — говорит Чимин. — Ну ладно, это были и мои кексики. Джин-хен любит и меня тоже. Но я не об этом. Юнги только фыркает. — Несколько месяцев назад Хосок-хен рассказал мне, что ты смеялся над лампой. И что ты назвал ее уродским интерьерным высером. Юнги рычит. — Ненавижу этого идиота. — И частично это была его идея поставить лампу рядом с диваном. — Частично? — Его и Чонгука. — Сволочи. Чимин смеется, тем самым мягким смехом, который любит Юнги, и говорит: — Извини. — Ты тоже извини, — будто на автопилоте отзывается Юнги. Он чувствует, как его собственные щеки становятся теплее, и как краснеют кончики ушей. — Я понял, что это было действительно для тебя важно. — Неа, — произносит Чимин. — Мне отдал ее какой-то парень с улицы. Сказал, что ему очень нужны деньги, и он выглядел беспомощным, поэтому я решил дать ему мелочи. Но тогда он заявил, что я должен забрать эту лампу. Я ответил, что все в порядке, но он настаивал, что она много для него значит. Ну, ты понял. — Парень с улицы? — Да. — Это было на переулке рядом с книжным магазином, где продаются подержанные книги? В двух кварталах от кампуса. — Эм. — Чимин наклоняет голову, глядя на Юнги и становясь похожим на очень сильно растерянного щенка. — Да? — Он был одет в коричневое пальто и с очень густой бородой? — Ты встречал его? — О господи, — почти кричит Юнги. — Господи, не могу поверить, что знаю двух людей, которых облапошил бомж. Один и тот же бомж. Разве его борода не вызвала у тебя подозрений? Что, честно? Честно. — Ты хочешь сказать, это тот парень, который рассказал Джину-хену… — Да. — И стащил всю твою еду. — Ага. — Но он был приятным! И грустным! Очень грустным. — Ты придурок, — смеется Юнги. — Слава богу, что ты милый. Чимин заметно краснеет, и Юнги не думает, что из-за простуды. Юнги также пытается не удавиться, потому что — какого черта. — Ты считаешь меня милым? — Чимин подтягивает одеяло и закрывает им половину лица. Юнги хочется побриться налысо. — Нет! В смысле, да. — Когда только их разговор превратился вот в это. — В смысле, ты бы солгал, если бы сам не считал себя привлекательным. — То есть ты считаешь меня милым и привлекательным? — На самом деле, я считаю тебя идиотом. — Я тоже считаю тебя милым. И привлекательным. Юнги не может видеть рта Чимина, но знает, что на его лице играет улыбка. — И, — продолжает Чимин, — я также считаю, что нам следует сходить на свидание? Юнги несдержанно хохочет, забывая, что уже середина этой чертовой ночи. — Знаешь, а ты ловкий. — Стараюсь. — Не могу поверить, что ты подбиваешь меня на подобное. Внезапно Чимин садится. — Я продолжал посылать тебе сигналы! Прямо с тех пор, как я рассказал Хосоку-хену, какой же ты милый, и он сказал мне, что ты тоже считаешь меня милым, просто выражаешь это по-другому, и, цитирую, он прикидывается, что его сердце сделано из сплава, будто щит Капитана Америки, но глубоко, очень глубоко внутри он ватный шарик, ласковый и милый, который любит щенков. Я был совершенно убежден, что тоже мог тебе понравиться. Но все равно последовал их советам. Ходить без футболки было идеей Джина-хена. — Джин-хен тоже часть этого? Чимин расплывается в невинной улыбке. — Все они. Честно говоря, Юнги глубоко впечатлен. Унижен, но впечатлен. — Отлично сыграно, Пак Чимини. — Так что ты скажешь? Прямо сейчас Юнги переполняет слишком много эмоций, и он обещает себе позже устроить им всем ад. Но превыше всего Юнги просто чувствует себя счастливым. — Я скажу: позволь мне сводить тебя куда-нибудь в субботу. Теперь Чимин улыбается во весь рот, его волосы всклокочены, а губы бледны, но по-прежнему — что за чертовски прекрасный вид. — Хорошо. Юнги не в силах побороть улыбку. — Отлично. Теперь иди спать.

*

— Эй, каковы, на твой взгляд, шансы, что он нашел эту лампу где-нибудь в мусорке? — Очень высокие. Около девяноста процентов. Чимин морщит нос. — Ужас.

*