О любви к детям

Наруто Узумаки невероятно любил детей. Выросший сиротой в ужасных, по мнению большинства родителей, условиях, он привык быть самостоятельным, рваться вперед, становиться сильнее. Он старался не падать духом, хотя это было действительно сложно, и порой непринужденная улыбка клеилась маской поверх грустного лица и печальных васильковых глаз. Мальчик ушел из приюта в неполные пять лет — за год до поступления в Академию. Поселился в общежитии, которое очень скоро стало своеобразным бастионом для ребенка — там он прятался от разъяренных жителей родной деревни, скрывался от собственного, пробивающегося сквозь барьеры, негатива, или просто отдыхал от всего, что случалось за сутки. Наруто был неугомонным, позитивным, веселым мальчуганом… Вернее, так могло показаться. Напускное и шуточное недовольство, изредка накатывавшее желание шалить, не сходящая с лица улыбка от уха до уха — все нередко оказывалось рефлексами тела, привычкой, попыткой защититься от наплыва горестных воспоминаний. Порой даже ненависть заглядывала на огонек в его блондинистую голову, подмывая ребенка сделать что-то ужасное, непростительное по мнению самого Наруто. Самым скромным было сбежать из деревни. Для Узумаки это значило уйти от проблем еще дальше, чем он уходил все годы своей недолгой жизни — а парень был гордым. Уйти — с внутренними криками отметалось прочь. Наруто не хотел быть большим слабаком, чем уже является. Одним из вариантов категорией выше было уничтожить деревню. Мальчик не соглашался и на это, хмуря брови и грозным голосом одергивая якобы самого себя за подобные мысли. Разве можно было оставить несчастными стольких людей? Разве он один-единственный такой обиженный среди огромного количества народа в Какурезато? Мальчик был совсем еще ребенком, знал не так много и пока не решался говорить с уверенностью о некоторых вещах. Не знал он, например, точно ли все шиноби хоть как-то пострадали. Не хотел делать это необоснованное предположение аргументом. Да вообще не желал аргументировать свои позиции. Где-то внутри, в груди, он понимал, почему говорит или делает то или иное — и потому предпочитал просто делать это, совершать поступки, вслух которые не объяснишь. Говорил он меньше, ведь было не с кем — не со стариком же Хокаге делиться откровениями. Наруто вообще недолюбливал взрослых. В чем-то жалел их, правда, но все равно недолюбливал — не по-детски, а так, заранее, на всякий случай. Так повелось с детства, и Узумаки не видел в этом чего-то особенно плохого. Хотел доверять — его отвергали. Хотел помогать — не позволяли. Хотел наблюдать, но в открытую без как таковых последствий ни разу и не обошлось. Короче говоря, рос одиноким, нелюбимым сиротой, с намертво прилипшей к лицу маской радости и лишь притворного недовольства, никому не желая показывать скверного настроения. Так повелось с детства, когда он еще не оставлял глупых надежд на то, что люди к нему потянутся — ведь их нельзя было отпугнуть собственным неверным расположением духа. По крайней мере, так он считал. Никто не скажет, что просчитался. В дальнейшем он смог завести друзей. Все они были замечательными — люди вокруг него, — в их обществе он нередко забывался, становился несколько меланхоличным, хотя никто этого не замечал. Резкие — по его мнению, и никакие — по мнению окружающих, смены настроения буквально преследовали его по пятам — тут он влюбчивый ребенок, здесь он постоянно по-глупому дуется, огрызается и спорит об очевидном, тут он готов расплакаться из-за свалившегося на него счастья, на самом деле достигнутого ежедневным трудом и всяческим подавлением внутренней ненависти, совсем недавно ставшей как будто отступать, устав, видимо, спорить. Узумаки был действительно разным, но вряд ли это кто-то видел. Даже его драгоценные друзья не знали Наруто так хорошо, как та же тихая злость где-то в груди. Та, что жила в нем, сколько мальчик себя помнил. Та, что нетерпеливо выслушивала его отнекивания от собственных предложений и предлагала вновь — что-то уже более серьезное. Дороже всех же пареньку был тот, кто вскоре ушел из деревни, а позже и возжелал ее уничтожить. Узумаки не верил, что Саске — тот, кто казался ему ближе всех — мог так просто сдаться, поступить, как последний трус. Наруто смотрел на Учиху, как на намного более сильного и уверенного человека, чем он сам, но тот, черт возьми, оказался гораздо слабее! Но Наруто и эти проступки оправдал. Сын Четвертого Хокаге родился таким — одиноким, всеми ненавидимым, без семьи и с извечной маской на лице. Младший же ребенок Фугаку — главы красноглазых — до некоторых пор рос в семье, любил братьев, отца с матерью, родной