Мой дорогой Ватсон...

- А что, если нам побродить по Лондону, Ватсон? — сказал мой друг. Конан Дойл занёс перо над бумагой, но остановился в задумчивости и посмотрел в окно. Был пасмурный вечер, дождь барабанил по стеклу, и, подражая воцарившейся атмосфере, вдохновение утекало таким же печальным образом, как эти крупные капли воды с прозрачной поверхности. Мужчина поднялся из богато обшитого бархатом кресла и прошёлся по комнате. Что ж дальше? С некоторых пор ему не доставляло удовольствия оставлять Ватсона наедине с Холмсом, и Дойл всеми силами пытался препятствовать этим сценам, но каждый раз упрямая мысль овладевала его уставшим мозгом, и руки красивым почерком выводили на листе мелкие буквы. И, вновь очнувшись, автор обнаруживал то, что одновременно нравилось ему, как хорошему писателю, но не нравилось, как создателю персонажей, один из которых импонировал ему явно больше, чем второй. Отходя ко сну, Артур Конан Дойл часто размышлял о жизни и о своих книгах. Особенно его занимали думы о рассказах про Шерлока Холмса. Однако, на беду главного героя, хоть и хорошо и тщательно прописанного, обладающего незаурядным умом и гениальным способом мышления, всё внимание день ото дня перетягивал на себя доктор Ватсон. Джон Ватсон. Казалось бы, имя - простой набор букв, плод воображения, но, подмечая, как красиво эти самые буквы складываются в слова, образуя целую личность доктора, писатель постепенно обрёл в душе своей тёплый отголосок при упоминании военного хирурга. Но вот в глазах Конан Дойла блеснул огонёк, и он метнулся в своё кресло, быстро что-то записывая. Строчки рождались будто из воздуха, выскальзывали из-под пальцев в свободное плавание, продолжая историю Постоянного Пациента. - Отлично, держу пари, Перси Тревельян хоть немного разнообразит общество этих двоих, - мужчина с удовлетворением потёр руки и кинул взгляд на работу. И едва ли он подозревал, что нежелание оставлять Холмса и Ватсона вдвоём можно было бы с лёгкостью назвать одним из проявлений ревности.

***

- Что за чёрт? - крикнув в тишину, писатель подскочил на кровати, тяжело дыша. На дворе было раннее утро, так что комната залилась рыжеватым светом восходящего солнца. Перед глазами всё ещё стояло его лицо. Иногда Конан Дойлу казалось, что его персонажи живут своей, особенной жизнью. Чем больше он про них пишет, тем самостоятельнее они становятся. Чем чаще он думает про Ватсона, тем отчётливее слышит подозрительные отголоски внутри. Тем чаще Джон Ватсон является ему во снах. Не произносит ни слова, не издаёт ни звука, а лишь стоит, вперив взгляд в своего создателя, "отца", а затем протягивает руку навстречу, после чего он неизменно просыпается. Сегодня, во сне, Ватсон заговорил. Спустя три дня с того момента, как к Дойлу пришла идея рассказа, и начало его запестрело под пером. Едва ли удастся вспомнить слова доктора, но тембр его голоса был столь правдоподобен и пробирал так глубоко, что черта меж сном и реальностью поблекла, и бедный писатель был повергнут в смятение, раскрыв глаза и обнаружив комнату пустой наяву. Он тихо подошёл к столу, силясь забыться в работе. В половине восьмого утра, когда хмурый день еще только занимался, Холмс уже стоял в халате у моей постели. Конан Дойл нахмурился. Нет, ему это решительно не доставляло удовольствия. Хорош рассказ, но подобные моменты... Что-то его коробило в отношениях двух персонажей. Особенно эта треклятая "постель", так бросающаяся в глаза. Румянец покрыл щёки мужчины, когда он в который раз перечитал отрывок. Писатель сжал губы в тонкую нить. Что ж, порой думы заводили его в такие дебри, где он не раз видел опрометчивое решение - разделить Ватсона и Холмса. Но как воспримут читатели? Нет, всё это глупо. И как так, в конце концов, можно описывать чей-то характер, чтоб испытывать новые, недвусмысленно тёплые чувства к плоду собственного воображения? Прототипом Джона Ватсона в своё время послужил майор Альфред Вуд, однако, окончательный вариант персонажа получился особой, отдельной личностью. Личностью, привлекавшей внимание своего автора. Мало помогали отвлечься короткие прогулки. В созерцании окружающих людей и улиц новые идеи напрашивались сами собой, неизбежно приводя к размышлению о Шерлокиане. Раз от раза упоминание доктора заставляло Конан Дойла вздрагивать, до последнего тая разгорающееся в сердце пламя. Чем ближе был конец рассказа, тем лучше научился мужчина проецировать выражать своё отношение к Ватсону через реплики Холмса, хоть и не меньше становилось его недовольство по поводу личных моментов между товарищами. - Мой дорогой Ватсон... - что видят читатели? Обыкновенное дружеское обращение. Никто не знает, что видит автор - себя. Всё, что сказал бы сам писатель своему дорогому объекту нежности, он говорит отныне от имени Холмса. Он признает, что безбожно влюблён. Делая наброски, он видит в голове один только его точеный профиль, что постепенно проявляется и на бумаге. Он пишет письма в никуда и тут же их сжигает, бросая пепел в камин, что никогда не выдаст его постыдной тайны. Он пытается рассказать обо всём во снах, но стоит только разомкнуть губы, как милое сердцу видение исчезает, а на смену ему приходит реальность. Автор спешит скорее закончить рассказ, поставить заключительную точку и расстаться, пусть и на малое время, с сыщиком и его биографом. Расстаться с Ватсоном и привести свою голову в порядок. С другой стороны, Конан Дойлу жаль отпускать то, что нашло в нём отклик. Как постепенно возрастало отеческое чувство к доктору до чувства пламенного, любовного. Каждую строчку, так дорогую сердцу, он лелеет под пальцами, шепча еле слышно: "Джон". Таковы были странные обстоятельства, связанные с делом постоянного пациента и его врача с Брук-стрит. Мужчина отложил перо и напряжёнными пальцами потёр виски. Вот и всё. Окончена ещё одна история. В лёгких будто не хватаете воздуха, а грудь сдавлена тисками. Он довёл до конца дело Холмса, но не своё. Он так и не разобрался с чувствами и толикой неопределённости к Ватсону, решив пустить всё на самотёк, от чего царапина в душе теперь болела и свербела не хуже старой военной раны доктора. - Этого ещё мне не хватало, - писатель шумно выдохнул, покидая рабочее кресло. Конан Дойл раскрыл окно, впуская в душную комнату порыв свежего ветра, лёгкими колебаниями пляшущего на толстых шторах. Со временем станет легче. Первое увлечение захлестывает, доводя до озноба, но ему удастся обуздать огонь. Мужчина оглянулся на своё творение, внимательно разглядывая стопку написанного и с сожалением прикидывая, как долго его будет терзать эта привязанность. И кто сказал, что любить можно только осязаемых людей?