клан. Учился, потому что мог, потому что хотел доказать своей семье, что имеет право жить, что сильный. Но не успел. Сломался, увидев брата-предателя. В конце концов последовал его примеру. Нормально поговорить с наследником Индры удалось только спустя много лет. Окончанием Четвертой Мировой войны шиноби стал как раз-таки задушевный, продолжительный диалог двух друзей — Наруто впервые в жизни высказался и заплакал на глазах у того, кого — по убеждениям детства — нельзя было подобным от себя отпугивать, а Саске впервые прислушался к голосу личного блондинистого бедствия. Без травм не обошлось, но зато они все между собой решили. Собственными руками остановили то, что творилось в тот момент вокруг — вырвали свое право жить и выбирать, как жить. И даже не убили тех, кто был дорог, но опасен. После войны настало мирное время. Наруто формально являлся Хокаге, хотя на деле посадил на свое место Какаши-сенсея — по жизни отлынивавшего джонина, побоявшегося уйти в отставку из-за недостатка сложных миссий. Узумаки тем временем налаживал свою личную жизнь, то и дело теряясь, ведь никогда и не задумывался о подобном. Серьезно — уж точно. Чертов Учиха не был так непреклонен, как думал потомок Асуры. Саске, как тот спустя время признался, давно хотел сделать то же, да не отваживался. В очередной раз Наруто убеждался, что является более сильным, чем он. Сам Учиха на это фыркал и улыбался — оба понимали, что это просто блондин привык действовать, не раздумывая, даже если это ему было по-настоящему внове. Владелец шарингана так не умел и вряд ли смог бы — даже при всем желании. Наруто Узумаки невероятно любил детей. Маленькие люди стояли на втором месте после обожаемого всем сердцем и разумом — принадлежавшего ему, Седьмому — Саске, того самого любимого человека, которому теперь можно было рассказать обо всём. Однако у них, что и без всяких слов было понятно, ребенка быть не может. Узумаки не отчаивался, продолжая поражать вроде бы должного уже привыкнуть Учиху позитивным настроем. Да и слушая вечерами рассказы о прошлой жизни, о мыслях, о решениях, перебирая пальцами колючие светлые волосы, носитель кеккей-генкай не понимал — как при таком житье Наруто смог сдержаться, не переубивав к чертям хотя бы обидчиков. Ведь была же возможность. Кьюби постоянно стоял на стреме — Узумаки упоминал это, негромко посмеиваясь. Этому смеху Учиха тоже не мог не дивиться. Ему казалось, что этот человек — его спаситель — незнакомец. Словно он любит его, да, это точно, но весь он — его поведение, голос, взгляд — был незнакомый, но такой притягательный, хрупкий и одновременно с тем сильный парень. Саске был доволен своим выбором. Наруто был доволен вдвойне. Курама открылся Узумаки после окончания Академии — вернее, в ночь его экзамена. Разозлившись, блондин пропустил демона в свой разум, показав двоим и самому себе, за что же его на самом деле ненавидят. После сдерживать лиса было трудно, но Наруто смог. И узнал, что же то была за внутренняя ненависть, с таким упорством желавшая отомстить сперва Конохе, а затем и всему миру шиноби. Учихам, кстати, в особенности. С Саске по прибытии в деревню возникли некоторые проблемы — парень являлся едва ли не главным врагом в прошедшей войне, а уж для Конохагакуре как раз и главным. Немногие смогли принять его возвращение, и уж там нервы трепал и себе, и собеседникам сын Четвертого, в конце просто вспылив и выперев с насиженных мест бывших старейшин. По его уверениям, Хиаши Хьюга, Нара Шикаку и Какаши были намного более компетентны. Да и проверенные они были, имели доверие — гораздо большее, чем прежние старые маразматики. Учиха сам удивился тому, с каким рвением отстаивал его право оставаться на родине блондин. Даже, под шумок, однажды предложил не возиться и позволить ему уйти хотя бы обратно к тому же Орочимару… Кажется, тогда Наруто впервые говорил так, словно прикончит сейчас всех и вся, и парень, к которому тогда еще просто непреодолимо влекло, не исключение. Саске больше не поднимал эту тему. Быть изнасилованным блондином в вышеописанном состоянии, конечно, идея заманчивая, но тогда ученик Змеиного Саннина не считал себя действительно к подобному готовым. Чудо — иначе Седьмой не пожелал то событие назвать — случилось на третий год с возвращения Саске в деревню. К ним в дом постучался старый друг брюнета — Суегецу, из-за плеча которого скромно выглядывала крохотная копия знакомой по Четвертой войне Карин и чем-то все равно напоминавшая еще и Учиху. Парень застыл, не имея понятия, что делать. Блондин на него поглядел-поглядел, вздохнул и обратился к гостю: — Пройдем в дом, — улыбнулся он, заговорщицки подмигнув, — там все и расскажешь. Беловолосый хмыкнул, соглашаясь. Он учился вместе с нынешним бойфрендом Узумаки и уже знал — Учиха в семейных делах тормозит. Сарада — как звали девочку — оказалась дочерью Карин и, как та сама сказала, Саске. Последний в это даже охотно верил — эта женщина вряд ли соврала бы насчет такого. Да и увлечения юности, скорее всего, она и спустя годы не оставила — наследник Индры говорил вполне уверенно. Суегецу рассказал, что вскоре после того, как Саске ушел в деревню, красноволосая родила. Орочимару ничуть не возражал — был даже неуловимо рад за ученицу. Девочка росла, училась быстро, насколько это было возможно — рано начала ходить, рано впервые воспользовалась чакрой, да даже совсем недавно вот пробудила шаринган. Акуленыш даже подшутил, мол, вся в папочку. От этих слов малютка сжалась и опустила голову. Собственно, Учиха не смог одернуть себя и задал вопрос: отчего вдруг пробудился шаринган? Старый друг резко посерьезнел, отчеканивая явно заученную и давно отработанную фразу: «Карин не вернулась с миссии в стране Молнии. Тело так и не нашли, хотя Орочимару-сан пытался». Саске заткнулся. «Ну и идиот», — думал он про себя. Суегецу вскоре ушел, попрощавшись по всем правилам, говоря, что еще не готов к спокойной жизни. Поцеловал ладошку маленькой Сараде, улыбнулся ей и отсалютовал хозяевам дома, вскоре испаряясь вдалеке. Малышка не скоро привыкла к новым условиям. Нельзя точно сказать, с кем из «родителей» девочка проводила больше времени. Вроде бы Саске — родной отец — постоянно делал что-то вместе с ней, выбирался гулять по опустевшей территории Коноховского квартала Узумаки, изредка даже выходя на улицы самой деревни; а вроде бы и Наруто — спустя время все же тоже получивший гордое звание папы — частенько брал ребенка на обходы детских домов в округе, редкие посещения Академии и в резиденцию. Казалось, словно время с настоящим отцом течет медленно, длится долго, а после все равно хочется еще — Саске был спокойным, плыл по течению, если ситуация не требовала быстрых маневров и расчета. Время же, проводимое с любимым человеком папы, будто прыгало с места в карьер, изменялось, показывая все новые и новые события, людей, виды офисов, школьных классов, природы и детских площадок — Наруто был энергичным, неугомонным человеком, которому всегда было мало, веселым и общительным. Сарада была счастлива, находясь среди множества людей, которых любили и ценили ее отцы, которым они доверяли. Девочке повезло вырасти в подобной среде — разношерстные, но поистине правильные и взрослые люди окружали ее, дарили тепло и чувство уюта. Узумаки хотел бы, но не давал ребенку к подобному привыкнуть, изредка выводя ее за пределы мирного сосуществования родной Какурезато — на миссии, советы, кладбища, где были похоронены многие умершие друзья блондина. Дочь Саске даже один раз спросила, лежит ли и ее мама так же, в земле. Наруто покачал головой и ответил, что не знает. Девочка успокоила его, сказав, что это не важно — красноволосая девушка приходит к ней ночами, а уж того и достаточно. Седьмой несколько удивился, но остался доволен. Они правильно ее воспитывали, они не совершили тех же ошибок, что их родители — они молодцы. Хотя ради этого и пришлось побыть слегонца жестокими — все-таки иначе все было бы бесполезно. Наруто Узумаки невероятно любил детей. Он заразил этим всех своих близких, и в особенности свою семью — людей, переживших многое, но скрепленных прочными узами совместной жизни и настоящей, искренне красивой и правильной любви. Да, они с Саске были несколько строги в случае воспитания дочери, но они договорились об этом. Долго говорили, как сделать для нее лучше — Наруто отмел вариант с изоляцией и углубленным обучением с раннего детства, а Саске — со взрослением в безграничной любви, тепле и уюте. Но они смогли найти компромисс. Это было больно для всех, пугающе, но правильно — разные люди, места, беды, горести и радости, смерти и рождения, продолжения жизни. Пару раз Узумаки даже убил на глазах дочери, но не сделал хуже — только укрепил в ней то, что жизнь лучше поддерживать, но стоит иногда и отнимать, ведь все люди разные, во всех местах к ним по-разному относятся. И хотя каждый человек по-своему хороший, не каждый знает, как нужно добиваться своих целей правильно, в какой момент стоит простить, в какой просить помощи или поддержки. Не всегда человек может верно трактовать ситуацию или вовремя остановиться. Сараде в первый случай убийства на ее глазах было восемь лет. Оба отца согласились — самое время. Ведь они сами знали — к началу выполнения простейших миссий лучше быть уже готовым к подобному.